Скрытые сокровища. Путеводитель по внутреннему миру ребенка - Вайолет Оклендер

Одна из моих целей в рамках терапевтического процесса – дать детям почувствовать их собственную силу и власть. Этому способствуют занятия по самоподдержке, выражению эмоций, изучению положительной, приемлемой агрессивной энергии. Когда у ребенка просыпается чувство собственного «Я» и он начинает ощущать свою силу, это тоже воспитывает личность. В свою очередь, изучение способов и путей заботы о себе, позволяющих оказывать внимание, уважение и почтение своей самости, обеспечивают детям необходимую жизнестойкость и позволяют им расти счастливо и встречать каждый новый этап развития полными сил и возможностей. Кроме того, забота о себе способствует развитию у ребенка любви и неравнодушного отношения к окружающим.

Глава 9

Работа с очень маленькими детьми

Когда мне было всего пять лет, на меня опрокинулась кастрюля с кипятком, и я получила сильный ожог. На три или четыре месяца меня положили в больницу, где делали пересадку кожи. И мне кажется, что все «пунктики», донимающие меня уже во взрослом возрасте, начались именно с той травмы. Это произошло до введения в медицинскую практику пенициллина, и меня держали в изоляции. Игрушки были запрещены, а других развлечений, радио или телевизора в то время не было. Руки мои были прибинтованы, чтобы я не трогала себя, а сестры и врачи постоянно читали мне нотации за то, что я плакала. «Будь хорошей девочкой, перестань плакать», – слышала я снова и снова. Я ничем не была накрыта, чтобы не раздражались места повреждений, и, несмотря на летнее время, мне было холодно. И по сей день я стесняюсь признаться, когда мне бывает больно (чтобы не быть плохой девочкой), и кутаюсь в стеганое одеяло даже в теплое время года. Я даже не запомнила посещений мамы, хотя и узнала позже, что она приходила каждый день. Мне лишь вспоминается моя милая бабушка, которая сидела в изголовье кровати и кормила меня вишней. Тетя принесла мне чудесную игрушку, которой я очень обрадовалась, но медсестра, увидев подарок, раскричалась и унесла ее прочь. Теперь я, конечно, понимаю, что меня старались оградить от инфекции, но тогда никто даже не позаботился о том, чтобы объяснить мне это. Родители, еврейские эмигранты из России, с огромным уважением относились к врачам и ухаживающим за мной медсестрам и даже не представляли, через что мне пришлось пройти. Хотя я помню, как отец кричал на доктора, который хотел ампутировать мне ногу, потому что сустав никак не восстанавливался. (Каким-то образом мне стало ясно, что папа защищает меня.) Из-за его отказа от операции в клинику пригласили известного специалиста, который сделал новую по тем временам операцию – точечную пересадку. Это и спасло мою ногу.

Иногда я думаю, что бы произошло, если бы тогда в больницу ко мне пришел детский психотерапевт, похожий на меня теперешнюю, чтобы помочь мне справиться с этой ужасной ситуацией. Я представляю себе, что он мог бы использовать кукол, разыгрывая на моих глазах разные истории: кукольная маленькая девочка говорит кукле-врачу, как она на него злится, а потом, может быть, сообщает кукле-маме, как ей грустно. Я точно знаю, что мне бы это пришлось по душе. Терапевт мог бы почитать мне историю о другой маленькой девочке, попавшей в больницу, и о том, как она себя чувствовала. Мы могли бы вместе петь песни. Ведь тогда, лежа в постели, я рассказывала сама себе разные истории и пела еврейские песни, которым научила меня мама. Даже сейчас воспоминания об изобретательности той маленькой девочки вызывают слезы у меня на глазах. Больше всего огорчает то, что врач мог бы найти слова, чтобы сказать, что я хорошая, замечательная девочка, а не плохой ребенок, попавший в столь трудное положение. Тот несчастный случай произошел совсем не по моей вине, но в силу нормального детского эгоцентризма я обвиняла за все только себя. Я никогда никому не рассказывала об этом чувстве, и мне был очень нужен терапевт, который понимал бы этот феномен и мог бы убедить меня в моей невиновности.

Было бы чудесно, если бы я могла бы встретиться с этим терапевтом по возвращении домой. Он предложил бы мне нарисовать пережитые мной испытания, поколотить по глине, давая выход моему гневу, чтобы я поняла, что злоба может быть веселой, возможно даже, мы поиграли бы в больницу с игрушечными медицинскими инструментами, воспроизводя мою ситуацию. Он мог бы подключать и всю мою семью: двух старших братьев, маму и папу, чтобы мы могли поделиться друг с другом своими чувствами по поводу случившегося.

Иногда я спрашиваю себя, повлиял ли мой опыт пребывания в клинике на решение стать терапевтом. Нельзя сказать с уверенностью, но я часто говорю студентам, что лучший учитель – это собственное детство и что крайне важно помнить, как это – быть ребенком.

