Демон против люфтваффе - Анатолий Матвиенко

"Один из троих был худ и измождён, как бродяга, двое других походили на обычных бандитов. Солдаты по привычке избили их. Бандюги заорали, третий стерпел молча. Сказал только: не могу сердиться на вас, потому что не знаете, что делаете. Как-то так. Мои рассвирепели, начали снова бить и пинать, пока осуждённый не упал. На голову колючую ветку намотали. А он вдруг выпрямился, вскинул деревяшку на спину и, ни слова больше не говоря, пошагал вперёд. Толпа собралась, мои пятьдесят воинов едва разогнали зевак".

Я замолчал, снова переносясь воспоминаниями в тот весенний день, не сулящий добра.

"Два грабителя умерли чрезвычайно быстро. Слабаки. А этот, странный, мучился очень долго. В отдалении собралась толпа, ждут на солнцепёке, никто не уходит. И нам приходится ждать. Не оставишь – снимут ведь. Вино кончилось. Какого чёрта? Тогда я взял копьё у легионера и попросту ткнул еврея под рёбра. Потекла кровь, а он поднял припорошенные пылью веки, глянул в упор и тихо повторил те же слова, что и на городской улице. Мол, прощаю, не держу зла на тебя, не знаешь что творишь".

"Это Иисус Христос!" – поражённо вякнул Ванятка.

Надо же, и получаса не прошло, как догадался. Сообразительный растёт, даром что комсомолец.

Легионер, владелец копья, лишь посмеялся потом: какое ещё прощение! Мерзкий иудей должен благодарить, что укоротились его мучения.

Я совершил "добрый" поступок? В загробном мире другое мнение. Кстати, легендарное Копьё Судьбы не похоже на воткнутое мной в худой еврейский живот.

"Христом его назвали много позже. А что касается имени, по-арамейски как-то иначе. Сейчас уже не помню. Пусть будет Иисус. В общем, когда ангел спросил – заколол ли его из сострадания или от ненависти к евреям, я откровенно ответил: вино закончилось, и ждать невтерпёж, пока тот окочурится. Вот мне и влепили от двух до трёх… тысяч. Не учли, что он практически уже был покойником. Есть люди, которых очень нельзя убивать".

"Он же – Бог? – спросил мой большевистский военлёт. – Или как там, сын Божий?"

"Честно скажу – не знаю. Формально говоря, он напоминал обычного грешника. Римляне его казнили за присвоение звания "царь иудейский", то есть за попрание римского полновластия на территории колонии. С точки зрения посмертного правосудия это тянет на грех гордыни, никаким царём, королём и султаном он не был. Сыном Божьим зваться не криминально, все мы дети Творца. Однако когда я умер, в преисподней его не застал. Мучительная смерть и прощение палача на распятии какие хочешь грехи перекроет. А насчёт божественного происхождения никто не знает. Разве что небожители. Но мне туда… не скоро".

"Ты не сразу тогда умер? – Ванятка впился как клещ, и я уже пожалел, что разболтал ему лишнее. – От старости?"

Смешно даже. Разве не изучил мой характер за четыре года? Такие редко умирают от старости. А уж в постели, окружённые кучей внуков – вообще никогда.

"Началась Иудейская война. Мы презирали евреев за трусость и лизоблюдство, а они однажды вырезали римские гарнизоны. Меня, к тому времени командовавшему когортой, это примерно полк, по старой памяти снова бросили на Иерусалим".

"А ты?"

"Разрушил его и сжёг. Не я один, естественно, там легион работал, считай – дивизия. От населения мало что осталось. Они притихли, вроде как опять смирились. Потом, только не смейся, я влюбился как мальчишка в наложницу по имени Руфь. Помнишь, говорил Марии, что не любил никого девятнадцать веков?"

"Да. Она что, тоже погибла?"

"Её убили мои солдаты за то, что ночью меня заколола во сне. Таковы евреи – они глубоко внутри себя не сдаются, пока живы. Как их ни бей, ни ущемляй, ни унижай. Гитлеру ещё отзовётся. К нему непременно придёт Руфь, даже если это будет стоить ей жизни".

Ваня грустно рассмеялся.

"Если бы не оказался запертым с тобой в собственном теле, точно решил бы – к психиатру пора, как Салага советовал. Мой компаньон распял Иисуса Христа на швабре и проткнул ему живот копьём? Санитары, ау!"

Швабра… Я никогда не слышал, чтобы о римском орудии казни так говорили. Особенно закончившие на нём земной путь.

Мыслями и делами пришлось вернуться в современность, где меня ждал нагоняй от лидера, что не сообщил о вынужденной посадке. Потом Бадер выгнал своего лучшего пилота "долечиваться", благо дневные бомбёжки Лондона прекратились. 15 сентября мы наколотили массу нацистских летунов, и "Юнкерсы-87" перестали появляться над Британией, а "сто десятые" – робко, только в качестве опекаемых "сто девятыми".

