Ревность - Кристина Французова

«Печально, что золотые птички исчезли и больше не поют весёлые песни», — последняя мысль промелькнула перед тем, как я решилась открыть глаза. А надо мной возвышалось ледяное чудовище, буравящее тем синим взглядом… Своевольным, несгибаемым, повелительным, категоричным, взглядом не завоевателя, а хозяина, рабовладельца.

Лицо изверга искажено, страдальческая гримаса уродовала ледяную маску и заставляла верить, что мучитель способен переживать, будто он на самом деле может испытывать боль вместе со мной. Но я не верила. Если бы это было так, то он бы давно закончил свои издевательства, прекратил мучить меня, терзать, осквернять моё тело, но он продолжал. Изверг не останавливался, он двигался внутри меня, глаза пронзали мои, не моргая, не позволяя моргать мне. Если бы только мог, он наверно выпил мою душу через взгляд. Я вспомнила арктическую синеву из недавней странной комнаты и поняла, что мою душу давно похитили, присвоили, поработили и обездвижили кандалами.

— Мне жаль, Гера. Жаль, что ты меня ненавидишь. Жаль, что наша любовь больше ничего не значит для тебя. Жаль, что ты больше не веришь в нас и не стремишься поверить. Мне жаль, что мы не сохранили наше счастье. Я теперь тоже ненавижу тебя, но все ещё люблю.

Странно, что прозвучавший еле слышно надтреснутый шёпот принадлежал мне.

Последние предохранители сорваны, он впился в мой рот, не целуя, поедая меня, вгрызался в губы со всем остервенением, на которое был способен. Толчки бёдрами тоже стали яростнее. И мои мучения незамедлительно вышли на новые обороты. Я знала, что рискую, но провоцировала специально. Явственно и чётко я видела мрак его души (тяжело не разглядеть, если смотришь извергу в глаза, в которых нет ничего кроме губительного, смертоносного, ненавистного льда) и шла на него без страха, не сомневаясь ни секунды в принятом решении — выяснить до конца, на что способен человек, которого я больше не знала, не хотела знать.

Этот предложенный судьбою кубок был моим, созданным для меня, заполненным специально для меня. Он меня ждал. Сверкал боками, искушал, обещал, проверял, испытывал. Инкрустированные в него каменья сияли резко и больно, ослепляя и сводя с ума, заставляли отворачиваться, но вынуждали тянуть к нему руку. «Я выпью тебя. Сегодня. Чего бы мне это ни стоило».

Я видела и чувствовала, что подводила Геру к пределу, он перейдёт сегодня грань. Жуткое знание, тяжёлое. Последний шаг он делал не в одиночку, его шагали мы оба.

Я осознавала, что собиралась отвернуться от того, с кем обещала быть рядом всегда, идти одной дорогой рука об руку, поддерживать и не предавать во что бы то ни стало. Будет ли моё решение считаться предательством? Возможно, как знать. Ведь стоило мне только захотеть, приложить чуть больше усилий, зачерпнуть немного жизненных сил из внутреннего душевного очага, чтобы укрепить терпение, чтобы подставить плечо для опоры тому, кого любила больше всех на свете. Без кого не представляла своей дальнейшей жизни. Но я не стала этого делать. Позволила своим плечам поникнуть, сгорбилась под тяжким гнётом, не выстояла, поддалась самосожалению. И стоило только дать слабину как пламя былых светлых чувств моментально оказалось подвластно огню иному: гневливому, мстительному, безрассудному, злобному, дурному.

Если уж Гера позволил нашей семье проходить через адовы чертоги, хотя именно он обязан был всеми силами зачищать нас от невзгод и укрывать от ударов судьбы, то я тоже в свою очередь позволила ему творить всё, что заблагорассудится его воспалённому воображению. Если он не захотел бороться, пойдя по лёгкому пути, что ж тогда поглядим, дорогой муж, куда нас заведёт выбранная тобой тропа.

Поэтому я хотела его последнего шага, жаждала. Пусть он перейдёт сегодня крайнюю черту. Чтобы я воочию увидела, что в действительности представлял из себя мой драгоценный муж, когда не притворялся любящим и заботливым, когда не строил из себя чуткого и внимательного. Чтобы я точно знала, что потеряла его навсегда. Чтобы остатки любви в моей душе не смели больше надеяться. Не смели ждать перемен. Не пытались вернуть то, чего больше нет. Чего возможно никогда не было. Мне было не важно, что при этом я пострадаю сама. Я готова. Я уже подвергалась ежедневным страданиям, терпеливо снося его чёрствость, презрение, ненависть, изощренные унижения. Он изо дня в день без капли жалости и сочувствия вгонял в моё сердце тупой деревянный кол и проворачивал, охотно слизывая проступившую кровь. Смакуя мою агонию. Я не хотела так больше, не могла…

«Прошу, дай мне повод прекратить мучительную ежедневную смерть, которая из раза в раз не заканчивалась, а омывалась, едва теплящимися искорками некогда обжигавших, пламенных чувств и… излечивалась. Чтобы на следующий день всё повторилось сначала. Я не знаю сколько времени моя любовь продолжит латать сердечные и душевные раны. Лучше я получу самый сокрушительный удар, который скорей всего ничто и никогда не в силах будет залечить, и шрам, от которого станет кровоточить до конца моих дней, но я буду знать, что этот удар последний.

Так давай же, бей, топчи, терзай, издевайся, только пусть это будет в последний раз. Умоляю тебя, милый. Если ты меня действительно любил хотя бы чуть-чуть, пусть этот удар будет последним… самым последним… Очень тебя прошу…»

Я умоляла его глазами, но кроме безжалостного куска льда, облитого ненавистью, не видела больше ничего. Толкнувшись очень сильно и глубоко, муж зарычал и наконец вышел из моего истерзанного тела, кончая на живот и грудь. По-собственнически размазывая капли спермы по коже, намеренно задевая соски, которые оставались безучастными к его прикосновениям. После он спокойно поднялся и скрылся в ванной комнате. Тогда как я продолжала лежать на спине совершенно неподвижно. Ковёр не спасал от жёсткого пола. Я прочувствовала каждую избитую косточку, каждый кожный лоскуток, на котором побывали пальцы мужа. Но пожар в промежности беспокоил гораздо сильнее. Хотелось свернуться калачиком и выплакать часть боли. Но когда ты почти сломлен, силы утекали быстрее песка сквозь пальцы. Просто в небытие. Я даже кончиками пальцев не могла пошевелить, лишь ресницы изредка смаргивали набегавшие молчаливые слёзы. Сколько я пролежала неизвестно. Гера вернулся из ванной, принеся с собой запах свежести и чистоты с ароматом геля для душа. И этот чистый запах, въедавшийся своей непорочной приторностью в каждую пору на коже, словно лишнее издевательство над моим растерзанным и поверженным телом. Муж благоухал. Я растоптанная на полу, перепачканная спермой, потёкшей косметикой, смешавшейся со слезами и ковровой пылью, в изорванной одежде, как последняя падшая женщина. Хотя падать дальше