Небесный корабль - Софус Михаэлис

— Но неразмножаемость не есть ли прекращение жизни?

— Нет! Это великое, окончательное ее завершение. При воссоединении раздвоенного достигается полная гармония. Каждый, подобный мне, на Рале от самого рождения посвящается служению извечному началу и живет лишь для своего назначения. Становится стражем священного цветка, ибо сам представляет собою цвет, не приносящий семян, но лишь источающий аромат своей духовной сущности.

— Итак, и здесь признают вечное, безымянное, непостижимое начало. Но в какой форме, в каких проявлениях? Моя планета обозначает его многими именами, в том числе именем бога. И нащи земные расы и религии враждуют между собой из-за того — чей бог единый, истинный. Одни принуждают других веровать в него, прибегая для этого к мечу. Войны во имя бога не раз опустошали Землю. Миллионы земных людей замучены, умерщвлены за то, что хотели сохранить свои собственные понятия и представления о боге. Так как бог говорит лишь языком человеческим, то люди вкладывают ему в уста свои собственные слова. Все земные представления о боге в большей или меньшей степени человечны, хотя и создавались великими мыслителями и ясновидцами. И, пожалуй, нет более прекрасного и глубокомысленного представления, как то, что бог, желая спасти человечество, дал себе родиться на Земле в образе сына бедной женщины с тем, чтобы затем принять смерть на кресте во искупление невинною своею кровью первородного греха всего мира.

— И Ралю знакомо нечто подобное. До всеистребительной войны здесь приносились человеческие жертвы, чтобы кровью их умилостивить строгого и страшного бога, гневавшегося на греховный род людской. Я понимаю теперь смысл маленького изображения, которое показал мне твой товарищ: нагого человечка, пригвожденного к двум пересеченным накрест дощечкам. Стало быть, на Дальте еще верят в кровожадного бога, который разгневался на людей за то, что люди ведут столь дурную, греховную жизнь, и вместе с тем почувствовал потребность заклать себя самого в искупление того, что произвел на свет столь дурной род. Но самое возмездие отзывается чем-то звериным, напоминает о древних временах господства хищных инстинктов, подобных тем, что довели Раль до все-истребительной войны, когда не отдельный человек, но все население Раля заклало себя во искупление своих грехов, своей звериной жадности и зависти… Племя, ныне населяющее и культивирующее Раль, не сохранило никаких таких кровожадных и жестоких верований. Мы видим свое спасение не в пролитии крови, но в стремлении к более чистой жизни и более здоровому мышлению. Мы победили звериные инстинкты, эгоизм и мучительный страх смерти, угнетавшие народы по ту сторону всеистребительной войны. Нас больше не мучит совесть, как сознание наследственной греховности, мирового греха или первородного греха, как сказал ты. Мы уже не, знаем страха смерти, как наказания за грех. Считаем наше пребывание на этой планете лишь этапом на пути вечности. А смерть. — лишь переходом к иной форме жизни. День нашей смерти у нас праздник, когда мы принимаем послед-, нее благословение жизни. Я вижу, ты изумлен. Как мы этого достигли? Как смогли освободиться от злых сил, от борьбы и распрь, которые некогда свирепствовали на Рале и все еще свирепствуют, как я понимаю, на твоей планете? Как научились встречать смерть спокойно и доверчиво? Все дело в том, что лесное племя училось у леса, у растений, а не у диких зверей. У диких зверей нет бога, но лес дышит богом. Весь растительный мир наводит на мысли о нем. Никто у нас не осмеливается предполагать, что мы знаем его или когда-нибудь постигнем. Никто на нашей планете и не старается понять его или вникнуть в его планы. Но все чувствуют, что это он заставляет прорастать самое ничтожное семечко. До всеистребительной войны люди Раля воображали, что знакомы с ним, знают его образ, все его Тайны, планы и намерения. Бог был пустым истуканом, который они начиняли собственными изобретениями и измышлениями. Они приводили его в движение, дергая за бесчисленные веревочки. Этот бог погиб в великом хаосе вместе с теми, кто его создал. С тех пор мы осмеливаемся лишь грезить о боге. Он погружен в великое, глубокое, бездонное безмолвие. Чем глубже наше молчание, тем ближе мы к богу. Когда наш дух немеет в бессознательном благоговении перед всебытием, мы ощущаем веяние божественного духа. И Раль когда-то воображал постичь и уловить его словами, возносил к нему мольбы, воспевал ему гимны, славословил его певучими строфами. Были и такие, которые верили, что он — воплощенное слово. Что такое слово? Попытка языка выразить мысль. На вашей Дальте мысли выражаются по-другому, чем на Рале. Но сами мысли бессловесны, невыразимы, неизобразимы и всюду одинаковы. Вот почему у нас храм божества есть вместе с тем храм безмолвия, как ты видел. Святость его никогда не оскорбляется звуком слов. Никакой священник не служит обеден под тысячелетними древесными кронами. Не чадят под ними никакие свечи. Не возносятся к небесному своду никакие искусственные., благовонные курения. Все подобное исчезло у нас вместе с капищами наших предков, где хор священников лениво дремал на своих седалищах, гнусавя хвалы богу, толстые свечи коптили в его честь, невинные животные истекали кровью на его алтарях, и запах крови заглушался запахом ладана. В ваших храмах безмолвия шепчет лишь древесная листва, горят и благоухают лишь цветы, поет лишь тишина. Величайший грех сотворенного — наследственный или первородный грех, как его называешь ты — есть желание постичь творца. Гость, мы смиренно признаемся в нашем бессилии. Как мог бы кровяной шарик в наших жилах понять кровообращение в нашем организме, регулируемое нашим сердцем, или извилины нашего мозга? Все, на что мы способны, это лишь смутно догадываться о направлении движения, в которое включены и мы и которое имеет свою цель. На твоей планете воображают, что получали откровение от самого извечного всеначала? Жители Раля получают откровение от деревьев, от цветов. Тот, кто умеет вслушиваться в шелест древесных крон в «храме безмолвия», кто восторгается запахом его цветов, улавливает искру непостижимой, божественной сущности мира. Я, рожденный махровым и неплодоносным цветком, освобожденный от любовного влечения, я — в самом себе законченное, цельное слияние двух начал, — свидетельствую, что бог открывает мне себя в благоухании аметистового венчика священного цветка. И я стремлюсь воссоединиться с ним, как аромат цветка стремится излиться в воздух, раствориться в эфире. Я благодарю его за то, что родился свободным от похоти и, представляя собою высшее единство двух начал, мог посвятить всю свою жизнь на то, чтобы светить другим, как вот этот цветок светит нам ночью. Не счесть проделанных опытов для достижения этого результата, для взращения такого цветка-светильника с его мягким, ровным светом, оплодотворяющим тьму мыслями. Ты видишь, это не огонь горит внутри его венчика, но светятся самые лепестки, излучая фосфор, находящийся в его жилках. Так светит и мозг человеческий во славу божества. Всякий, кто родится таким, как я, самой природой предназначен в жрецы извечной сущности мира. Скоро сто лет, как во мне сияет свет жизни. Настанет час, когда я приму высокое посвящение смерти и скроюсь отсюда. И вот, я благодарю непостижимое всеначало за то, что оно на закате моей жизни послало мне тебя, чужестранец, вестником с близкой и родственной планеты, свидетелем того, что и вне Раля существуют люди, стремящиеся к этому всеначалу, тоскующие о воссоединении с всебытием, в котором планеты небесного пространства то же, что кровяные шарики в нашем организме.