Somniator - Богдан Тамко

Она изменилась.

Повзрослела, что ли… На лице было непростительно много косметики, красивая прическа, несколько надменный взгляд. Лолита была одета в простенькое платье, которое, однако, подчеркивало прелести ее улучшившейся фигуры, на ногах колготки – как-никак погода еще не позволяла совсем легкую летнюю одежду. Стоит ли говорить, как заколотилось мое сердце? Воля волей, но одно дело – задавить в себе чувства на расстоянии, в условиях постоянных физических испытаний, а совсем другое – увидев источник своих бывших эмоций воочию. Я собрал все силы воедино и как можно более равнодушно сказал:

– Ты хоть присядь, поговори со мной минут десять.

Бедная девочка аж побледнела! Видимо, она совсем забыла про меня и мой дембель.

– Ой, Наполеон, привет, – вот и все, что она смогла из себя выдавить.

– Ты садись, Лолит, – я отодвинулся ближе к краю, чтоб увеличить расстояние между нами и не смущать ее.

Девушка послушно присела на самый кончик скамьи, положила ладони на коленки и уставилась в землю. Мне уже не нужно было выглядеть красавцем-эстетом, как раньше, поэтому я грубо развалился, оперев локти на спинку и потрясывая бутылкой.

– Ну, расскажи мне, как живешь, чем занимаешься сейчас?

Лолита теперь покраснела и замялась. Я чувствовал себя маляром ее лица.

– Шла по делам.

«По каким?» – хотел спросить я, но понял, что это будет грубо и похоже на допрос, поэтому перефразировал.

– Это секрет?

– Ну… нет. Просто ни к чему рассказывать.

Наверное, на встречу со своим дружком шла. Но ведь я не давить на нее пришел, а просто в глаза посмотреть.

– Лолита, – она не оборачивалась, – Лолита! – сказал я громче и дождался, пока та не поднимет на меня свои виноватые глаза. – Расскажи же хоть что-нибудь, я приехал увидеть не чужого мне когда-то человека. Ведь и правда интересно, как ты живешь.

Девушка вроде бы уже была готова что-то сказать, но внезапно изменилась в лице и посмотрела вдаль. Что-то привлекло ее внимание. Я глянул в ту же сторону и увидел направляющегося к нам парня. Он был худой, достаточно высокий, но все же пониже меня, с длинными выпрямленными волосами под шапочкой, в толстовке, джинсах-дудочках и уродливых кедах. Эдакий эмо-бой только без черных волос и розовой одежды. Он подошел к Лолите, поцеловал ее в губы и сказал:

– Приветик, моя хорошая.

По всей видимости, он даже не сообразил, что я не просто пьяный бродяга с улицы и сижу рядом не от того, что во дворе больше нет скамеек.

Сказать, что меня обуял гнев – не сказать ничего. В те секунды я вспомнил все: тревоги, наказания, перестрелки, смерть Че и ранение. Когда я думал о поступке Лолиты, то готов был понять все, но не то, что она променяла меня на какую-то смазливую «девочку». И тут я понял, что обязан сыграть свою последнюю роль в жизни этой актрисы. Благо, «костюм» на мне был надет соответствующий. Четко осознавая, что делаю, я вскочил, перехватил правой рукой бутылку, разбил ее о свой лоб, от чего берет съехал на затылок, и матом заорал на несчастного паренька.

– Пошел вон отсюда! – были мои последние слова в этом крике, после которых я только увидел, как засверкали подошвы его кед за углом.

Мой наполовину наигранный гнев сменился истерикой. Я выбросил в урну «розочку», которой размахивал только что перед мальчуганом, и залился хохотом.

– Да-а-а, Лолита, ты нашла мне достойную замену! – сквозь смех протянул я и ушел, оставив бывшую любимую плакать на скамейке в одиночестве.

Я ехал к отцу с чувством радости от ожидания и того, что в моей жизни закончилась очередная глава с пустым человеком. В который раз мне не повезло в любви, да и любовь ли это была, даровавшая только чувство усталости, износа и связанности. Поэтому я без грусти вычеркивал эту девушку, а после меня уже женщину из своей жизни.

Позвонив в дверь отцовской квартиры, я с нетерпением ждал, когда он откроет. Папа так трепетно писал мне о том, что значит для него мое возвращение, что я боялся утонуть в его объятиях. Переминаясь с ноги на ногу, я вспоминал Новый год, как отец привел меня в школу и многое другое. Дверь открылась, и я увидел седого, старого мужчину.

– Наполеон, сын! – закричал он и втащил меня обеими руками. По его щекам текли слезы, а мое сердце сжималось от тоски при мысли: «Он один меня ждал».

– Пойдем на кухню, я столько всего тебе приготовил.

Я снял берцы, положил на полку берет и сел за стол. Папа поставил две рюмки, налил вино и закурил.

– А я, вот, наконец-то, бросил, – сказал я, – не мог больше терпеть этой смолы в легких, коричневых соплей, хрипящего дыхания и вечной усталости, пап. Правда, это дороговато стоило.