События в жизни маленьких детей во многом предопределяют их взрослую жизнь, так как именно в это время ребенок делает выбор, как надо вести себя в этом мире, чтобы наилучшим образом удовлетворять собственные потребности. В ранние годы жизни малыш получает множество посланий о себе – он верит всему, что слышит, так как не может еще отбросить ложную или ненужную ему информацию. Эти послания вместе с сопутствующим им эмоциональным тоном человек проносит через всю свою жизнь, даже если потом понимает, что они неверны.

Чтобы войти в терапевтический процесс, нужно наладить взаимоотношения. Краеугольный камень установления Я/Ты контакта – это уважение к клиенту, которого нужно принимать именно таким, каков он есть. Понимание естественного процесса развития ребенка облегчает этот процесс. Однако мы никогда не должны недооценивать, на что способен маленький ребенок и как он может повести себя во время терапевтических занятий. В подтверждение хочу привести несколько примеров.

Я встретилась с Алексом, когда ему было четыре года. Родители мальчика жили врозь, никогда не были женаты, оформили совместную опеку, и оба очень много занимались им. Ребенок сильно заикался и был направлен к логопеду, который порекомендовал проконсультироваться у психолога. Я исхожу из того, что, когда маленькие дети начинают заикаться, это происходит потому, что они не могут сказать то, что хотят сказать, возможно, из-за сдерживаемого гнева, или же из-за того, что их интеллект развивается быстрее, чем речь.

Алекс был рад прийти ко мне на прием без родителей, и, не без помощи множества находящихся в комнате интересных игрушек, наши отношения быстро наладились. Мальчик не разговаривал, но улыбался и кивал. Осмотревшись, он сразу подошел к кукольному домику, сел напротив и, что-то бормоча, начал переставлять мебель.

Я примостилась рядом и спросила: «А мне что делать?» На лице Алекса отразилось удивление, и, страшно заикаясь, он сказал: «Достань семью». Я извлекла из коробки с фигурками для кукольного домика маму, папу, мальчика и девочку. Мальчик стал вместе с мебелью переставлять кукол, все так же бормоча себе что-то под нос. Через некоторое время я сказала: «Думаю, тебе бы хотелось жить в доме вместе с мамой и папой, как этим детям!» Алекс посмотрел на меня, глубоко вздохнул, кивнул и переключился на другие игрушки в моем кабинете. (У меня нет отдельной игровой комнаты. Мой кабинет – это большой зал с кушеткой, подушками, стоящими рядом с кушеткой двумя стульями, журнальным столиком, большим шаром, на котором можно сидеть, угловой партой и большим низким столом, вокруг которого стоят четыре маленьких стульчика, достаточно крепких, чтобы на них мог сидеть взрослый человек. Вдоль стен стоят стеллажи с игрушками и играми, песочницы, над которыми висят полки с миниатюрными фигурками, стол с кукольным домом, мебелью и фигурками людей. Здесь есть и шкаф с бумагой для рисования, пастелью, глиной и другой подобной утварью. Напротив стены установлена сцена кукольного театра. Рядом стоят корзины с куклами и ударные инструменты, а также надувные игрушки-неваляшки. Даже когда у меня был очень маленький офис, журнальный столик служил для работы с глиной или рисования, а игрушки и разные материалы были расставлены по полкам. Песочница располагалась под журнальным столом. Был задействован каждый сантиметр пространства, и комната выглядела соблазнительно и привлекательно. Эти материалы интересны не только детям, но и моим взрослым клиентам, которые тоже нередко их используют.)

На следующих трех сессиях Алекс сразу подходил к кукольному дому, но, как только я начинала говорить: «Я думаю, ты бы хотел жить…» – внимание мальчика снова переключалось на другие вещи. Иногда, чтобы закончить сессию, мы вместе играли в игры.

Внезапно все изменилось. Алекс снял с полки Супермена и Бэтмена и сразу отправился к песочнице. Он переставлял игрушки в песке, как всегда что-то бормоча, и я подсела к нему, достав из шкафа большого льва с блестящими зубами: «Я собираюсь схватить Супермена, мне неважно, что его считают самым сильным человеком в мире!» Алекс, заикаясь, закричал: «Убери его! Убери!» Я отправила льва обратно на полку и, снова подсев к мальчику, сказала голосом, полным раскаяния: «Прости меня, пожалуйста!» Алекс посмотрел на меня несколько секунд, а потом, все так же заикаясь, попросил: «Возьми льва». Лев снова начал двигаться к игрушкам в песочнице, а я говорила: «Я собираюсь схватить Супермена! Ему лучше не нападать на меня!» Когда царь зверей приблизился к Супермену, то получил легкий толчок. Я завопила: «Ты ударил меня! Ты ударил меня!» – а лев упал в песок. Алекс, абсолютно не заикаясь, весело заверещал: «Давай еще! Давай еще!» Мы проиграли эту сцену несколько раз, и мальчик, снова без заикания, сказал: «Теперь я буду львом». Теперь Супермен говорил: «Ты не достанешь меня! Тебе лучше и не пытаться напасть!» И, конечно, лев бил Супермена, а тот падал в песок. Мы повторяли игру всю сессию, и Алекс совсем не заикался. Но когда он вышел в комнату ожидания, то, делясь впечатлениями с мамой, снова начал заикаться.