Мечтатель - Анатолий Нейтак

Но всё равно жутковато. Уж больно тонкие материи придётся мне перебирать немытыми и кривыми лапами. Может, в самом деле с кошек начать? В смысле, обычных кошек. Если в этом мире вообще водятся такие полезные для науки зверьки… а что? Ведь тем же Гончим Тени как-то придали их магические свойства и сихратов как-то вывели.

Правда, химерологию светлоцерковники активно не одобряют, но это уже их проблемы. Я не собираюсь соблюдать до точки правила морали, позволяющей жестоко обращаться с людьми, но не допускающей опыты на животных.

В конце концов, это ж не некромантия. И только ради блага магической науки…

Большие Кожемяки объявили о своей близости, как обычно: запахом. Ветер подул с обратной, невидимой стороны голого пологого холма, лес с которого свели давным-давно ради увеличения площади пастбищ, и Анира сморщился, а Иан-па заметил с некоторым удивлением:

— Однако, амбре…

Мирг хмыкнул.

— Что, неприятно?

— Смотря с чем сравнивать, — вернул подачу Иан-па. — Это не очищенный какодил, не диметилмеркаптан и тем паче не испуганный скунс. И не Анк-Морпорк с подветренной стороны. Но вот на свиноферму в жаркий денёк оно вполне потянет. Да.

— Ну, как принюхаешься, станет полегче.

— Известное дело. Но всё же аппетит ближе к источнику этих… ароматов может сказать нам «до свидания».

— Не скажет.

— Что, кухонный чад перебьёт вонищу? — шире прежнего разулыбался Иан-па.

— Вроде того.

Под ногами незаметно образовалась тропа, быстро превратившаяся в широкий, насмерть убитый копытами свиней, чимигов, овец и прочей живности тракт. Пара отар и свиное стадо, к слову, уж несколько минут как мозолили взгляд в относительной близости. А между ближайшей отарой и странновидной четвёркой нервно бегала туда и обратно здоровенная рыже-серая псина, за которой, в свою очередь, наблюдал опирающийся на кривой посох дедок-пастух. Мирг, однако, из-за присутствия овчарки не нервничал ничуть, помня историю с Гончими Тени. Да чего там — в случае нападения одного Аниры хватило бы с избытком, чтобы псина поджала хвост.

Из-за гребня холма выехала повозка, влекомая тройкой запряжённых цугом чимигов. Самая обычная повозка — две пары деревянных колёс, деревянный же каркас с днищем из досок, накрытых парой тростниковых циновок. Вожатый шагал впереди, одной рукой придерживая поводья, а другой сжимая топор. Видать, за хворостом отправился в ближайший лес. Одежда его наводила на те же мысли: грубые холщовые штаны, подпоясанные куском верёвки, деревянные сандалии со шнуровкой до колена на босу ногу, холщовая же безрукавка на голое тело с простецким узором синей нитью по вороту и вдоль подрубленных краёв. Завидев идущую встречь четвёрку путников, вожатый повозки сперва сощурился, а потом дёрнул повод, освобождая дорогу и закинул топор на циновки, — чтобы не выглядеть вооружённым и опасным, а то мало ли. На Иан-па и его странное одеяние селянин пялился в оба глаза, хоть и старался делать это как-то потише. Шагов за двадцать он даже на всякий случай поклонился странным встречным, прижав правую руку к груди и положа левую сверху.

Иан-па, кстати, тоже пялился в ответ. Куда менее открыто, чем неуклюжий селянин, не знающий истинного вежества, и не на дровосека. Мирг бы даже не догадался ни о чём… если бы не успел неплохо узнать чужака за минувшие дни.

— Что, никогда не видел чимигов? — тихо спросил Ухобой, когда повозка осталась позади.

— Представь себе, нет. У меня на родине таких не водится.

— Правда?

— А что такого? Нормальная ситуация. У нас есть много всякого, чего здесь нет, — почему бы здесь не быть вещам, каких нет у нас?

— Мастер, скажите, а что ещё, кроме чимигов, вы никогда раньше не видели?

— Анира, перестань звать меня мастером! А насчёт того, чего я не видел дома… это долго перечислять. Например, я не видел овец. Они у нас есть, конечно, но там, где я жил, разведением овец никто не занимался. Ещё я не видел лука и стрел…

— Быть не может!

— Но это правда. Таким простым оружием у нас давно не пользуются.

— А каким пользуются?

— Лучше вам этого не знать.

— Ну мастер…

— Анира, я же просил!

Под попытки (сколь настойчивые, столь и безуспешные) выведать, что такого особенного сородичи Иан-па используют в военном деле, четверо перевалили гребень и пошагали под гору, получив заодно возможность осмотреть Большие Кожемяки чуть сверху. А посмотреть, как считал Мирг, было на что. В долине реки Свиошь и по склонам пары холмов вольно раскинулось не менее шести, а то и семи сотен домов, среди которых добрая треть имела второй этаж. Из печных труб высовывались серые дымные хвосты: хозяйки готовили домочадцам ужин, остатки которого на следующий день вполне могут послужить завтраком. Слышался ленивый пёсий перебрёх, а поверх — рулады какой-то неопознаваемой песни, выкрикиваемые пьяницей, и визгливая ругань, на которую поющему было явно начхать. Вонь от кожевенных мастерских по мере приближения к ним всё густела; носы четвёрки, привыкшие к запахам леса, что-то никак не могли приноровиться к новым и острым ощущениям…

В общем, всё говорило о том, что они добрались наконец до населённых мест.

Солнце наполовину скрылось за холмом, когда Ухобой распахнул перед спутниками дверь постоялого двора, над которой висела, чуть покачиваясь, ведёрная пивная кружка с крышкой. Вряд ли из этой великанской кружки кто-либо когда-либо и что бы то ни было пил, но с ролью вывески она справлялась. В проём двери тут же потёк гул многих голосов, смех, колеблющийся свет сальных свечей, а ещё — густой дух постоялого двора без претензий на изыски: подгорелая еда, мужской пот и разлитое пиво. Когда порог перешагнул Иан-па, посетители большого зала ощутимо попритихли, разглядывая невиданное диво (что у самого Иан-па, впрочем, каких-то неприятных ощущений не вызывало… а если вызывало, то он это успешно скрыл). А потом через половину зала ко входу двинулся, раскидывая руки, здоровенный мужик.

— Ухобой! — почти проорал он. — Жив ещё, сволота подземная!

— Хех! — ответствовал Мирг, оскалясь, — не надейся, что я сдохну раньше тебя, Палёный!

Прозвище подходило хозяину двора (а это явно был хозяин) как нельзя лучше. Самой приметной чертой его внешности, прямо-таки бьющей в глаза, заставляющей либо таращиться, либо стыдливо отводить взгляд, служил огромный бугристый ожог во всю правую половину головы. Наплывы вспученной плоти превращали угол рта в безгубый разруб, сплавляли в единое целое веки правого глаза, а уж что там творилось на месте уха, и вовсе не хотелось разглядывать. На обожжённой стороне волосы не росли, и Палёный — видимо, для равновесия — брил все волосы на уцелевшей стороне, так что тень от густой чёрной щетины рядом с розовой, неестественно гладкой кожей смотрелась довольно странно.