Башня Драконьей Кости - Высоцкий Михаил

А еще я как-то напел Гобу "вставай, страна огромная". Фальшивя, конечно, но суть он уловил. Переложил на местные мотивы, я сделал примерно адекватный перевод на язык Латакии, и мы теперь каждый раз не только рассказывали, а и пели.

- Проснись, житель Латакии, чтоб умереть за свое Отечество. Враги уже перешли Границу, они идут убивать твою семью. Будь смел, не бойся смерти, чтоб твои дети гордились твоим именем. Шаули Емаир идет, Шаули Емаир.

Примерно так, в переводе на русский язык, звучало то, что я им пел своим низким баритоном. Лучше всего "Шаули Емаир" получалось, оно как раз идеально вместо "священная война" вписалось.

Местный народ даже плакал иногда, когда мы с Гобом исполняли этот "гимн". Просили повторить. А потом слова заучивали, и сами наигрывали. Хуже, чем Гоб. Зато в массовом порядке. Так вот мы с Гобом и стали авторами слов и музыки первой народной военной песни Латакии. То есть, конечно, доля плагиата в этом есть, но ведь я никогда и не приписывал авторство себе. Все, конечно, знали, что это "песня Гоба и Моше", но все равно очень скоро она стала народной.

Но это я наперед забегаю. Тогда она еще только исполнялась в первые разы.

Есть такой известный анекдот. Короткий. "В среднем в пруду было мелко, но корова утонула". Так вот, в среднем весна и зима в тому году были самые обычные. То есть если усреднить по температурам. Если зимой был мороз, который я, за отсутствием градусников, оценил в минус пятьдесят, это в Хонери, то уже к середине весны температура стояла плюс сорок. Падая до плюс тридцати по ночам. Сначала все радовались, "наконец-то согреемся", говорили люди. А потом началась тревога. Жара, редкие дожди, которых с каждым днем становилось все меньше… Все это не могло не вызвать тревоги. Все еще помнили прошло лето, когда почти весь урожай погиб без влаги. Пока реки были полноводны, местами даже наводнения случались, слишком резко стаял весь снег. Но все чаще и чаще слышался вопрос: "если весна такая, то каким же будет лето"?

Я не знал, каким именно, но мог предположить. "От голода пухнут и старец, и млад. Река пересохнет от дикой жары" - вот что должно случиться. Понимал это и Гоб. Он сразу согласился - события последнего времени, это явно первые признаки того, что Предсказание сбывается.

- Ну что, Моше, ты как, невинен? Конец мира сможешь сподобиться отсрочить, паря? - прикалывался он надо мной.

Я на Гоба уже тогда махнул рукой. Бесполезно. Он не злой, наоборот - слишком жизнерадостный. Он такой жизнерадостный, что с ним иногда тяжело, мало кто способен его жизнерадостность долго выдержать. Его уже не переделаешь. Да и мне интересно посмотреть на того психа, который рискнет горбатого криволапого гоблина переделывать. На сколько его хватит, на минуту, или целых пять продержится, пока с воплями не убежит?

Я уже третий раз за последний год ехал по маршруту Пограничье-Хонери. И все три раза по разным дорогам. С Хомарпом и Авьен - по самым богатым местам, ночуя в лучших покоях старосты. Сам - по каким-то болотным тропам, куда только такого невезучего путешественника, как я, и могло занести. С Гобом - по глубинке, по дороге путаной, но самой короткой, играя вечерами концерты, а ночами под звездным небом дудку своего спутника выслушивая. Гоб уникальным проводником оказался. Когда он меня в Пограничье вел, свои умения не полностью показывал. Зато теперь предстал во всей красе. То ли действительно много гоблин странствовал, то ли восьмым чувством дорогу находил.[7] Иногда забредем в какой-то овражек, через ручей вброд переберемся, и оказываемся у другого города. До которого так "с десяток верст[9] будет".

Я Гобу про свои опасения в дороге с Иссой разминуться рассказал, а он меня успокоил:

- Не боись, паря! Дружок твой большой, сам знаешь, заметим как-нибудь.

И я действительно больше этого не боялся. Потому что появился другой повод для волнения.

Чем ближе мы были к Хонери, тем неприятнее становились слухи. И люди тоже. Они какие-то озлобленные стали. Наши новости про врагов сначала хоть и с подозрением выслушивали, а потом и вообще отмахиваться начали.

- Да они пустомели! - бросил в одном селении местный "первый парень на селе", кстати, на Авьен похожий - тоже с вертикальными зрачками и большим количеством мелких клыков.

- Болтуны! - поддержал один его дружок.

- Пустозвоны! - поддакнул другой.

- Трепло, пустобрехи, балаболы! - понеслось со всех сторон.

