Встреча от лукавого - Алла Полянская

И ему совершенно не надо знать, что происходит в моей жизни.

– Ты ничего не хочешь мне рассказать, Лина?

Я мотаю головой – нет, ничего, горло у меня болит, понятно? Я не готова омрачить твою радость сообщением о том, что какой-то перец охотится на меня, невесть зачем. И что я могу рассказать: как мы с Ольгой зарыли его на острове? Ладно бы только его… Нет, это не те истории, которые принято рассказывать в кругу семьи, если только вы – не семейка Адамсов.

– Смотри, наша река.

Это значит, что мы почти приехали.

18

Этой дорогой я могу ходить ночью с завязанными глазами – и не заблужусь. Дорога с бугра спускается в долину, и весной, когда цветут вишни, здесь такая красота, что глаз не отвести: вишневый цвет похож на легкое кружево, ветер подует – и поднимается белоснежный вихрь из лепестков, он означает, что скоро лето. Запах дурманит голову, и кажется, что в жизни все прекрасно.

А сейчас октябрь, и долина окрашена в совершенно другие тона – от красного до оранжевого, река выглядит чистой и холодной. Я точно знаю, что вода уже ледяная. Мы с Тонькой наденем резиновые сапоги и пойдем бродить по берегу. И в песке на дне будут ракушки и нити водорослей, запах мокрого песка и осеннего умирания деревьев и травы останется в памяти на всю зиму. Тоньке пора обзаводиться такими воспоминаниями, они принесут ей радость и вытеснят из ее головы все плохое. Не сразу, а постепенно.

Машина спускается от шоссе вниз – каменистая дорога тянется больше двух километров. Не представляю, как тут ходят пешком, а ведь ходят! Причем тащат на себе груз – сельский магазин торгует минимумом товаров, а если нужно чего-то поинтересней, чем просто хлеб и килька в томате, – за этим пожалуйте в райцентр. Аптека тоже в райцентре. И старухи просят соседей с машинами купить им то одно, то другое, потому что до остановки автобуса на шоссе дойти не могут: далеко и дорога все вверх и вверх, и камни да канавы. Куда старому человеку одолеть такое.

Мы въезжаем на одну из улиц – там почти в самом низу стоит домик нашей бабули. Три года назад мы сделали в ее доме ремонт: провели канализацию, поставили душевую кабинку и водонагреватель, чтобы ей зимой не греть воду и не ходить через весь двор в холодную уборную, рискуя поскользнуться, упасть и замерзнуть. И окна мы поменяли, и холодильник хороший привезли, и микроволновку. Она же старенькая, наша бабушка Валя, ей уже многое с трудом дается.

Я выскакиваю из машины и открываю ворота. Навстречу бежит смешной лопоухий щенок, Тонька, взвизгнув от счастья, выбирается из машины и хватает его на руки. Щенок очень вырос с того времени, как я его видела, и из крохотного комочка превратился в толстячка, смешно переваливающегося на коротеньких лапках. Но он все равно еще маленький, и Тонька пищит от нежности и восторга, тиская его.

– Лина, смотри, да смотри же ты!

– Вижу. Милый, конечно. Тонь, отойди с дороги, я заеду во двор. Петь, присмотри за ней!

Бабули не видно. Обычно она или в огороде, или в доме, но дверь закрыта, а на вспаханных грядах сейчас делать нечего. Я достаю из сумки ключи и отпираю дом – в нем натоплено, чисто, на плите кастрюля с борщом и фирменное бабулино жаркое.

– Может, она в магазин вышла, надо ей на сотовый позвонить. – Петька вносит пакеты с продуктами. – Тонь, тащи свои пожитки!

Но Тоньке не до разгрузки машины, она обнимается со щенком, а он рад-радешенек такой неожиданной нежности. Бабуля, конечно, кормит его, но вряд ли обнимает – в селе это не принято, собака есть собака. А для Тоньки это не просто собака, это дружок, который горячо отвечает на ее нежность, повизгивая от радости и облизывая ей руки и щеки.

– Не трогай ее, пусть гуляет.

Мы заносим сумки в дом, я иду в свою комнату, Петька тащит Тонькины вещи во вторую спальню. Мы к этому привыкли, мы всегда так здесь размещались и сейчас ничего менять не станем. Бабуля спит в гостиной, ее кровать аккуратно застелена покрывалом, на нем горка подушек, прикрытых кружевной накидкой. И портреты на стенах – строгого вида молодая пара, родители нашей бабули. А это мы с Петькой во всех видах. И несколько Тонькиных фотографий. Больше ничьих снимков здесь нет, словно и нет у бабули сына, Петькиного папаши, словно нет у этого папаши двух или трех жен и других детей, которые, как ни крути, бабуле родные внуки, не то что я, чужая кровь. Вот только моя выпускная фотография стоит в гостиной на пианино. Инструмент мой и содержится в порядке – когда-то я ходила в музыкальную школу.

