Олег Табаков - Лидия Алексеевна Богова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К этому времени Табаков уже два года занимался с детьми актерским ремеслом. А первый опыт педагогики и режиссуры он получил еще в 1968 году, поставив дипломный спектакль «Женитьба» по пьесе Гоголя в набранной «Современником» молодежной студии. Но тут внезапно понял, что дело надо начинать с нуля. И… в другом месте. На протяжении всей жизни Табаков будет тянуться к молодым, всю жизнь в нем жила юность «Современника» и, конечно, невоплощенная мечта Ефремова. Поэтому и тянулся он к юным, много лет возглавлял секцию ВТО по работе с молодежью, одним из первых в застойные годы начал заниматься студийным движением. Его переполняла действенная сила отдать, поделиться. Свои цели Табаков формулировал точно и однозначно: необходимо помогать «Современнику» оставаться духовно молодым. Осуществить это может поколение, которое принесет новые ноты, интонации, чувства. Желанием заняться педагогикой Табаков удивил многих. Любимец публики, ведущий артист театра, успешно снимающийся у лучших режиссеров отечественного кинематографа, и вдруг — педагогика! Зачем, чего ему не хватает? — удивлялись коллеги. В вопросах творчества он никогда не юлил, не врал, открыто говорил о том, что его волновало. Но человек ценен, когда его слова совпадают с его действиями. Сохранился удивительный документ, где каждый пункт серьезно продуман, дышит энергией и ответственностью.
15 января 1974 года, театр «Современник». Из выступления Олега Табакова о будущей студии:
— Беды наши, о которых мы довольно подробно говорили на заседании художественного совета, которые, так или иначе, имели свое отражение на собрании труппы, в выступлениях отдельных наших товарищей, — беды эти старые, такие старые и вечные, как и сам театр. Театр наш заканчивает свой восемнадцатый сезон, и если говорить о времени, то нам, пожалуй, удалось обмануть его в большей степени, чем кому бы то ни было вообще в мировом театре. Если вы прочтете стенограммы Художественного театра, то, всё, о чем мы говорили сегодня, у них было значительно раньше. Из вас никто еще не был в театре, когда, будучи на съемках фильма «Строится мост» в Саратове, который снимал Олег Николаевич Ефремов, мы похоронили студию. Похоронили естественно, потому что она не существовала. Не существовала не потому, что не соблюдались правила, — нет, она была мертва. Студийные законы существования не претворялись в жизнь. По форме же все было по-прежнему, но содержание было выхолощено.
Когда мы сейчас в интервью или каких-то заседаниях говорим о театре единомышленников, меня все время преследует эта же самая мысль: какой театр? Каких единомышленников? За что и против чего? Слова эти стали какой-то разменной монетой, которая имеет хождение, но постольку, поскольку другие об этом не говорят, или потому, что это стало уже правом театра «Современник» называться театром единомышленников. И хотя это все происходит на фоне более или менее успешного выпуска одного спектакля, другого, третьего, тем не менее это не перестает от этого быть неправдой. — Я не могу не отметить того логического развития, к которому пришел наш театр. Я имею, прежде всего, отсутствие единомыслия, отсутствие критериев, стремление многих наших товарищей стабилизировать во что бы то ни стало свое положение получать право на отсутствие желания всерьез искать, пробовать, ошибаться, а в результате этого, в результате отсутствия этого желания — как же можно двигаться вперед?! Это странная ориентация.
Как удачно острил по этому поводу в Художественном театре М. Н. Кедров, это как велосипед: он или едет или падает — стоять он не может. Да, могут выпускаться успешные спектакли, но повторение пройденного — не может развивать дела, не придает уважения и к делу, и к самому себе. Когда я думаю о конечном смысле наших собраний, — наверное, это очищение, которое мы себе устраиваем, только оно может нас очистить. Но очистит месяца на полтора-два, а потом повторится все то же самое. Значит, вывод напрашивается сам собой: должны прийти новые люди. Так вот новые люди… Об этом думал Станиславский, но в отличие от других своих коллег по профессии он не только думал, но и постоянно — постоянно, повторяю! — даже в самые лучшие годы жизни Художественного театра, так или иначе, участвовал в создании новых театральных дел. Видимо, это было, повторяю, инстинктом сохранения, потому что новое надо проверять с людьми, для которых процесс познания только начинается. Но дело студии, как и дело рождения ребенка, — проблема серьезная и требующая большой ответственности и честности со стороны людей, которые затевают это дело. Это дело менее всего просто организационное или просто процессуальное. Это, прежде всего, человеческое объединение. Если суждено нашему начинанию претвориться в жизнь, то через пять-шесть лет, если этот театр будет жив, в него войдет целое поколение молодых людей со своим жизненным и эмоциональным опытом, со своими стоящими перед этим поколением, перед этой генерацией проблемами, со своими гражданскими и человеческими идеалами. Если они к тому же будут обладать и серьезными дарованиями, то, может быть, произойдет тот волшебный фокус, который произошел в Художественном театре в 20-е годы. Тогда после постановки спектакля «Дни Турбиных» даже самые агрессивные старики признали необходимость этого взаимопроникновения, признали за молодыми не только право на существование, но право на участие в решении дел.
То, о чем я говорю, — скорее мечта. Поэтому, для того чтобы быть честными и последовательными в осуществлении этой мечты, мне представляется необходимым поделить наши усилия на два этапа. Первый этап — набор. Это трудная и кропотливая работа, которая требует и терпения, и просто дисциплины. Второй этап — это двухгодичные подготовительные курсы для наших будущих студийцев, которые, в параллель с пребыванием в студии, в течение двух лет будут учиться в это время в девятом и десятом классе средней школы. Серьезный устав студии, который нам предстоит выработать и записать, будет отсекать каких-то людей, которые не захотят или не смогут подчиниться общим правилам. Трудности и сложности современной школьной программы тоже
