Как вам живется в Париже - Кандала Тамара Ивановна

Он пожал плечами.

— Не знаю… Вроде нет… Вечера она обычно проводила со мной. Мы часто выходили. Она любила бывать в «шикарных местах». А что она делала днём, я не знаю… Я же на работе, — глупо повторил он.

— Из дома что-нибудь пропало?

— Ну что ты! — возмутился он. — Она не воровка! А потом, у меня и нет ничего особенного. Деньги я все на неё трачу.

— Понятно! — сказала я. — А где ты её вообще взял? Что-то я в твоём окружении таких не припоминаю.

— Ну… это не важно… — неопределённо протянул он.

— Очень важно, — настаивала я, — так, по крайней мере, можно предположить, где её искать, если ты, конечно, собираешься её искать.

Искать он не собирался.

— Это бесполезно, — сказал он, обречённо. Он собирался ждать. — Я думаю, она вернётся, — сказал он.

— Это почему же ты так думаешь?

— Она оставила свой паспорт.

— Может, забыла в впопыхах?

— Может, — согласился он, — но без него же никуда….

— А паспорт-то у неё какой? — поинтересовалась я.

— Российский, с просроченной визой.

— Я так и знала, — сказала я. — И нашёл ты её, наверняка, на улице, — предположила я самое худшее. (Святая наивность)

— Нет, не на улице, — тихо сказал он, — и через месяц мы должны пожениться… если она вернётся.

Это была его последняя надежда. Что им воспользуются, хотя бы в этом качестве.

Я пыталась что-то вякнуть насчёт «коровы» и «молока», но он сказал с усмешкой:

— То аглицкая поговорка, а то русская натура… — дура!

— Я дура?!

— Натура-дура.

— На свадьбу можешь не приглашать, — сказала я.

— А я и не приглашаю.

Я поняла безнадёжность какого-либо вмешательства.

Напившись кофе и поклявшись нам с мужем не притрагиваться больше к кокаину, он заторопился домой. В ответ на наше предложение провести с нами week-end, вместо того, чтобы страдать в одиночестве, он посмотрел на нас как на бестолковых детей и сказал с возмущением:

— А если она вернётся! А меня нет дома?!

Как будто, она должна была вернуться, по крайней мере, с передовой.

Он звонил нам каждый вечер в течение недели, сообщая последние сводки, которые, впрочем, звучали вполне однообразно. В тот вечер, когда он не позвонил, я поняла, что она вернулась.

Потом он всё-таки объявился, чтобы поделиться своим счастьем.

— Ну и где же она была всё это время? — спросила я не без ехидства.

— Ухаживала за больной подругой! — объяснил он мне, как объясняют дебильным детям.

— Ну да! Как же я забыла, тут как раз по телеку показывали, как Мать Тереза передавала ей свои полномочия перед смертью.

— Ты просто ревнуешь, — сказал он.

— Конечно, ревную, — подтвердила я. — И не хочу терять свою любимую подругу.

— А я и не собираюсь теряться, мы теперь будем дружить семьями, — с пионерским энтузиазмом заверил он.

— Пошёл ты… — сказала я и повесила трубку.

Он перезвонил на следующий день.

— Зато я знаю теперь, что такое любовь! — сказал он вместо «здрасьте», не подозревая, как это звучит в устах сорокалетнего отморозка.

— Поделись, — попросила я.

— Это божественное шествие бессмертного среди смертных! — сказал он, на полном серьёзе.

— Я могу поставить тебе диагноз, — сказала я.

— Я слушаю.

— Фиксация на травме отнятия от груди.

— Ладно, — сказал он примирительно, — ваше, драматологов, дело комментировать чувства, а не проживать их. Но я всё-таки приглашаю тебя на свадьбу! Будешь моим свидетелем.

— ……?

— Ну, пожалуйста! — заныл он. — Ну можешь ты сделать это для меня! Ну ради нашей дружбы! Это будет самый важный день в моей жизни! А она обязательно хочет свадьбу. В церкви. А потом в «Максиме».

— Ты что!? Рехнулся?! — заорала я. — В какой церкви!? Ты же еврей!

— Ну и что, — сказал он просто. — Христос тоже был из евреев.

— И ты знаешь, чем это кончилось?!

