Как я таким стал, или Шизоэпиэкзистенция - Руслан Белов

– То, что исходит от тебя – это свет? – спросила она, сузив глаза, и я улыбнулся: "Моя дочь!"

Мне не пришлось отвечать – в дверь постучали, и вошел доктор. Прощаясь с дочерью, я шепнул:

– Если ты в меня поверишь, я вознесусь...

Еще приходил сын. Он спешил и, поговорив о том, о сем, покровительственно похлопал по плечу и ушел. Вечером, подойдя к столу, я обнаружил на нем пакет, им принесенный. Он содержал лист хорошей мелованной бумаги с изображением старинной иконы на дереве. Лицо под нимбом было моим и несло стилистическое сходство с Христовым. Я улыбнулся – "Мой сын".

34

В то утро мне удалось принять двойную дозу таблеток, и я весь день был счастлив смотреть в потолок, смотреть, впитывая божественный мысленный свет. Вечером, когда я был уже не очень счастлив – стемнело, и потолок виделся не таким белоснежным, как выглядел днем, – вошел Степа – психический больной с небольшой, но стойкой манией (ему хотелось лишить дыхания всех женщин, изменяющих мужьям, но только лишь после получения весомых доказательств; за сбор коих и составление секретных баз данных он и был заключен в лечебницу по просьбе соседей и сослуживцев). Озабоченно склонившись надо мной, борец за чистоту супружеских отношений сообщил:

– Доктор уже неделю избегает тихих.

Я молчал, слабо улыбаясь, и Степа предложил поиграть в комнате отдыха в домино. Видимо, считая, что я не в себе, он был настойчив, и мне не удалось отвертеться. Простившись с потолком, я пошел, ведомый за руку. В коридоре, не удивившись, увидел Павку Грачева. Он стоял у стены в чистом и хорошо выглаженном белом халате. Вместе с ним на меня смотрел санитар. Они смотрели с трогательным благоговением, у Павки последнее было окрашено воспоминаниями о нашем совместном прошлом. Степа, дав мне время осознать происходящее, потянул за руку; я пошел. К моему удивлению мы миновали комнату отдыха – санитар и Грачев, соблюдая дистанцию, шли следом, – и оказались в кладовке, в которой хранилась гражданская одежда пациентов. Моя, аккуратно сложенная, лежала на столе.

– Одевайся, – посмотрел Степа победно.

– Меня выписали? – спросил я, не чувствуя ровным счетом ничего.

– Нет. Давай, быстрее. У нас всего десять минут до пересменки.

Я посмотрел на санитара.

– Сан Саныч – наш человек, – улыбнулся Степа. – Он здесь лечился десять лет, а когда вылечился, не захотел уйти.

– Но и я не хочу никуда уходить! Мне никогда не было так хорошо, как здесь. Меня все любят, и всех люблю, – сказал я, начав испытывать сильное беспокойство.

– Ты должен идти... – странно посмотрел Степа.

– Куда?

– Не знаю. В Иерусалим, на Голгофу, в Саратов, в Воронеж, тебе решать.

– Но я не хочу! Пойми, не хочу! Вовне одиноко и надо что-то делать физически!

– Пойдешь! Мы так решили.

– Кто решил?

– Индеец, Наполеон, Отелло, Сан Саныч, тетя Клава, я. И остальные.

– Но моя Голгофа, может быть, здесь!

– Покажи ему эту Голгофу, – выцедил санитар, стоявший сзади. – Время еще есть.

Степа взял меня за руку, привел в какую-то комнату, снял со стены постер с изображением киноактера Антонио Бандераса в роли красавца и предложил посмотреть в открывшуюся дырочку.

Я посмотрел.

И увидел кабинет доктора. Тот, с голой задницей, в белом халате, задранном до плеч, стоял, согнувшись в три погибели. Квазимодо, один из буйных совершал с ним половой акт посредством кулака, внедренного в анальное отверстие. В какой-то момент я увидел лицо доктора. Оно было искорежено страхом и наслаждением, болью и порочным счастьем.

Степа потянул меня за плечо. Оторвавшись от отверстия, я посмотрел в его глаза и понял – ему хорошо известно, что происходит в кабинете, и, более того, он сам в нем бывал.

– Вот почему ты должен идти. Он и тебя заставит.

Помолчав, Степа вздохнул:

– У нас тут Содом и Гоморра, факт. И они стоят на голове.

Я сел на табуретку, стоявшую рядом. Захотелось увидеть белоснежный потолок. Я задрал голову.

Потолок в комнате был сер и в трещинах. Местами обнажалась дранка.

"Они поверили, что я – Христос. Они считают, я пришел их спасти".

– Понимаешь, нам будет легче, если мы будем знать, что ты идешь по свободе, идешь, собирая вокруг себя хороших людей. Мы будем улыбаться, представляя тебя идущим, – прочитал мои мысли Степа. – И эти улыбки станут твоей силой.

– И еще одно, чтобы все по правде... – сказал он, поморгав. – Ты же сам говорил, что все люди рождаются Христами...