Я расстегнул китель и сдвинул лямку своей майки-тельняшки, показав отцу круглый зарубцевавшийся шрам.

– Что это? – ужаснулся папа.

– Да еще осенью один дурак не выполнил правила техники безопасности на стрельбах и продырявил мне плечо. Не переживай, армия меня выходила и все оплатила.

Отец был готов упасть в обморок на месте, но потом, видимо, понял, что сын-то перед ним живой, и успокоился. Он поднял рюмку и произнес.

– За то, что ты дома.

– За парней, что в стропах, пап.

Мы опустошили бокалы, каждый за свою святыню.

– Мне так неловко перед тобой, что ты теперь настоящий мужчина, а не тот, кто воспитывал тебя.

– Папа, ну что ты несешь? Тысячи отцов бросают свои семьи, а ты выходил меня, несмотря на эти дурацкие девяностые, нашу чертову бедность и то, что мы остались вдвоем на весь свет.

– Я не служил, как ты.

– Пап, хватит! Ты был ученым, зачем тебе служба? Пользы родине от вашей работы могло быть намного больше, чем от того, что ты упал бы замертво где-нибудь в Чечне или Афгане непонятно за что. И то, что ты бросил науку ради того, чтобы дать мне обеспеченное детство и будущее, только делает тебе честь.

– Все равно. Я даже не смог удержать беременную тобою мать.

От этих слов я опешил. Мама умерла, рожая меня, по сему, этот вопрос не обсуждался априори.

– Я любил ее больше жизни. А она… она спала со мной непонятно, почему. Вот и забеременела. Знаешь, сколько всего я выслушал, пока она носила тебя под сердцем, мой любимый Наполеон? О том, что я, никчемный ботаник, не могу не только денег заработать на нормальное обеспечение ее беременности, так еще и просто не умею член вовремя вытащить!

Отец налил себе вина в кружку и хлопнул ее всю залпом, потом закурил сигарету и продолжил:

– Я дал ей плод своей любви, а она носила внутри то, что порождала лишь ее похоть. Ты одновременно дитя ненависти и вожделения, любви и отвращения, Наполеон. Но в итоге, ты сам любовь, одиночество и отчаяние… Она обещала швырнуть тебя мне в лицо сразу после твоего рождения, а я продолжал заботиться о ней, как о богине. И когда врачи предложили мне выбирать между ею и ребенком, я точно знал, что хочу держать в своих руках любовь, а не выпустить из них чертову мать Гренделя – такую же красивую и такую же черную внутри!

Я взял бутылку вина и разлил по рюмкам. Мои руки тряслись – я впервые в жизни слышал эту историю.

– А почему ты выбирал? Вы же даже не были в браке.

– Потому что она сирота, – сказал отец и поник.

Я встал, подошел к папе, сел рядом с ним на корточки, положил ему руку на плечо и сказал:

– Выпьем за любовь отца к сыну и сына к отцу.

Я опустился на стул рядом с папой и стал ему рассказывать про службу. Надо было отвлечь его. Аккуратно, стараясь не обронить лишнего, я повествовал о стрельбах, тревогах и парашютных прыжках. Затеяв рассказ о полях, я, сам, не замечая того, уже наливал вино в бокалы и, вспомнив Че, произнес третий тост:

– За тех, кого с нами нет.

Не чокаясь, мы опрокинули еще вино, снова до конца, и я чуть не потянулся за сигаретой, но вовремя остановил себя.

Ночь я провел у отца. Форму положил в стиральную машину и впервые за год лег спать в теплую, уютную постель, не ожидая с утра услышать проклятые: «Рота, подъем!»

Никогда не думал, что к дому можно так быстро привыкнуть. Уже через неделю шатания по родным местам у меня появилось ощущение, что я и не уезжал никуда. Разве что, когда я встречал людей в тельняшках, на лицо наползала ухмылка. Раньше я не замечал, как много людей в Москве носят этот вид одежды.

Под сессию я явился в институт и сдал экзамены без особых проблем. На самом деле, проблем было достаточно, я чертыхался и бесился, что, отдав долг родине, я вынужден столько бегать и иметь дело с идиотской бюрократией. Просто мне все экзамены дались легко, но хоть бы от одного преподавателя я увидел малейшую поблажку!

Мои последние полгода в армии были грезами о новой жизни. Я знал, что вернусь свободным человеком, никому не должным, не обремененным отношениями и уставом, что я сам буду волен творить свою судьбу. Мне хотелось начать бизнес или любое другое дело, поменять институт и найти новую работу. Но уже месяц на гражданке заставил меня, мечтателя, спуститься с небес на землю. Я понял, что мне нужны деньги и нет ничего проще, чем вернуться в свой банк и восстановиться туда, благодаря статье увольнения по причине ухода в ВС РФ. Что я и сделал. Было лето, поэтому я вновь работал днем, как в былые времена. Клянчить у отца деньги на отдых я не стал – итак достаточно прохлаждался на свежем воздухе после госпиталя. Почти весь состав в банке поменялся за этот год, кроме начальства, поэтому практически все молодые кассиры не могли понять, кто я такой, и почему старые сотрудники со мной столь приветливы.