Боевой 19-й - Михаил Булавин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вон что! А как считаешь, долго мы с ними вожжаться будем?
— Не думаю, чтобы долго, но повозиться придется. А ты откуда сам? — спросил Устин.
— Курский я. Льговский уезд знаешь? Ну вот. Оттуда я родом.
— Где служишь?
— Продармеец. Хлеб для фронта припасаю... Да ты не гляди на меня. Я, брат, бывалый. С японцами в четвертом году на Л^о-хе дрался. А в нонешнюю — на Карпатах австрияков лупил. Два ранения имею.
— Домой заезжал?
— А как же! У нас, брат, тоже такая завируха идет, аж пыль столбом, и не знаешь, кто чего просит, кто чего хочет. Глядел я, глядел, да и говорю сынам Мишке и Кольке: «Вы как хотите, ребята, а я пошел к красным. Невмоготу мне боле». — «Нет, говорят, и мы пойдем». Ну, поплакала мать, поплакала, а чего сделаешь, на то и мать. А ты отколь и куда путь держишь?
— А я под Тамбовом с казаками, с мамонтовцами, дрался, а теперь в военкомат за новым назначением пришел.
— Во-она что! Вот и я гляжу.. Землицы у нас звона сколько. В японскую войну я месяц ехал по ей одной. А лесов, а гор, а рек, — боже ты мой, уму непостижимо. И вот все к ней протягивают руки. На вокзале намедни я слышал, как один, должно быть, ученый, рассказывал, и понял я так: раньше тоже войны всякие бывали, но только за все время земля наша не была нашинской, то есть мужичьей. Была она барской, апосля татарской, а потом, как отбили ее мужики, она снова перешла к господам. Вот и крутимся мы спокон веку на ней, вроде бы как на квартире. Только и слава, что живем на ней.
Пожилой красноармеец сложил газетку и бережно спрятал ее в карман.
По улице стройно прошел небольшой вооруженный отряд. Сзади, стараясь попасть в ногу, шли женщины, пожилые мужчины с лопатами и л'омами.
Несколько человек пели:
Долго в цепях нас держали,
Долго нас голод томил.
Черные дни миновали,
Час избавленья пробил.
Прохожие останавливались, смотрели вслед. Пожилой красноармеец и Устин привстали, чтобы лучше видеть. Отряд ушел за Кольцовский сквер. Сквозь городской шум еще доносилось:
Сами набьем мы патроны,
К ружьям привинтим штыки.
— Сами! — сказал пожилой красноармеец, глядя себе под ноги. — Сами.
— А земля теперь будет у землеробов, навсегда, — сказал Устин. — Сами мы ее завоевали...
— Уж это только так, — уверенно проговорил красноармеец с бородой.
— Хрущев! — послышалось сзади.
Устин обернулся.
— A-а, товарищ командир! — крикнул он. — Вас и не узнать.
Чисто выбритый и коротко остриженный, Паршин казался помолодевшим. Фуражка сидела на нем ладно, ботинки были начищены до блеска.
— Ну вот, дружище, мы, кажется, будем вместе. Я уже предварительно говорил с военкомом. Пойдем к нему.
Они быстро взбежали по лестнице наверх. Служащие 'военкомата уже сидели за своими рабочими столами. На большом «ундервуде» выбивала дробь машинистка. В комнатах и кабинетах стрекотали телефоны. По коридорам и лестницам бегали вооруженные люди с пакетами, бумажками, донесениями и репортами. С улицы доносился шум, песни проходивших строем солдат.
В углу большой комнаты стояли - винтовки различных систем. Из-под брезента виднелись пачки папирос и махорки.
— Проходите, не толпитесь здесь, — поминутно напоминал дневальный.
Увлекая за собой Устина, Паршин вошел в кабинет к военкому Холодову.
— Вы что умеете делать? — спросил военком сразу, обращаясь к Устину.
Устин подобрался, вытянулся и ответил:
— Кавалерист, пулеметчик.
Военком зажег спичку, но, прежде чем поднести ее к папиросе, оценивающим взглядом окинул Устина и спросил документы.
