Донские казаки в борьбе с большевиками - И Поляков

ВЕЛИКОМУ НАРОДУ

Подымайся великий народ Остальные пойдут за тобою Дружной ратью пойдем мы вперед Только трусы не явятся к бою. Если ярким наш будет удел Лихо станем над черною бездной Кто может, беспощаден и смел Она взовьется к высотам надзвездным В грозном рокоте слышен удар По позорным столбам капитала, От мерцанья зажегся пожар Долгожданная радость настала. Люди братья. В великие дни Есть надежда на гибель Ваала Цепи пали... Зажглися огни...

Ольга Голубова.

Отвечая своим содержанием революционному настроению того времени, это стихотворение, однако, бросало открытый вызов всесильному президенту Донской советской республики, ибо из первоначальных его букв составляется: "Подтелков подлец". Такое остроумное, да еще публичное оскорбление ставило Подтелкова в чрезвычайно неприятное положение. Газета была буквально расхватана. В городе только и шли разговоры на эту тему. Все горожане были на стороне Голубова, дерзнувшего публично восстать против Подтелкова, продавшегося красным и будто бы изменившего идеологии фронтового казачества. В связи с этим, положение в Новочеркасске стало крайне тревожить красный Ростов. Чувствовалось, что назревает близкая развязка событий. Жизнь в Донской столице напоминала тогда таковую в осажденной крепости. Сведений извне почти не было. О том, что происходит на белом свете, мы могли знать только из тенденциозных информации "Известий" Новочеркасского совета рабочих и казачьих депутатов, обычно пестревших призывами к священной войне с буржуазией. Другого печатного слова Новочеркассцы не видели. При таких условиях, жители с жадностью ловили всякую весть о событиях вне Новочеркасска. Такое состояние неизвестности значительно способствовало распространению фантастических и совершенно ни на чем не основанных слухов. Часто по секрету, передавали, будто бы отряд ген. Корнилова атакует Ростов, а Походный Атаман двигается к Новочеркасску и что большевики готовятся к бегству. Иногда таинственно шептали, будто бы в Москве власть Совнаркома уже свергнута и немецкие полки наступают на восток, занимая Украину, или, наконец, - в портах Черного моря союзники высадили огромный дессант с целью начать освобождение России от большевистской власти. Так, терзаясь сомнениями и обольщая себя надеждами, коротали дни Новочеркасские горожане. Но проходил день-два и эти приятные слухи сменялись печальными вестями. Говорили будто бы и Походный Атаман и Добровольческие отряды уже погибли, что Советская власть очень прочна и что союзники уже признали ее законной Всероссийской властью. Что касается большевистской печати, то она ежедневно пела хвалебные гимны Советской власти, громила "контрреволюцию" и лишь изредка упоминала об антибольшевистских отрядах. "Белый генерал" - сообщали как-то "Известия" - "которого знает вся Россия с августовской авантюры, в данный момент с кучкой бессознательных проходимцев, находится где-то за Кубанью, в глухой деревушке, куда его загнали после Екатеринодара Советские войска ... Отступая последний раз из Екатеринодара, Корниловский отряд, насчитывающий в своих рядах совершенно ничтожное число бойцов, по пути бросал обозы с продовольствием, фуражем, снарядами и патронами ... Такое обстоятельство и еще то, что некем пополнить поредевшие ряды контрреволюционных отрядов, невидимому и приблизили конец Корниловской авантюры и если еще не приблизили настолько, чтобы можно было эту авантюру считать ликвидированной, то во всяком случае конец ее близок. И в этом не может быть никакого сомнения"51). От таких официальных сообщений делалось совсем жутко, ибо в сознании обывателя рушилась и последняя надежда на какую-то помощь извне. Большой сенсацией в городе было появление в советской печати обращения к партизанам М. П. Богаевского 52). Его все знали, как убежденного противника большевизма. Поэтому, никак не укладывалось в сознание, чтобы М. Богаевский, как говорилось в обращении, открыто признал советскую