Тонька влетела в дом в сопровождении щенка. Она бывала здесь не слишком часто, у нее с этим домом пока ничего не связано. А вот пианино ее интересует – летом я научила ее играть польку «Пивная бочка», на старом дачном инструменте это звучало довольно прилично, и Тонька тут же принялась бренчать, не попадая пальцами по клавишам, на ходу исправляясь и подбирая мелодию на слух.

Мы с Петькой переглянулись – да, девочку нужно отдать в музыкальную школу. С понедельника и займемся. Если в школу не получится – как-никак уже октябрь на исходе, то хотя бы в музыкальную студию. А то и учительницу можно нанять, тоже вариант.

– Слышу, слышу, дети мои дома, птенцы мои прилетели!

Бабуля такая привычная – маленькая, седая, со смуглым лицом и кудрявыми волосами, и с ясными голубыми глазами, совсем такими, как у Петьки. Сбросив в коридоре сапоги, она входит в комнату, весело улыбаясь.

– Вот это радость – все, все приехали! Я к Лизавете забежала, а тут мне ее Маруся говорит – баб Валя, там ваши приехали! Так я бегом домой! Ай-яй-яй, сколько всего привезли, да разве можно так тратиться! У меня все есть, вы же денег мне присылаете!

Причитая, бабуля успевает поцеловать меня, обнять Петьку и наконец прижимает к себе Тоньку, целуя ее в макушку. Она так рада нам, так хотела, чтобы мы к ней приехали, она не знает, куда нас усадить, и хочет спросить обо всем сразу, и получается веселая суматоха, поверх которой набирает обороты «Пивная бочка».

– Тонь, уймись с пианино. – Петька совсем очумел от шума. – Потом поиграешь, ну что мы друг друга перекрикиваем.

Другой бы ребенок заартачился – но не наша Тонька. Она послушно закрыла крышку пианино и повернулась к нам на вертящемся стульчике. Много времени я сама на этом стульчике просидела: пианино здесь вещь невиданная, даже в клубе не было, а когда я приезжала на каникулы, по программе музыкальной школы мне полагалось час в день играть. И я прилежно разучивала этюды и пьесы, а наши здешние приятели завороженно слушали мои экзерсисы. Иногда я играла для них что-нибудь интересное, но в основном старалась просто не забыть инструмент – летом и без пианино хватало дел.

Этот инструмент отдала нам бабушкина приятельница, и бабушка Маша наняла машину, чтобы его доставили в дом бабули Вали. Когда его выгрузили, половина села сбежалась смотреть, а я, тогда семилетняя, исполнила эту самую «Пивную бочку», страшно трудную для меня в тот момент – я только год училась музыке, а эту мелодию разучила вместе с бабушкой Машей, играя с ней в четыре руки. И я играла ее соседям, боясь сбиться с такта или спутать пальцы, но как я гордилась, что меня слушают! Я тогда поняла, что музыка – универсальный переводчик человеческих эмоций. Конечно, не такими категориями я в тот момент мыслила, но общее направление было такое.

У нас в квартире было новое пианино, купленное бабушкой сразу, как только меня приняли в музыкальную школу. На даче стоял старый черный рояль, принадлежащий еще бабушкиной маме, мы с Петькой покрасили его в голубой цвет, а я разрисовала его цветами и прочими красотами, но звучать хуже он от этого не стал. Я люблю играть на рояле или на пианино. Но когда я вышла замуж, Виктор решил, что пианино в доме лишнее, и продал его, не спросив меня. Мы же одна семья, чего стесняться? Я пришла домой, а пианино нет. Радостный Виктор рассказывал матери, как он выгодно обтяпал дельце. Я очень расстроилась, а Виктор рассердился – вот же, живые деньги, зачем замужней женщине баловство с бренчанием?

Бабуля пианино трепетно хранила все эти годы, и я с удовольствием играла для нее, когда приезжала в гости.

– Обедать, дети, обедать! – Она достает из шкафа скатерть. – Лина, что у тебя с голосом?

– Простыла…

– Простыла! Вот беда… ну, ладно, тут побережешься, я тебе на ночь калины дам с сахаром, куда только вся хворь денется. – Бабуля достала тарелки из буфета. – Так, а это что?

Щенок пристроился под столом, мы и забыли о нем. А он решил, что будет вполне разумно остаться в теплом доме, где есть люди, где его вполне могут угостить чем-то вкусным, нежели отправляться на улицу, где холодно и скучно.

– Бабулечка, пусть он останется! – Тонька заканючила самым ангельским голосом. – Пожалуйста, бабуля!