В конце концов, я согласилась. Свадьба была назначена через три недели.

Через неделю у меня была назначена встреча с директором маленькой театральной компании, которая заинтересовалась моей пьесой. Назначена она была в баре отеля «Плаза Атенэ», на авеню Монтень, место, как говорят русские в Париже, очень «бранше», то есть модное именно в данный момент и ходить нужно только туда. Директор оказался человеком маленького росточка, с большой лысой головой и выдающимся носом. Он был каких-то болгарских или югославских корней и звали его Мика Членов. Ассоциации это вызывало самые прямые, даже у людей с бедным воображением. Я ещё подумала, не забыть бы рассказать об этом Лазьке. И тут же вспомнила, что ему сейчас не до шуток.

И в эту секунду я увидела — кого бы вы думали? — ну конечно же Нонну! И с кем бы вы думали? Разумеется с арабским шейхом! Это было как в плохом голливудском кино. Карикатура на карикатуру, по виду и по содержанию. Вид их полностью этому соответствовал. Она — в чём-то блестящем, как всегда с головокружительным декольте и на невообразимых шпильках (и это в 5 часов пополудни, время послеобеденного чая). А он весь в белом и в чалме. Они вплыли в зал и все головы повернулись в их сторону. Она держала его под руку, нежно склонив белокурую головку к его плечу. Как назло, они направились именно в нашу сторону. И тут же она увидела меня. Думаю, в этот момент на моём лице было выражено гораздо больше смущения, чем на её. Она что-то нежно прощебетала на ухо своему спутнику, указав ему на свободный столик, оставила его руку и направилась своей плавной походкой прямиком к нам.

— Привет, — нимало не смутившись, непринуждённо-светски сказала она, — как поживаешь, — и поцеловала меня дважды, по французскому обычаю целовать малознакомых людей.

Пришлось их представить.

— Нонна, — как-то глупо сказала я.

Мика встал и поцеловал ей руку. При этом его внушительных размеров нос оказался точно на уровне её декольте, застыв там, точно корабль, застрявший в льдинах. Я испугалась, что он может потерять сознание.

— А это Мика Членов, — сказала я, почему-то игриво, видимо, от смущения.

Повисла пауза… И тут она расхохоталась. Но как! За этот хохот ей можно было простить многое. Она заливалась на все лады, захлебываясь от восторга, как дитя, которое щекочут, хлопала себя по бёдрам от переизбытка чувств и даже погладила его по лысине, как бы в утешение.

— Я… это… а… а… ха… ха… ха…а… ха, — заходилась она, — это… псс… — пыталась выговорить она что-то сквозь слёзы, — …это… ссп… это псевдоним?… — наконец умудрилась произнести она.

— Вы мне льстите, мадам, — невозмутимо ответил Мика.

Вернувшись домой, я в лицах изобразила всю сцену мужу и спросила, что делать? Говорить Лазьке? Или нет?

— Это ничего не изменяет, — сказал он. — Лучше не говорить. — И добавил: — Он может умереть.

— А ты откуда знаешь? — недоверчиво спросила я.

— Я бы умер, — сказал он, — если бы тебя умканул арабский шейх (он обожал выкапывать такие словечки и использовать их где надо и не надо, безбожно коверкая).

— Но я не могу быть свидетелем на такой свадьбе! — причитала я. — Это профанация!

— И это ничего не изменяет, — ответил мой мудрый муж, — он возьмёт другого свидетеля.

Но свадьба не состоялась. За два дня до неё позвонил Лазька и сказал, что свадьба отменяется, так как невесту украли. Голос при этом у него был на удивление спокоен.

— То есть как украли? — уже понимая, что произошло, спросила я.

— А так. Приехал арабский шейх на здоровенном лимузине, прислал двух «боев», те быстро собрали вещи и она с ними — была такова. На этот раз, с паспортом. Значит, не вернётся, — констатировал он.

Я молчала на другом конце трубки. Ну что я могла сказать?

— Ну что молчишь? — спросил он. — Это же всё в точности по твоему сценарию, тютелька в тютельку. Прорицательница ты наша…

— Для этого не надо быть прорицательницей, — грустно сказала я, — но мне на неё плевать, ты-то как?