Восторг от этого превратился в национальный праздник. По Би-Би-Си неоднократно повторяли личную благодарность Черчилля к лётчикам КВВС, назвавшего нас спасителями Империи: "Никогда ещё в истории человеческих конфликтов столь многие не были обязаны столь немногим".

Заработала бюрократия, шестерёнки которой раздавали призы и взыскания. Меня догнал Крест за лётные заслуги и звание флайт-лефтемнанта. Летучий лейтенант Королевских ВВС – нечто вроде капитана в нормальной армии.

А суб-лейтенант Корк из соседней эскадрильи, наоборот, пострадал. Мало того, что ему не добавилось звание – Истребительное командование не правомочно повышать его у моряка. Он получил письмо из Адмиралтейства, в нём со ссылками на какие-то параграфы уставов объяснялось, что морские офицеры не имеют права носить Крест за лётные заслуги. Поэтому мистеру Корку надлежит снять ленточку этого ордена и вместо неё пришить полоску Креста за выдающиеся заслуги, она, к сожалению, менее престижна.

Я поразился, чем заняты адмиралтейские штабисты, делать им больше нечего в военное время, а Бадер рыкнул:

– Ради бога, не делай этого, Корки! Король вручил тебе Крест за лётные заслуги, и только король может его снять. А не эти тупые лорды Адмиралтейства. Вот когда король пришлёт тебе письмо с приказом заменить Крест за лётные заслуги на Крест за выдающиеся заслуги, тогда тебе придётся подчиниться. Потому что это будет настоящий приказ.[13]

С прекращением дневных бомбардировок ничего не кончилось. Тысячи людей в Великобритании принялись ломать голову – как остановить ночные бомбёжки. Раньше об этом подумать было недосуг, несмотря на печальный опыт Мировой войны.

Глава двадцать первая

Ночное небо

В облачности мотор "Спитфаера" звучит как-то иначе – громко и сердито. Беспросветная муть за бронестеклом ночью особенно плотна и неприветлива, будто кабину закрыли чёрным колпаком для отработки навигации по приборам. В Тангмере спят, кроме полудюжины человек, выпустивших меня в одиночный полёт в попытке сделать то, что разок удалось в Испании – на истребителе, лишённом радара, отыскать в туманном ночном небе немца и подстрелить его.

До конца сентября крыло сделало полсотни самолётовылетов на ночной поиск, Бадер добился их прекращения, когда канадец и осси из последнего пополнения столкнулись в воздухе между собой. И я упросил босса разрешить одиночную миссию. По крайней мере, в своего не врежусь.

Туман и облачность – друзья и враги одновременно. Можно спрятаться, а можно потерять цель. "Юнкерсы" ночью летают без истребительного прикрытия, эскадрой, ориентируясь на штурмана ведущей машины, обязанного найти Лондон в любую погоду. Для этого самолёт спускается ниже облаков.

Очень существенное отличие от Испании – меня наводит диспетчер на основании радарных данных. "Спитфайр" четырнадцать секунд в минуту излучает сигнал "я свой". Любые другие непонятные предметы в облаках, даже ангел Господень, попади он в радиоволны, автоматически зачисляются в раздел "Люфтваффе", а бубнящий в наушниках голос задаёт мне курс и высоту, благодаря которым предстоит выбраться на расстояние визуального контакта.

Вылет совпал с дежурством одного фата из Вспомогательной авиации. О нём рассказала Мардж. Из тех, что непременно ездят на дорогих авто, носят сорочки с монограммами и подбивают мундир красным шёлком. Эдакий сэр из клуба военных джентльменов.

Он предпочитает нести службу, лёжа на кушетке, а с микрофоном мучается капрал-помощник, следуя ценным указаниям офицера, пребывающего в полудрёме. Получив упомянутые директивы по методу испорченного телефона, я выскочил в район, где теоретически шляются "Юнкерсы", в миле или ярде от "Спитфайра" – радарные маркеры совпали, и ни черта не увидел. Ниже облачности почти также темно, на земле погашены огни. В кабине мерцают приборы и горит оранжевый круг коллиматорного прицела. Без авиагоризонта вообще трудно понять – истребитель кренится, пикирует, кабрирует?

Вдруг что-то сверкнуло прямо и левее по курсу. Я чуть наклонил крыло… Есть! Коршуны бросились на Лондон. В небо ударили прожекторы, на земле появились слепяще-яркие всполохи от взрывов авиабомб, а под облаками брызнули вспышки зенитных снарядов. Днём после такого выстрела повисает чёрная клякса, а сейчас – миг и всё. Дым сливается с ночной теменью. Ничтоже сумняшеся, я газанул, опасаясь опоздать на праздник смерти.