Ревность - Кристина Французова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Время спустя я очнулась в странном месте, где кроме меня никого не было. Огляделась по сторонам, быстро мотая головой из стороны в сторону. Слабоосвещённая комната, в которой отсутствовали окна и двери, пустовала. Стены выкрашены серой краской, местами облупившейся, на полу затёртый линолеум с выцветшим рисунком, под потолком мерцала лампочка на длинном шнуре, и если бы я встала в полный рост, то с лёгкостью дотянулась до неё. Убедившись, что я одна, почему-то вздохнулось с облегчением; сидя на голом полу и прислонившись к одной из стен, я сильнее вжималась в неё спиной. «Здесь хорошо, безопасно». Откинулась затылком назад, и небывалая усталость опустилась на плечи, от чего руки, до этого обнимавшие подтянутые к груди колени, опустились по бокам, находя ладонями прохладный, шершавый пол. Зато дыхание наконец выровнялось и стало более полным, глубоким и размеренным.
Если долго, долго, долго,
Если долго по тропинке,
Если долго по дорожке
Топать, ехать и бежать,
Я вслушивалась в тихую знакомую мелодию, но задевающую, трогающую что-то внутри меня. Где я могла слышать забавную песенку? К тому же мне никак не удавалось сообразить откуда раздавались звуки.
То, пожалуй, то, конечно,
То, наверно, верно, верно,
То, возможно, можно, можно,
Можно в Африку прийти.
Интересно как там у них в Африках, жарко наверно… У нас поздняя осень, почти каждый день небо проливалось отвратительным моросящим дождём. Холод, сырость, промозглый ветер — даже если наденешь на себя много всего шерстяного, а сверху непромокаемого и непродуваемого, то сноровистый ветер в любом случае исхитрится и отыщет брешь в твоей броне, как бы тепло ты себя не укутывала. Наверно мы ежедневно соревновались с ветром кто кого. Грустно, он всегда побеждал… Встретившись с ним, после казалось, что кости покрылись инеем. Нет ничего хуже сырого, морозного ветра.
Вместе с тем перед внутренним взором неожиданно обрисовались синие глаза, заглядывавшие сразу в душу. Удивительно жутко, но эти глаза не искали, не знакомились, не выбирали; они уже знали за кем пришли, кого избрали своей будущей жертвой, поэтому они без малейшего промедления забирали, присваивали, порабощали, вынуждали. Погрузившись в синий взгляд, слишком поздно осознаешь, что напоминали они арктический лёд. Да, пожалуй, ледяные глаза заморозили бы куда быстрее, чем стылый ветер. Не хочу мёрзнуть, хочу в Африку, где тепло и солнечно, а вокруг все поют песни, танцуют и жуют бананы, падающие прямо на голову с пальм, растущих на каждом углу.
А-а, здравствуйте, реки вот такой ширины,
А-а, здравствуйте, горы вот такой вышины,
А-а, крокодилы, бегемоты,
А-а, обезьяны, кашалоты,
А-а, и зелёный попугай!
Сосредоточившись и прислушавшись повнимательнее, мне удалось различить слова, и я наконец вспомнила почему мелодия показалась знакомой. Ведь именно эта песенка была моей самой любимой в далёком детстве. Однажды мама спела смешные стихи, и у меня случилась любовь с первого взгляда, вернее с первого звука. Впоследствии ей приходилось исполнять песенку бессчётное количество раз, а всё потому, что мне казалось, будто у неё получалось намного мелодичнее и задорнее, чем у меня или в кино по телевизору. Поэтому я не уставала просить её спеть, а мама не уставала петь. Жаль, что дети растут слишком быстро… Беззаботность времён детского сада бесследно исчезла, канув в лету, уступив очерёдность неминуемой школьной будничности что для детей, что для их родителей. Вскоре в ответ на привычную просьбу спеть любимую песню, в ответ от мамы раздавалось однообразное, но неотвратимое: «Отстань, дочка, включи запись фильма»2. Я упорствовала, что хотела слышать песню именно в мамином исполнении, она злилась, повышала голос, отправляла делать уроки. И её безусловно можно понять, мама растила меня одна. Вернувшись после тяжёлого рабочего дня ей приходилось переделывать все домашние дела также в одиночку: накормить дочь, проверить уроки, приготовить еду на следующий день, убрать беспорядок, составить список недостающих продуктов и посчитать на чём можно сэкономить, ведь дети росли так быстро… и им требовалось всё больше и больше. Но мне были неведомы затруднения, связанные с нехваткой денег, свободного времени, запаса внутренней прочности человеческого тела из-за постоянных недосыпов и хронической усталости, мне была нужна мамина песенка, которая разрисовывала мой однообразный мир яркими красками, которая почему-то заставляла верить в чудеса.
Зачем тебе море вот такой ширины,
Зачем тебе небо вот такой вышины,
Ааааа, крокодилы, бегемоты,
Ааааа, обезьяны, кашалоты,
Ааааа, и зелёный попугай?!
Когда лампочка ненадолго притухала я видела вокруг себя старых знакомых — щебечущих золотых птичек — они мало походили на зелёных попугаев, но были не менее, а может даже более прекрасными. Тут я затруднялась кому отдать предпочтение по красоте оперения. И те, и другие ярки, живописны, насыщенны цветами, возможно несколько фантасмагорично, ведь городскому жителю затруднительно в джунглях не из пальм и баобабов, а бетона и стекла отыскать что-то действительно стоящее из представителей фауны, способное надолго захватить и увлечь живое воображение.
Вдруг лампочка замерцала быстро-быстро, несколько раз полностью потухнув и снова вспыхивая, освещая однообразные углы убогой комнаты с тихо звучащей мелодией из детства. Когда она потухла окончательно, вместе с ней смолкла и песня, а на меня со всех сторон подул промозглый ветер, забираясь не только под одежду, но и под кожу, затем дальше вглубь, чтобы там, далеко внутри меня отыскать горячее сердце и завьюжить вокруг него студёной поземицей.
Вскоре я ощутила, как моё заледеневшее тело раскалывалось надвое от боли, а меня сжимали твёрдые горячие ладони, плавящие кожу ожогами, но не передававшие даже частички тепла. Мне почему-то нестерпимо захотелось ощутить что-то родное, знакомое, то, что способно разогнать хладную тьму. Но мои желания, это всего лишь желания, так… сиюминутная, кратковременная потребность организма. Ибо несмотря ни на что вокруг меня оставались лишь холод и мучения. Чьё-то бессвязное бормотание, шевеление рядом, но
