Бывших не бывает - Евгений Сергеевич Красницкий

Глава 4

Там же. В то же время

Дорога воспоминаний вела отца Меркурия дальше: промелькнули и сгинули монахи и миряне, учившие его славянскому языку, письму и обычаям, мелькнул Илларион, растолковывающий хитросплетения политики на Руси и генеалогию правящих родов, всплыл даже епископ, настойчиво интересовавшийся, с чего бы это грека из самого Константинополя понесло проповедовать на Русь… Впрочем, епископа отцу Меркурию удалось убедить в своём миссионерском рвении без особого труда. Как только владыка понял, что одноногий грек жаждет смыться из Турова в лесную чащу поближе к язычникам, он сразу потерял интерес к отставному хилиарху – пусть скачет по болотам, убогий. Собственно, это не слишком куртуазное мнение архипастыря об отце Меркурии озвучил в одном из разговоров брат Феофан.

С Феофаном бывший полутысячник теперь беседовал не то чтобы часто – это вызвало бы подозрения, но регулярно. Начальник тайной стражи посвящал отставного хилиарха в то, о чём Илларион предпочитал умолчать. Отец Меркурий часто задавался вопросом, как Феофану удаётся обставить их разговоры так, что они не у кого не вызывают подозрений и кажутся случайными, но так и не разгадал секрета. А ещё больше отставного хилиарха изумляло, что немалую часть разговоров Феофан обставляет как публичные диспуты, и при этом умудряется вплести в нить общего разговора то, что понятно только им одним.

Словом, жизнь у иеромонаха была сложной, но интересной, и портили её только две вещи: необходимость таиться, постоянно взвешивать каждое своё слово, жест и шаг, и чистая, незамутнённая ненависть со стороны отца келаря. Последний, похоже, подозревал, кто облегчил скарбницу обители на кольчугу. Доказательств у монастырского хомяка не было, но тщательно выпоротая за утрату ценного имущества задница и заключение в «холодной» на хлебе и воде требовали отмщения. Так что на скуку отцу Меркурию жаловаться не приходилось. Вот только потом стало ещё веселее…

Стоял погожий летний день, из тех, когда смертельно не хочется сидеть в душной келье и слушать журчание седого как лунь монастырского книжника, вещавшего о христианских подвигах местных проповедников. Особую пикантность этому занятию придавал тот факт, что книжник от старости потерял все зубы и оттого шепелявил. Кроме того, учёный муж заикался и постоянно терял мысль разговора.

«Господи, смилуйся если не надо мной, то хоть над этим старцем! Я понимаю одно слово из десяти, а он, похоже, не понимает вообще ничего. Ещё бы – выносить такую жару в его возрасте!»

Дверь отворилась, и на пороге возник послушник.

– Отче Меркурий, тебя к себе отец Илларион требует, – оттараторил парень, отмахивая поклон.

Отставной хилиарх встал и поклонился наставнику. Тот поднял на него осоловевшие глаза и прошамкал нечто похожее на «Иди-иди, нутякбесу хотьквасувыпью. Холодного».

– Веди! – кивнул отец Меркурий послушнику, ещё раз поклонился старцу и вышел из кельи.

Епископский секретарь выглядел довольным. Настолько довольным, что потирал руки и мурлыкал что-то себе под нос. Отец Меркурий прислушался и узнал старую солдатскую песню, столь целомудренную и благонравную, что даже старые шлюхи краснели, услышав её слова.

«Эка Георгия разбирет! И раз сорок провернул… Тьфу, хватит! Ведь привяжется – не отстанет! С чего это он так развеселился?»

– Слышал я, ты пытался ездить верхом, а оплитарх? – Илларион подмигнул вместо приветствия. – Как успехи?

– Не слишком, – отставной хилиарх подхватил игривый тон, – я и с двумя ногами держался на коне чуть лучше мешка с шерстью! Но мне же не в атаку, а шагом можно и с одним стременем, да и рысью, пожалуй, тоже. А приход, твоими молитвами, у меня намечается обширный.

– Ну мешок с шерстью, это ещё хорошо, – кивнул бывший друнгарий, – когда этот могильщик Ананий[47] на днях разрешил мне сесть в седло, я был похож на бурдюк с квашеным поносом! Вот и подумалось мне, что надо бы нам с тобой прокатиться учёбы ради, а заодно проведать игуменью Варвару…

«Та-аак, теперь они будут рвать меня вдвоём… Стало быть, ты ей, Георгий, проворачиваешь! Ну ничего, в Палатии такие мелочи никого не волнуют – все жрут всех, не переставая при случае друг с другом кувыркаться. На этом и сыграем. Вот только не переиграть бы – кувшинчик у них недалеко!»

– Я готов! – отец Меркурий вытянулся. – Если для дела надо повеселить здешний люд, то повеселим. Говорят, это помогает смирению.

– И давно ты так проникся смирением, а, Макарий? – рассмеялся Илларион. – Помню, ты как-то очень смиренно пытался утопить в отхожем месте хозяина харчевни, налившего тебе вместо вина чего-то похожего на прокисшую мочу. Забавное и поучительное зрелище было, надо сказать! Бедняга нырял не хуже ловца губок!

– А какой у него был выбор?! – фыркнул отец Меркурий. – Помнится, я хотел отрезать ему уши, но и так тоже неплохо вышло. Хотя жаль, что не получилось! Но когда я пытался достать его мечом, этот паршивец резво погружался в дерьмо! Не прыгать же за ним!

– Ладно, смиренный, пошли к коновязи! – епископский секретарь со смехом махнул рукой в сторону двери.

– А как же?..

– Ступай как есть, так будет даже лучше, – со всей серьёзностью кивнул Илларион и добавил: – Во всех смыслах лучше.

Во дворе монахов ждали два уже осёдланных мерина, довольно спокойных на вид.

«Ага, друнгарий решил не красоваться. Спина, видимо, дороже. Но Георгий изменился – на родине он умер бы, но не показал виду. И на мерина не сел бы! Только белый жеребец и белый плащ… Даже когда у него под наплечником засела стрела, а из раны на ноге сошло пропасть крови… Всё равно прямой, как будто ему в задницу забили древко копья, всегда с улыбкой… Да, он изменился! Хотя древко в заднице осталось – спина, как обычно на людях, неестественно прямая».

Копыта лошадей мягко стучали по дорожной пыли. Отъехав подальше от монастырских ворот, Илларион с наслаждением потянулся:

– Как же хорошо снова сесть в седло! Даже если приходится ехать шагом и на этом одре!

– И чем же тебе не угодили наши мерины? – вступился за животных отец Меркурий. – Спокойные, сильные, надёжные, сидеть удобно, как в кресле.

– Нет, старина, ты не поймёшь! – усмехнулся отставной друнгарий. – Прости, но ты до мозга костей пехотинец. Коч-ко-лаз! Не понять тебе доброй скачки! Ну ничего – будет время как спина окончательно заживёт, и я тобой займусь! Не пристало тебе ездить шагом на холощеной скотине.

– Монаху?

– Нет, оплитарху Ордена, – Илларион отрицательно покачал головой. – Начальствующие одним видом своим должны внушать низшим должное почтение.

– А как же монашеское смирение?

– Смиряемся мы перед Богом и