Дорога на простор - В Сафонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Вот и рассудим, - опять остыв, согласился Ермак. - Рассудим. Посидим, браты.
Он замолк. Все молчали, ждали.
- Думаю так, браты-атаманы. Ты, Богдан, коренной донской. Грозой тебя, Иван, прозвали под Перекопом; а притопал ты откудова? С Мурома, глядь. Матвей - из боров заокских аль с речки Казанки, а то с пустоземья северного - под сполохами повит: сам-то молчит, свое бережет пуще войсковой казны. Колечко по всей по матушке Волге каталось. Никита... Век свой, думаю я, браты, век свой походи, а не исходишь один тех мест...
- Всех, бурмакан аркан, перебери, чего уж, - проворчал Кольцо.
Ермак как бы вглядывался во что-то внутри себя.
- А сошлись мы, атаманы, вместе. Речь у всех одна. Попы в купель одинако окунали. Сошлись все - в одну силу сложились. Людей же в войске нашем шесть сотен было, как с Камы тронулись. Половины нет, браты-товарищи. Силы той достало Кучума повоевать. Да что ж хвалиться? Русь воевала Мамая, салтана турецкого, Литву, ляхов, ливонцев воюет - не чета Кучуму... Поминки, ясак собираем ноне, - вам, что ль, кланяются князья да мурзы? Аль мне? Нам поклонились - да завтра подмяли. Руси-царству кланяются - при дедах их, помнят, стояло и при внуках стоять будет. Нет ей, крови русской, переводу...
- А мы, - бухнул Гроза, - сами русские и есть.
Брязга пожаловался, скосив глаза:
- Словечка родного другой год не слышим!..
У Кольца блеснули ровные зубы.
- А мы клич кликнем. Бирючей разошлем: мужиков, мол, да баб поболе на простор зовем.
- Новый народ зачинать? - перебил Ермак. - Песен из Москвы привезть вторую Русь ставить? Дороша одолели, Строгановых с себя стряхнули, - ту, что породила, не стряхнешь. - Он досадливо, нетерпеливо, поморщился. Языки чесать собрались, что ли!
Снова не спеша заговорил Михайлов:
- Сибирь взяли, а поднять не подымем, - то дело ясное. Да чело нешто свербит, что бить челом собрался уж нынче? Обождем, говорю. Обдумаемся как ловчей мосток через Камень перекинуть.
- Не шутейное дело, - Ермак топнул ногой, - на крови нашей оно! Сделали его своими руками - девки мы, что ли, теперь глаза долу опускать? Коль сами молчите, я скажу, атаманы, чье дело: не донское, не волжское, не строгановское - вона как повернуло, слепой видит. Шли на простор и отворили простор. И щитом Русь защитили со всхода солнечного. Ждать, Яков? На год загадал? Народ-то, землю не переждешь.
Ясней, ясней смутные мысли. Годами меряется жизнь одного человека втуне она, как не была, если не останется ее дело, чтобы расти - сквозь годы. Немерянная, темная даль грядущих лет!
- Таиться нам нечего. Не позор, не стыдобушка перед всем казачеством, пред народом то, что добыли мы. Красно оно, говорю! Полцарства прирастили мукой своей, кровью, мечом своим. А пить захотели - чего сухим ковш держать? С озера великого чем скорей воды зачерпнем, тем здравей будем.
Сидели, думали атаманы.
- Вины-то пред царем выслужили, что правда, то правда, - опять первый начал прикидывать вслух Михайлов. - Про старые дрожди не поминают двожды.
Кольцо сказал:
- Он те посохом и благословит, и помянет!
Рассудительно возразил Михайлов:
- Мимо двора сколько ни ходить - все в ворота зайти: и то верно. Ты размысли: не с Дону, не с Волги повинная твоя - со столичного города Сибири.
- Голова твоя, Яков, на сто лет вперед обдуманная, да и то на батькины слова, видать, сдаешься. А по моей топор у тезки скучает дожидается, пока надоест ее мне носить.
Ермак с усмешкой прервал их спор:
- Последнее слово мое. Царя видел, браты. Скажу. Голос зычный, сам статен, высок, волос кудрявый. Закон у него ого-го-го - круче донского... - Строго закончил: - Крепенек царь Иван Васильевич, горяч, а земли для простит, не боярский угодник.
Он поднялся.
- А не простит - сама земля простит: ей послужили.
Опять, борясь со своей неотвязной мыслью, Гроза тяжело проговорил:
- Были вины - смыли. Свято дело наше. Не идолам Строгановым Сибирь!..
Пощипывая ус, Яков Михайлов напомнил еще:
- А Никитушка что ж молчит?
Пан отозвался:
- Песни ваши слушаю, да чую: те песни давно уж хлопцы спивали. Выходит: кохали дивчину, да не себе.
С нарочитой простоватостью почесал в затылке.
- Блукали по свету - притулились до места. Чего балакать? До царя, так до царя. Ото же и я кажу: ПИД САМИСЕНЬКУ ПИКУ.
И снял шапку - мягкий воздух облек его непомерный лысоватый лоб и сивую голову.