власть за подлинно народную, считал бы борьбу с ней бесполезной и призывал партизан покориться этой власти и сложить оружие. Скорее можно было предполагать, что это ничто иное, как очередная проделка большевиков, выпустивших от его имени воззвание, с целью смутить казачьи души и у партизан поколебать веру. Мне было известно, что после смерти Ген. Каледина, М. Богаевский покинул Новочеркасск и со своей супругой, скрываясь от большевиков, скитался по разным станицам. Его судьба, как-то фатально была связана с Голубовым, который сыграл гнусную роль и в истории Дона и в жизни М. Богаевского. Еще в конце 1917 года Голубов за свои большевистские деяния сидел в Новочеркасской тюрьме и был оттуда выпущен только благодаря заступничеству М. Богаевского, причем Атаман Каледин согласился на это освобождение скрепя сердцем. И вот, как бы в благодарность за это, Голубов в марте месяце 1918 года арестовывает своего спасителя и предает его большевикам. Необходимо иметь в виду, что предательство Голубова имело большее значение в судьбе Донского казачества. Только благодаря этому обстоятельству, события на Дону пошли ускоренным темпом в пользу советской власти. Но использовав Голубова полностью, большевики резко изменили к нему свое отношение, быть может, опасаясь его казачьей ориентации. Действительно, уже вскоре Голубова отодвинули на задний план, перестали ему верить, устранили от участия в местных делах и на его глазах на главные посты начали выдвигать новых лиц (Подтелков, Смирнов, Медведев) с меньшими, по его мнению, "революционными" заслугами. Мятежная душа Голубова не могла мириться с таким положением. Обида, ревность, зависть, жажда славы, вновь стали толкать его на авантюры. Дабы подняться в глазах "власть имущих" и восстановить былое доверие к себе, Голубов предложил большевикам свои услуги - поймать и доставить в Новочеркасск опасного контрреволюционера, скрывающегося в Задонье и угрожающего спокойствию Донской советской республики. Мне думается, что вызвавшись на эту роль, Голубов руководился еще тайным желанием побывать в сердце области, выяснить настроение казачества и, в соответствии с этим, взять ту или иную линию поведения. Возможно, что имел также намерение, если обстановка позволит, увеличить свои красные части новыми единомышленниками. Советская власть приняла предложение Голубова и он с ватагой красных казаков отправился в Задонье, где скоро и напал на след М. Богаевского. Голубов поимку Богаевского приписал себе в заслугу, но фактически это не отвечало действительности, ибо Богаевский, будучи измучен физически и нравственно, терпя голод и холод, не в силах был дальше выносить скитание и сам добровольно сдался Голубову. Вначале Голубов своего пленника держал в тюрьме в станице Великокняжеской, а затем доставил его в Новочеркасск. В городе, тотчас же стало известно, что Голубов привез Богаевского и что даст ему возможность выступить на "покаянном" митинге в здании Донского кадетского корпуса. Вскоре этот слух подтвердился и большевики уже открыто говорили, что на днях, известный контрреволюционер М. Богаевский, правая рука Каледина, даст народу отчет в своих преступлениях. Внимание целого города привлекал к себе тогда этот митинг. И я сам испытывал непреодолимое желание послушать М. Богаевского, но боязнь быть узнанным, удержала меня от этого рискованного шага. Мои друзья, присутствовавшие на этом митинге, рисовали мне странную и необычайную картину этого собрания. Аудитория была крайне буйно настроена и резко делилась на два враждебных лагеря: первый составлял пришлый элемент, главным образом, матросы, красногвардейцы, латыши и иногородние - они требовали немедленной расправы с "контрреволюционером" и второй - были казаки - они сначала заняли выжидательную позицию, но после речи Богаевского, их симпатии склонились на сторону последнего. Богаевский говорил три часа: три часа без перерыва звучало слово Донского баяна - его лебединая песня. В глубокой по содержанию и внешне красивой речи, Богаевский дал яркую характеристику донских событий от начала революции до последних дней Он красочно излил все, что было у него на душе, смутив одних, расстроив других и взволновав остальных слушателей. Часть казаков плакала и обещала сохранить ему жизнь. М. Богаевский так обрисовал свои переживания: "Ушел из города. Скрывался в станицах. Пришлось мне самому прикоснуться, стать близко, близко, увидеть все ужасы гражданской войны. В это время, как раз, разыгрались события в Платовской станице, где вырезывались от мала до велика целые семьи. Пришли одни - вырезывали калмыков. Другие пришли, кровь за кровь, стали резать крестьян. Не мог вынести этого, не имел больше сил скрываться и решил написать письмо партизанам, а самому пойти открыться Голубову, который обещал и доставил меня в Новочеркасск". Едва ли надо доказывать, что это признание Богаевского дает основание полагать, что обращение к партизанам он написал, будучи уже сильно удручен и психологически подавлен ужасом сложившейся обстановки. Не исключается и то, что на него влиял и Голубов. Быть может, последний обещал сохранить ему жизнь лишь в том случае, если Богаевский повлияет на партизан и убедит их в бесполезности дальнейшей борьбы с Советской властью. Что душевное состояние М. Богаевского было тогда сильно потрясено и что он уже сошел с прежних позиций, можно судить также и по следующим его словам: "Я еще молод - говорил он, - на том же митинге. - Мне всего 36 лет. У меня семья. Мне хочется жить. Я хочу и могу работать. Если я нужен вам, если могу быть полезным вашей работе для Дона, я готов работать с вами. Готов помочь вам опытом и знаниями, которые есть у меня" 53). Но большевики отвергли просьбу М. Богаевского и сотрудничать с ним не пожелали. Возможно, они сильно боялись его влияния на казачье население. С целью застраховать себя от неожиданных сюрпризов, Ростовский "совдеп" приказал немедленно доставить Богаевского в Ростов, как более надежное место. Этот факт наглядно показывает, что большевистские верхи Новочеркасску уже не верили. Это недоверие усилилось, когда Ростовский совдеп, сомневаясь в революционной твердости Голубова и Смирнова, потребовал от них прибыть в Ростов и перед лицом Областного съезда советов, собравшегося там, дать отчет о положении дел. Но ни Голубов, ни Смирнов в Ростов не поехали. Большевики видели, что хотя часть казаков по виду и сделалась красными, но тем не менее, она продолжает оставаться казаками. Последнее обстоятельство сильно тревожило местную советскую власть, побуждая ее все время быть настороже и особенно не доверять красным казакам. В "Донской летописи" 54) напечатан "Ответ перед историей" М. Богаевского, написанный им в тюрьме станицы Великокняжеской в первой половине марта 1918 года, т. е. в тот же период, как и его пресловутое обращение к партизанам. "Ответ перед историей" большевики не опубликовали. В антисоветской печати этот документ впервые увидел свет только в 1919 году в журнале "Донская Волна", почти, значит, через год после смерти автора. Между тем, на страницах "Донской Летописи" в статье "Историческая справка" 54) К. Каклюгин говорит следующее: "Эта литературная работа ("Ответ перед историей") сопровождалась быстро распространившимися слухами о том, что М. П. Богаевский, будучи арестован, под угрозой смерти, сдал все свои позиции, которые защищал во время своей последней деятельности на Дону, покаялся в своих прегрешениях перед советской властью и признал советскую власть законной и подлинной народной властью, изъявив полную готовность подчиниться ей. Такой слух нужен был для успеха большевистского дела в среде казачества. Это было средством сломить дух сопротивления в самом его основании, опорочить всю антибольшевистскую работу М. П. Богаевского и А. М. Каледина, поколебать веру в казачью идеологию, поднимавшую казачество на борьбу с советской властью. И это действовало. Вождь казачества изверился в своих идеалах, отрекается от пройденных путей, считает свои корабли и покорно преклоняет голову перед кумиром, которого осудил, против которого боролся сам и вел в кровавый бой других. Все эти слухи волновали, смущали... колебалась не только вера в человека, пользовавшегося безграничным доверием казачества, не допускавшего и мысли об измене, предательстве, но и вера в необходимость и целесообразность дальнейшей борьбы. Это была тонко расчитаная провокация. Конечно, слухи оказались неосновательными". Читая это я недоумевал, ибо трудно было допустить, чтобы автор, - один из главных сотрудников "Донской Исторической Комиссии" мог так невольно заблуждаться и искажать исторический факт. В этом скорее надо усмотреть умышленное желание исказить историческую истину, обойти молчанием или затушевать и самый факт проявления М. Богевским, быть может, минутной слабости, вызванной у него рядом тяжелых испытаний и мучительных переживаний. В характеристику М. Богаевского это внесет, лишь один отрицательный штрих, но для истории важно знать только истину. В общем, статья "Историческая Справка" требует фактической поправки. Не "Ответ перед историей" вызвал на Дону толки, пересуды, сомнения, огорчение и негодование - нет, о нем тогда еще не знали и его большевики не опубликовывали. Сенсацию и шум произвело обращение к партизанам М. Богаевского, помещенное в советской печати. Скажу больше, читая его в "Известиях", я сам и не верил, и сомневался, и не допускал мысли, что М. Богаевский мог так резко изменить свои взгляды. Я негодовал, но негодовал на большевиков, будучи глубоко уверен, что это их очередная провокация. Однако, вскоре мои сомнения рассеялись. В мае месяце 1918 г. в мой штаб был доставлен подлинник письма М. Богаевского партизанам, найденный среди документов, после убийства Голубова 55). Я сравнил его с текстом большевистских "Известий" и убедился, что оно слово в слово с ним совпадает. Что побудило М. Богаевского написать такое обращение к партизанам, - судить трудно. Эту тайну он унес с собой в могилу. Изменил ли он взгляд на сущность большевизма и сдал позиции, или же письмо было проявлением минутной слабости и страхом перед ожидавшей его смертью, мне неизвестно. Неоспоримо только то, что такое письмо существовало и для беспристрастной характеристики одного из главных деятелей Калединского периода, его нельзя замалчивать перед историей. Хорошо помню, что отдав распоряжение снять копию с письма, я приказал моему адъютанту есаулу П. Грекову позвонить супруге М. Богаевского и предложить ей, если она желает, получить это письмо. Супруга М. Богаевского, по словам адъютанта, поблагодарила его за любезность, но принять письмо отказалась Таким образом, в донских архивах, если они уцелели, должны быть, как подлинник, так и копия этого письма. Я остановился на этом несколько подробнее, дабы показать читателю, как иногда, в исторических трудах, по особым мотивам, умышленно искажаются исторические факты. После митинга М. Богаевского, положение в Новочеркасске стало особенно неустойчивым. Все сколько нибудь видные большевики, не чувствуя себя здесь в безопасности, поспешили перекочевать в Ростов, а Новочеркассцы, изо дня в день, ждали прибытия из Ростова карательной экспедиции красных, как для расправы с Голубовым и Смирновым, так и для внедрения революционного порядка в городе. Но наряду с этим, в последних числах марта, стали долетать до нас и радостные вести, рождавшие надежду на скорый конец большевизма на Дону. Действительно, не долго пришлось красным хозяйничать здесь. Порядки, устанавливаемые ими воочию убедили казака-хлебороба, что идеи большевизма не совместимы с его укладом жизни и идут в разрез с традициями домовитого казачества. Казаки с каждым днем убеждались, что их права беззастенчиво попираются непрошенными насильниками и что всякая попытка казачества устроить свою жизнь на исконных казачьих началах, встречается вооруженной силой, разного пришлого сброда. Они видели, как советская власть постепенно их обезличивает, насилует