Перевертывая листки красноармейской книжки, он внимательно просматривал заполненные графы.
— Ого! — заметил Холодов, вскинув брови. — Вы староармеец. Вам уже пора полководцем быть, — засмеялся он, возвращая книжку.
— Я в плену был... в немецком, — ответил Хрущев и почувствовал, как горячая кровь ударила ему в лицо. Для Устина горьким было это признание, и именно сейчас, когда военком метнул на него пронзающий взгляд.
— Но военное дело-то вы не забыли? Вот товарищ Паршин рассказывал мне о том, как вы дрались. Садитесь. Я решил оставить вас в резерве при военкомате.
Вертя в пальцах красный карандаш, Холодов уставился на Устина темнокарими глазами.
— У нас есть, отряд добровольцев, — начал Холодов, — и среди них товарищи, не умеющие владеть оружием. Город, как вам известно, в опасности. Нам дорога каждая минута. Людей мало, оружия мало, боеприпасов мало. Люди обучены неважно, а встретимся мы с опытным и хорошо вооруженным врагом.
Это вы знаете. Так вот, немедля возьмите человек пятьдесят и начнете проводить с ними военные занятия. Познакомьте их с винтовкой.
В кабинет вошел человек в военном и доложил:
— Явился по вашему приказанию.
— Дайте в распоряжение командира взвода товарища Хрущева отряд, — показал Холодов на Устина, — и выдайте винтовки для проведения военных занятий. Приступайте, товарищ Хрущев, а вечером зайдете ко мне. А мы с вами, — обратился он к Паршину, — проедем на Задонское шоссе. Вам необходимо познакомиться с рельефом местности и знать, как и где должна быть организована оборона.
Когда Устин вышел из кабинета военкома, в большой комнате стояли молодые ребята и выбирали винтовки. И каких тут не было — и австрийские, и бер-даны, и тяжелые «гра», и американские винчестеры.
Парень в старой мерлушковой шапке и ватной стеганке вынул затвор из русской кавалерийской винтовки и, направив ее на свет, посмотрел в ствол.
— Раковина, — сказал он, — но зато винтовка своя. С ней ловчей, — и стал привязывать к ней веревку.
К Устину подбегали добровольцы из заводских рабочих, оправляя на ходу рубахи.
— Выходи на улицу строиться, живо! — крикнул Устин и направился к выходу. .
Через минуту на улице, ломаясь и растягиваясь, строился в две шеренги отряд. Устин внимательно всех осмотрел и, пройдя вдоль строя, подал команду:
— Равняйся!.. На первый, второй рассчитайсь!
По шеренге, словно по клавиатуре, торопливо побежал разноголосый, отрывистый счет: «Первый, второй, первый, второй...»
«Знают», — улыбнулся Устин и скомандовал:
— Нале-во! Ряды вздвой! Шагом арш!
Но стук шагов рассыпался дробно, и уж на ходу ребята исправляли ряды. Шли не в ногу. Устин поморщился и недовольно проговорил:
— Каша. А ну, запевай!
И снова раздался знакомый мотив и знакомые слова, возвышенные, зовущие:
Сами набьем мы патроны,
К ружьям привинтим штыки.
Пели солдаты, и пел с ними Устин, во весь голос, самозабвенно.
Подходя к площади Третьего Интернационала, он вдруг услышал, как взвилась старая солдатская «Чу-барики-чубчики», и невольно рассмеялся. Ему вспомнилась армейская служба, товарищи и командир эскадрона Дубина.
— Взвод, стой! Кто там замешкался? Команду слушать надо. Садись! v
Отряд расположился на середине плаца. Молодые бойцы рассматривали командира с таким вниманием и любопытством, словно ожидали, что он вот-вот скажет сейчас самое важное для них.
Раскурив цыгарку, Устин опустился на землю, подозвал к себе веснушчатого паренька, взял у него винтовку и посадил рядом с собой.
— Тебе сколько годов?
— Скоро восемнадцать.
— Батька есть?
— На германской пропал.
— А ты не боишься?
— А чего? — усмехнулся паренек и глянул на Устина весело и задорно.