– Говорил. А что?

– Ну, Вася из 28-й палаты...

– Что Вася из 28-й палаты?

– Он это понял...

– Понял, что родился Христом?

– Да...

– Понимаю... Боливар не вынесет двоих.

– Ничего ты не понимаешь... Нам неловко, что у нас целых два Христа, а за забором ни одного...

Подумав с трудом, я согласился с доводом, вздохнул и попросил:

– Павел, ударь меня.

Санитары и Степа вышли, чтобы не видеть, как бьют Христа, и Грачев ударил.

Он ударил несильно, но мне хватило, и мозги заработали по-прежнему. Утерев выступившие слезы, я посмотрел на него пристально, внушая действовать, посмотрел. Он кивнул и вышел.

Прильнув к отверстию, я увидел доктора. Тот стоял у окна, застегивая поясной ремень. Квазимодо, подергиваясь, сидел на полу и дикими глазами рассматривал кулак, поворачивая его то так, то эдак.

Павел неслышно вошел в кабинет, птицей подлетел к доктору и со всего маха ударил по глазам.

Тот упал. В моем сознании появились свет и знание:

– Он ослеп, и будет уволен.

35

Я знаю, от чего бегу, но не знаю, чего ищу.

Покинув больницу через черный ход (охранник, увидев Христа, то есть меня, вскочил, стал торопливо одергивать форму) мы заехали ко мне за рюкзаком. К счастью, нас не дожидались – видимо, Сан Саныч пустил преследователей (в том, что нас преследуют, сомнений не было) по ложному следу. Собрав вещи, я сел за компьютер, молниеносно дописал 29-ю главу сего повествования и следующие вплоть до настоящей (это заняло около часа), обновил криптограмму и отправил по электронной почте первому попавшемуся издательству и в litportal.ru.

Продолжаю через... через... Господи, сколько прошло времени – и не сосчитать!

Труд мой в печати не опубликован. В litportal.ru тоже.

Резонанса никакого, ни в прессе, ни в Интернете. Провал. Или... или кто-то добыл сокровища? Добыл простенько и без шума?! Человек из редакции, человек из litportal.ru? Черт! (Прости, Господи!) Я ведь и не подумал, что так может случиться! Проскользнул счастливец мышкой, подмел все и летает теперь по миру на личном "Боинге", меня дураком-благодетелем поминая...

Сколько согдов перевернется в своих могилах!

А на что ты рассчитывал? Что поднимется лихорадка, и твое имя запестреет на страницах газет? Надеялся, что будут преследовать, как Остап преследовал миллионера Корейко? Надеялся, что попадешь на Петровку, в газеты и "Вести"?

Нет, не рассчитывал и не надеялся.

А почему расстраиваешься?

Неприятно, что получилось так, как будто бы сокровищ не было.

Ну и бог с ними. У меня другая задача.

Я продолжаю. О золоте Македонского больше ни слова.

Перед уходом что-то толкнуло меня включить телевизор, я включил и увидел Пьера Ришара со странно несчастными глазами, куда-то ускользающего с двумя душевнобольными и одной миловидной женщиной. Фильм, кажется, назывался "Психи бежали" или "Побег психов". Усмехнувшись вездесущности когерентного принципа, я покинул квартиру, надеясь никогда в нее не вернуться.

Павел дожидался меня на улице. Увидев его неподвижные холодные глаза, голову, продавившую плечи, я испытал странное чувство: мне показалось, что я по-прежнему нахожусь в своей палате – сплю или смотрю в потолок, – а то, что происходит, происходит независимо от меня, застывшего во времени, но со мной. Происходит, потому что должно происходить, происходить хотя бы в фантазии. И в этой фантазии Павел есть Харон, переправляющий мое тело, нет, душу, в надлежащее место. С помощью оплеух или угрозы их применения.

Через полчаса мы сидели в последней электричке и мчались по направлению к Туле. Всю дорогу (с самой больницы) Павел шел за мной следом на расстоянии вытянутой руки. И в вагоне сел сзади. Сначала я чувствовал себя неловко, ожидая удара, но со временем привык. Устроившись у окна, я представил Христа, позади которого идет сподвижник с полной обоймой выверенных оплеух. Решив, что мне повезло – ведь за Иисусом ходил Иуда с авансом в кармане – заснул, улыбаясь, и увидел над собой серый в сумраке потолок. Он светлел, пока мне не принесли таблеток в пластмассовом стаканчике. Проглотив их, я вновь оказался в электричке и решил больше не спать.

Не доехав до города Чехова несколько остановок, мы вышли, и скоро я ставил палатку в сухом подлеске. Павел, поняв, что намечается стоянка, сел в стороне на останки березы и сидел недвижно, пока не запылал костер. Поймав огонь, глаза его бесовски полыхнули, и он не смог не подойти к костру. Подойдя, сел напротив. Нас разделило пламя. Оно же грело прильнувшую к нему алюминиевую кастрюльку с водой.