казачьи обычаи и глумится над его традициями, освещенными веками. Казаки чувствовали, как их во всем урезывают; их оружием вооружают иногородних, наделяют последних одинаковыми правами с казаками и, мало того, делают иногородних равноправными даже в станичном достоянии. Не могло скрыться от казаков и то, что с первых дней господства красных на Дону, во все стороны тянулись длинные обозы и поезда с увозимым казачьим добром. Не могли спокойно выносить казаки я надругательства над верой православной, излома вековых казачьих обычаев, кровавой расправы солдатских банд. Мрачные ходили они по станицам, особенно там, где правили наглые комиссары и советы из чужих, пришлых людей. Казака стали чаще собираться у офицеров, скрывавшихся по станицам, внимательно слушали их трезвые, разумные речи о создавшемся на Дону положении. Искусственная пропасть, созданная большевистской пропагандой между стариками и фронтовиками, а также между офицерами и казачьей массой, стала постепенно уменьшаться. Офицеры в станицах делались предметом особого уважения и казаки начинали с надеждой смотреть на них, сознавая, что в назревавшей борьбе с большевиками они сыграют первенствующую роль. Видно было, что революционный угар рассеивается. В казачестве росло единение, а вместе с ним недовольство новой властью. Рабоче-крестьянская власть уже ясно сознавала шаткость своего положения в Донской области. Ненависть к большевикам особенно возросла, когда "Областной съезд советов" г. Ростова вынес среди прочих постановлений и решение о "национализации" всей области. Казаков на этом съезде почти не было. Когда решение "Съезда" стало известным на местах, оно всюду вызвало бурю протеста. Если в городах и на железных дорогах большевики еще крепко держались, то иное положение было в центре области. - Насильственно ворвавшись в Донскую землю, через трупы народных избранников атаманов Каледина, Назарова и Председателя Войскового Круга Волошинова, большевики, однако, не сумели укрепить свое положение на местах, в станицах. В отношении казачьей массы красные действовали, я бы сказал, не всегда решительно. Возможно, что их пугало предстоящее весеннее разлитие Дона, могущее разобщить и даже изолировать красногвардейские солдатские гарнизоны, почему большевики не рисковали удалять их особенно далеко от главных центров. В станицах, по существу, происходило лишь внешнее подлаживание под большевиков, а внутренне усиливался процесс пассивного им сопротивления. Хотя в большинстве станиц станичные и хуторские правления были заменены "советами", а вместо окружных управлений созданы "окружные советы", но председателями "советов" оказались или старые станичные атаманы, или бывшие члены станичных правлений, т. е. казали крепкие, твердо стоявшие за казачьи привилегий и за сохранение казачьей обособленности. Будирующим элементом на местах временами являлась станичная интеллигенция. Даже в тяжелые моменты, она стремилась не терять связи с казачьей массой, сумела сохранить на нее свое влияние и явиться побудительным началом в антисоветском движении. Но, конечно, особую стойкость в отстаивании казачьих прав проявляли старики-казаки, ярые противники большевистских нововведений. Никакие большевистские жестокости не могли их устрашить и заставить отказаться от служения интересам казачества. Своей непоколебимой решительностью защищать все казачье родное от посягательств красных, они всегда являли собой пример геройства, часто увлекая за собой колеблющихся и малодушных. Как я упоминал, большевистские декреты сочувствия в станицах не встречали. Не выполнили станицы и советского приказа о выдаче скрывающихся офицеров и оружия. Когда получился этот приказ, казаки его прочитали, погуторили немного и затем спрятали под сукно. Как бы в ответ на это, в некоторых станицах возникли советы обороны - ячейки будущих очагов восстания. Внешне рядовое казачество оставалось, как будто бы спокойным, но фактически положение было таково, что достаточно было малой