- Все знают, что никаких врагов не существует! - вещал парень. - Их придумали шираи, чтоб нас страшить!

- Точно, точно! - поддержала толпа.

- А эти - их приспешники! Задумали нам голову надурить! Не дадим?

- Не дадим! - охотно согласился уже к тому времени изрядно, для смелости, принявший на грудь местный народ.

Нам попробовали "не дать". Выражалось это в том, что местные жители решили намять бога одному некроманту, то есть мне, и одному гоблину. То есть они это еще не знали. Про некроманта. Что Гоб - гоблин, у него на физиономии написано. Но про него они тоже не все знали. Например, что если он снял и аккуратно положил на стол свою гитару, то это ничего хорошего им не сулит. Мне даже вмешиваться не пришлось. Со своей магией. Гоб и сам наглядно объяснил, что "не хорошо так говорить, не хорошо". Он даже никого не убил. Так, отделал под орех. А потом вывел парня на площадь, снял ему штаны и тупой стороной своего ятагана хорошо по заднице надавал. Приговаривая "это тебе за пустомелю, это за болтуна, это за пустозвона"… Народа много собралось, мы им тогда успели глаза открыть. Извинялись мужики, "это все зеленый змий во искушение ввел", говорили. Сказали, что обязательно будут готовиться, на случай, если враги до сюда доберутся. Ополчение соберут. Вилы наточат. На том мы с ними и разошлись, дальше поехали. А на первом перевале Гоб сказал:

- Дальше о врагах молчим. Держи рот на замке, уши нараспашку, что залетит, ничего не выпускай.

- Ясен пень, - ответил я.

То есть я ответил, конечно, другое. Местный фразеологизм, который означает очевидность высказывания собеседника, полное с ним согласие звучит намного дольше. И романтичнее. "Понятно, как шираю звездное небо" - выражение пошло из одной местной легенды, про первого ширая, который мог события будущего по звездам предсказать. А когда прошло его время на земле, звезды его не оставили, а к себе приняли, и с тех пор он с небес на всех смотрит. Отсюда пошло и другое выражение, "знать, как ширай со звезд" - значить полностью знать, всецело, со всеми нюансами и аспектами.

До Хонери оставалось еще пол дюжины дней пути, а уже вокруг все только и говорили про предательство шираев. Над врагами только смеялись, мол, "как мы вообще могли столько лет этой побасенке верить".

- Вот ты видел врагов? - спрашивали люди друг у друга.

- Нет, - давали ответ.

- Вот и я тоже нет. А может их и вовсе нет, и это все шираи придумали?

- Точно! Так и есть!

Подобные разговоры, в той или иной вариации, повсюду повторялись. Но слово "учение" в первый раз мы уже в трех днях пути от Хонери услышали. Тут уже все прямо говорили - "учение мудро, оно открыло нам глаза, мы были слепцами столько дюжин дюжин, и вот, наконец, прозрели".

На нас с Гобом, конечно, обращали внимание. Точнее не на нас, а на наших коней, уж очень примечательная порода. Но Гоб менять их на обычных категорически отказался.

- Менять? Этих великолепных зверей на кляч? - возмутился он. - Знаешь, паря, я на тебе скорее верхом поеду, чем на этих существах, которых тут почему-то лошадьми называют.

Меня такая перспектива совершенно не прельщала. Потому пришлось согласиться, и дальше ехать на конях шираев. Но Гоб придумал прекрасную легенду. Он всем рассказывал:

- Мы с юга в Хонери едем. Вы, наверно, знаете, мы там уже всех шираев повесили, еще до того, как учение познали. А сейчас в Хонери едем, говорят, там сами Учителя. Нас послали за ними, попросить их на юг приехать, и там тоже истину раскрыть.

Такая примитивная легенда отлично сработала. Все охали, ахали, выражали нам сочувствие в связи с трагическими событиями зимы, хвалили нас за то, что мы вовремя "враждебность шираев Латакии" опознали, и поступили с ними, как они того заслуживали. Нам с Гобом приходилось улыбаться, хоть на душе, по крайней мере у меня, страшно было. Сердце тяжело билось. В груди нехорошие опасения, как ледышка, кололи. Гоб хоть и не показывал, что ему все это тоже противно, все так же шутил, а я-то видел. Ему тоже больно. Музыка у него по ночам тревожная, горькая лилась.

А ведь еще совсем недавно, в начале весны, люди были совсем другие. Говорили о южанах, как о варварах каких-то. Сумасшедших. Которых на самое святое, что было в Латакии - на шираев посмели покуситься. И вот теперь другие слова. Тоже от всей души. Я даже искал какое-то дурманящее умы страшное заклятье, которое затуманило людям разум. Ничего не нашел. А Гоб, когда я рассказал об этих попытках, только усмехнулся: