Они стояли насмерть - Олег Селянкин

— Еще, еще надо, дядя! — требует малыш.

— Да ты, оказывается, механизатор! — смеется Крамарев. — Хозяйственный! Целую эмтээс ему подавай!

— Вы бы отдохнули, — предлагает хозяйка. — Он-то выспался и теперь хоть всю ночь играть будет.

— Ничего! Матрос и на ходу, как на пуховой перине, выспится! — отшучивается Крамарев. — А катушки у вас еще есть?

— Баба! Дай! Дай!.. Катуску!..

И женщина дала катушки. Снова бормочет, словно воркует, Крамарев, снова смотрит на него малыш живыми немигающими глазами.

Смотрит Никишин и тоскливо ему становится. Вот такой же мальчуган у Крамарева на Украине. Может, другие у него глаза, волосы… Но есть он, и, играя сегодня с чужим ребенком, играет Крамарев, не разведчик, а отец, со своим сыном, ему делает нехитрые игрушки, ему говорит ласковые слова, его гладит по голове рукой, уже привыкшей к прикладу автомата и рукоятке ножа.

А у Никишина нет своей семьи, не ждет его дома сын. Даже письма некому написать. Отца Никишин не помнил, а мать умерла вскоре после того как отправила сына служить во флот. Правда, дома оставались брат и сестра, но с ними Александр почти не переписывался.

Играет на полу Крамарев. Трактор ползет по доскам. Медленно вращаются его зубчатые колеса, подминают под себя комочек грязи, отвалившийся от чьих-то ботинок, переваливают через него и исчезают под «Максимом», прикорнувшим в углу.

Мелким, бисерным почерком заполняет Ольхов второй лист бумаги. Скоро его письмо будет закончено. Откинувшись на спинку стула, дремлет Любченко. Большие жилистые руки неподвижно лежат на столе. Голова его медленно опускается на грудь.

Никишин поднялся из-за стола, подошел к вешалке и снял с нее бушлат.

— Куда, старшина.? — встрепенулся Любченко и потянулся за автоматом.

— Спи. Взгляну, как ребята устроились, и вернусь.

— Чего смотреть? Наелись и спят.

— Взглянуть надо, — повторил Никишин и вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.

— Не горюй, Коля, — сказал Ольхов, заклеивая картошкой самодельный конверт. — Уж видно должность командирская такая беспокойная. Норкин был — тоже все время взглянуть бегал.

Проверка не отняла много времени и скоро Никишин вернулся, лег, закрылся тулупом.

Тихо дребезжали оконные стекла от проходивших мимо станции тяжеловесных составов. Отрывистыми гудками перекликались паровозы. Голые ветви тополя бились о стекло, царапали стену дома, а мелкий дождь монотонно барабанил по железной крыше.

И Никишин не выдержал. Он тихонько встал, подкрутил фитиль в лампе и сел к столу. Быстро забегал по бумаге карандаш, заскользили с его отточенного грифа слова, легли неровными строчками.

«Дорогие друзья!

Пишет вам старшина Никишин. Кое-кто ив вас, наверное, и не знает меня: ведь я давненько ушел служить во флот. Ну, да это ничего. Познакомимся через письма. Сегодня у нас выдался день затишья».

Тут Никишин задумался, погрыз немного кончик карандаша, решил, что не обязательно указывать, где он сейчас, и продолжал:

«И вспомнился мне родной завод, наши шумные собрания и вечера.

О себе ничего особенного сообщить не могу. Воюю как и все. Был на подводной лодке, в морской пехоте, а куда теперь пошлют — и сам не знаю. Одно скажу: кровью изойду, но комсомольский билет не опозорю!

А как у вас дела? Как работаете? Что нового на заводе? Напишите, а я уж вам всегда отвечу…» Никишин задумался. Ему хотелось написать о Лебедеве, Норкине, Крамареве-разведчике и Крамареве-отце, о последнем бое, но, решив, что это можно сделать и в следующем письме, а пока, для начала, достаточно и этого, он поставил размашистую подпись и старательно вывел на конверте адрес завода, потом послюнявил карандаш и за словом «Кому» решительно написал: «Комсомольской организации токарного цеха».

Сразу стало легче, а утром, едва начало светать, Никишин пошел к коменданту. Теперь ему и комната, и сам старший лейтенант казались какими-то другими, посвежевшими.

— А-а-а, морская пехота! — сказал комедант. — Молодец, что явился пораньше. На, читай.

Бумажка чуть побольше тех, из которых сворачивают «козьи ножки».

— Как? Доволен? — улыбается комендант. — Размещай ребят капитально и заступай на дежурство. Мне помогать пока будешь.

— Так это нас зачислить в комендантский взвод? — наконец понял Никишин содержание телеграммы. — Ну, это дудки!

— Отставить разговоры!

— Всё, товарищ старший лейтенант! Криком вы меня не пугайте! Пуганый! — перебил его Никишин. — Давайте лучше разойдемся полюбовно! Здесь написано: «Если подходят, то зачислить в комендантский взвод, или отправить в экипаж». Видите? Считайте, что мы не подходим, и отправляйте!

Комендант изменил тактику. Он теперь не приказывал, а уговаривал, просил остаться на недельку. Но Никишин уперся на своем и ничего не хотел слушать.

— Уж если пошло на откровенность, — сказал Никишин в заключение, — то мы вам в комендатуре за сутки таких дел натворим, что вы к вечеру плакать будете!.. Ну, что мы здесь без флота делать будем? А может, подводники нужны Родине? Честное слово, отправьте лучше!

Неохотно пробивается в комнату свет сквозь тюлевые занавески.

«Сколько же сейчас времени?» — подумал Чигарев.

Часы лежали на столике рядом с кроватью, но для того, чтобы взять их, нужно было высунуть руку из-под одеяла, а в комнате чуть-чуть прохладно. «Наверное, одиннадцатый час… Вставать, что ли?.. Так и так делать нечего…»

Чигарев дома. Ранение оказалось пустяковым, заживало быстро и без осложнений. Все складывалось таким образом, что не видать бы ему отпуска, да в его судьбу решительно вмешалась газета. Очередной номер газеты. Многие, прочитав и сделав кое-какие выписки, положили ее на полку или прикололи к подшивке, а вот Володя не расставался с ней. Даже сейчас лежала она во внутреннем кармане кителя. В газете был опубликован Указ о награждении моряков, отличившихся в боях за Родину. Среди них был и Чигарев. Один награжденный изо всего батальона! Правда, не орденом, а медалью «За отвагу», но награжден».

С этого и началось. Последние дни пребывания медаленосца Чигарева в госпитале, получение награды… Вон она поблескивает на темном сукне кителя. Как горячая кровь ее муаровая ленточка.

Чигарев потянулся, и большая пушистая кошка, спавшая у него в ногах, тоже потянулась, зевнула и снова разлеглась, но теперь уже брюхом кверху. Она призывно мурлыкала, просила погладить ее.

В соседней комнате задребезжал телефонный звонок, послышалось характерное шлепанье ночных туфель матери, а затем и ее приглушенный голос:

— Да, да… Конечно, я… Спит… Устал после вчерашнего и отдыхает…

Устал после вчерашнего… Д-да… Немного неладно вче-ра вышло. Анна Дмитриевна, да и сам Чигарев-старший не могли не отметить такого события, как прибытие домой сына, и вчера собрались гости. Все они были сослуживцами отца или приятельницами матери еще по гимназии. Сначала Володе было немного не по себе под их внимательными, словно оценивающими, взглядами, странными казались и ярко-красные губы матери на морщинистом лице, и седые корешки волос, выглядывавшие из-под черной пирамиды локонов у одной из ее приятельниц, но потом он освоился, решил, что никого и ничего здесь не переделаешь, а поэтому все внимание сосредоточил на своей соседке, оказавшейся студенткой педагогического института и чем-то напоминавшей Ковалевскую. Такие же лучистые глаза, немного припухшие губы. Вот, пожалуй, и все, что он смог заметить.

Быстро завязался разговор, и он вспомнил о других гостях, лишь случайно перехватив многозначительный взгляд матери, направленный на него с Верочкой.

Настроение сразу немного испортилось, и, нагнувшись к своей соседке, Володя прошептал:

— У Марии Павловны на голове настоящий укрепрайон. Куда ни посмотришь — противотанковые рвы, надолбы, а шпильки — словно пушки жерла выставили!

Вера засмеялась, закрыв рот маленьким батистовым платочком с вышитым в углу умывающимся котенком.

— Володя! — скзала мать. — О чем ты рассказываешь? Смотри, Веруся до сих пор успокоиться не может!

— А мне кажется, наш моряк уже пошел в атаку! — загрохотал басом сослуживец отца и засмеялся, довольный своей шуткой.

Володя покраснел, а мать покровительственно и влюбленно взглянула на него.

— Он мне про фронт рассказывал! — выручила Верочка.

— Про фронт? Ого! Мы все послушаем! — И сослуживец отца сделал вид, будто двигается со стулом к рассказчику.

— И верно! — включилась в разговор Мария Павловна. — Мы собрались послушать нашего фронтовика, а он увлекся и на нас внимания не обращает! Расскажите, Володя!