искры, чтобы вспыхнул пожар. Длилось это до тех пор, пока красная власть, не применяла к казачьей массе суровых мер и репрессий, а всю свою злобную энергию изливала на городскую интеллигенцию и "буржуев". Но достаточно было появиться в станицах карательным отрядам против непокорных - с издевательствами, грабежами и насилиями, экспедициями за хлебом и другим казачьим добром, разного рода "контрибуциями", чтобы возмутить душу честного казака. И с первыми весенними днями зашумел и заволновался Дон. 18 марта 1918 года в северо-западном углу Дона, в станице Суворовской, зажглась искра восстания. В ночь на 19 марта все казаки, способные носить оружие, даже глубокие старцы, под начальством полковника В. Растягаева, вооруженные вилами и топорами, двинулись освобождать окружную станицу Нижне-Чирскую. Они овладели станцией Чир на линии железной дороги Лихая-Царицын, захватили "совдеп" разогнали "военно-революционный комитет" 56) и разоружили красногвардейский гарнизон. Как бы неожиданно по всем станицам 2-го Донского округа вспыхнули восстания. Казаки избрали окружным атаманом полк. Мамонтова, впоследствии известного генерала, отделившегося с небольшими силами от отряда Походного Атамана, и под его руководством приступили к очистке от большевиков своего округа 57). Успех восстания казаков 2-го Донского округа воодушевил соседей 1-го Донского округа. Стали подниматься станицы правого берега Дона. Не отстал от них и всегда крепкий Юг области. Там также восстали казаки Егорлыцкой, Кагальницкой и Хомутовской станиц. Они не пустили к себе карательных большевистских отрядов и с помощью казаков Манычской и Богаевской станиц стойко выдержали наиболее сильный большевистский натиск на свои станицы. Не лишено интереса то, что с целью обеспечить себя от большевиков, действовавших по железной дороге от Ростова, казаки этих станиц, разобрали полотно железной дороги на протяжении нескольких верст, рельсы и шпалы развезли на быках, насыпь сравняли, а затем ее вспахали. Не менее тревожно было для большевиков на западной границе Области и на севере. Казачье население этих районов, местами уже давно выказывало свое неудовольствие новыми порядками, и открыто, с оружием в руках, выступало против Советской власти, 8-го марта Луганцы отбили поезд с арестованными офицерами, которых большевики отправили из станицы Каменской в Луганск в распоряжение "че-ка" для расстрела. На севере, в Хоперском округе, как метеор среди ночи, вспыхнул и погас подвиг есаула Сонина. Он с горстью учащейся молодежи, дерзко захватил окружную станицу Урюпинскую, разогнал местный совдеп и красные пришлые банды. Но партизан не поддержали и движения не получилось. Так начались восстания на Дону против Советской власти. Это были взрывы негодования. Вспыхнув в станице Суворовской, народный гнев разлился по всему лицу Донской земли и там, где углубители революции успели основательно похозяйничать, там восстание было особенно бурным и разросталось в народное движение. Первое время в Новочеркасске почти ничего не было известно о том, что творится в Области, особенно в ее уголках, отстоящих далеко от окружных центров и железных дорог. Красная цензура весьма ревниво охраняла Советскую власть. В большевистских "Известиях" говорилось лишь о мире и спокойствии на Дону, о благодеяниях, оказываемых народной властью трудовому казачеству и о непоколебимом его решении до последней капли крови защищать рабоче-крестьянскую власть. Но как ни сильна была большевистская цензура, стоустная народная молва оказалась сильнее и делал свое дело. Минуя красные рогатки и запреты, она несла слухи о том, что местами казаки уже поднялись, что "фронтовики" прозревают, примиряются со стариками, составляя значительный процент среди восставших и стремятся кровью искупить свои недавние грехи. Что на берегах Тихого Дона и в донских привольных и широких степях, оживают тени славных казаков и старых атаманов, зовущих казачество дружно отстоять свою честь и казачью свободу.