Тогда снял шапку Ермак и все атаманы стащили шапки; последний, точно дремал до того, Матвей Мещеряк. Ермак истово перекрестился.
- Ну, браты-товарищи! Во имя отца и сына и святого духа. Со христом...
Кольцо спросил:
- Сам поедешь, Тимофеич?
- Тебе ехать, не иному, - подтвердил Яков Михайлов.
Ермак покачал головой.
- Нет. Тут я не кончил - только начал.
Мещеряк сказал медленно:
- А как батька послом уедет, верно, тебе, Яков, с войском управиться - не иному?
Михайлов только скользнул по нему глазами. Мещеряк продолжал раздельно, приветливо:
- Может, крикнуть тебя в батьки, как сам ты на Волге велел? А как же! Годов пятнадцать Яков изготовлялся - терпелив. Укладки набивал рухлядишкой, чтобы было в чем атаманить. Еще кто богаче: Яков аль войсковая казна?
Никита Пан перебил:
- Кумекаю так: Кольца послать. До таких, как он, кого плаха ждет, царь дуже ласков.
Брязга крикнул, что ехать Михайлову. Мещеряк еще подал голос: собираться в путь Никите Пану. Михайлов молчал.
Гроза выговорил:
- Красней Кольца, коль он схочет, никому не сказать!
И тут решил Ермак:
- Тебе ехать Иван.
Усмехнулся, вспомнив, как и тогда, на Каме, пуще всех бунтовал Кольцо, а он взял и поставил его набольшим.
- Ты и вправду ведом там. Со знакомцем встретишься.
Кольцо вспыхнул, выкатил белки и без того выпуклых глаз на смуглом лице. Но не вскочил, не крикнул - с вызовом, задорно тряхнул волосами:
- Я, бурмакан аркан, не отказчик.
Похваляясь сказал:
- Спытать задумали, не испужаюсь ли? Того страха нет, чтоб испужать Кольца!
С этим покончили: ехать Кольцу, осужденному на смерть самим царем. Заговорили о том, что повезти, сколько взять народу.
Ермак положил руку на плечо послу.
- Слышь, Иван, Гаврилу возьми Ильина, трубача-парнишку...
- Того парнишку, - сквозь зубы отозвался Кольцо, - скоро внучки за бороду таскать будут.
- Ты покажи ему, Иван, что не сошелся свет на Сибири-городе. - И прибавил, будто оправдываясь или поясняя: - Легкая рука у него...
Двадцать второго декабря 1582 года собачьи упряжки тронули нарты с атаманова двора в Кашлыке.
С Кольцом - пять казаков. На нартах - шестьдесят сороков соболей, двадцать чернобурых лис и пятьдесят бобров. Князь Ишбердей со своими вогуличами проводил казаков прямой дорогой, волчьей тропой через Камень.
В Сибири казачье войско, ожидая с Руси царской помоги, продолжало единоборство с Кучумом. Шайки ханских людей кружили возле казачьего стана, выжигая аулы за то, что их жители отступились от хана и стали держать сторону русских. Ермак не давал хану копить силы в пустынных кочевых степях. После Абалака следил за каждым шагом Кучума и отгонял его все дальше и дальше не только силой, а и мудрой хитростью: отвращая от хана сердца сибирских людей и привлекая их к себе.
И та земля, которая еще недавно была достоянием Кучума, теперь горела под его ногами, чуть только он пробовал ступить на нее.
Двадцатого февраля 1583 года не простой татарин, а мурза Сенбахта прислал Ермаку известие, что Махмет-Кул с шайкой пришел на Вагай, верстах в ста от Сибири.
Шестьдесят удальцов поскакали к месту, указанному Сенбахтой.
Ночью, вблизи озера Куллара, они напали на врагов. Махмет-Кул, самый ярый из казачьих недругов, был взят сонным в шатре.
Кровь товарищей, сложивших головы на холодных берегах Тобола и Иртыша, казацкая кровь, пролитая у Абалацкого озера, кровь русских мужиков из уральских сел и замученных жителей вогульских и остяцких земляных городков - была на Махмет-Куле.
Но Ермак и тут не дал отуманить себя гневу и мести. Он с почестями встретил пленника в Кашлыке. Просторный и богатый "хан" был отведен Махмет-Кулу, и только крепкий караул приставлен к нему.
Некоторое время Ермак выжидал. Быть может, в Кашлык прибудут ханские посланцы для переговоров о Махмет-Куле и мире. Ермаку был важен мир - все меньше становилось казаков.
Но посланцы не приходили, и долго ничего не было слышно о Кучуме. И тогда Ермак отослал Махмет-Кула тоже в Москву - в дар царю; с Махмет-Кулом поехал молчаливый атаман Гроза.
А Кучум стоял в это время на дальней луке Иртыша, в диком месте. Первый гонец вошел в ханский шатер с вестью о пленении Махмет-Кула, батыра, того, чьи шаги были бесшумнее шагов крадущейся кошки, кто настигал врагов быстрее ястреба и отвагой превосходил вепря.
Второй гонец явился к хану и сообщил, что "думчий" - карача со всем оставшимся татарским войском оставил его и ушел вверх по Иртышу, к реке Таре.