Великие судьбы русской поэзии: XIX век - Евгений Глушаков

В 1837 году после трагической смерти любимого старшего брата Николай, не завершив гимназический курс, возвращается в Грешнево. А на следующий год отец отправляет его в Петербург для поступления в Дворянский полк – военную школу, отличавшуюся особенной жестокостью муштры. Однако армейская неволя с её уставными стандартами была явно не по вкусу будущему певцу свободы. Ослушавшись отцовского наказа, юноша начинает готовиться к вступительным экзаменам в университет. Сдать их надлежащим образом оказалось не под силу, а вот материальной поддержки отца, разгневанного его своеволием, Николай лишился.

И всё-таки Некрасов приступает к занятиям, хотя бы на правах вольнослушателя, и делает это по совету ректора Плетнёва, одного из близких друзей к тому времени уже покойного Пушкина.

Ночует бездомный юноша, где придётся. Не всегда хватало денег даже на угол в какой-нибудь грязной, перенаселённой комнатёнке. А чтобы хоть как-то пропитаться, приходится заниматься репетиторством и прочими случайными работами, включая литературную подёнщину. Недаром, отправляясь в Петербург, юноша прихватил тетрадку своих гимназических стихов. Это были в основном эпиграммы на учителей и соучеников – первые опыты обличительной некрасовской поэзии. И хотя уже в 1838 году в «Отечественных записках» было напечатано стихотворение «Мысль» – первая его публикация, прожить на гонорары начинающему поэту было немыслимо.

Нередко случалось, что юноша шёл на Сенную площадь, где располагались Приказы, и там за пять копеек или просто за кусок хлеба писал для неграмотных крестьян жалобы или прошения, поневоле вникая в эту своеобразную живую энциклопедию народных притеснений, тягот и бед.

Иногда же, особенно изголодавшись, наведывался молодой поэт в ресторан на Морской, где дозволялось читать газеты, даже ничего не заказав. «Возьмешь, бывало, для виду газету, а сам придвинешь к себе тарелку с хлебом и ешь» – так припоминалась Некрасову его голодная юность. Едва ли мог он тогда без ненависти смотреть на благополучных упитанных господ, лениво поглощающих разнообразно-соблазнительные снеди. А ещё: едва ли не столкнулись в его сознании эти два социальных полюса – Сенная площадь и ресторан на Морской.

В 1840 году Некрасов познакомился с Ф.А. Кони, редактором «Пантеона русского и европейских театров». Этот человек, будучи сам писателем-драматургом, посочувствовал бедному юноше и взял его под своё покровительство. Вскоре Некрасов наловчился писать водевили, которые по протекции Кони ставились в Александринском театре и печатались в «Пантеоне». В том же году он выпустил сборник своих стихов «Мечты и звуки».

Василий Андреевич Жуковский, ознакомившись с книжкой ещё в рукописи, посоветовал её не печатать или, в крайнем случае, издать анонимно, предрекая молодому поэту, что со временем он станет писать гораздо лучше и ему будет стыдно своих первых поэтических упражнений. Молодой поэт послушался признанного мастера и обозначил своё авторство только инициалами «Н.Н.».

Выход книги спровоцировал целый ряд отрицательных отзывов, а среди них и весьма неодобрительную рецензию Белинского, заключение которой было обескураживающим: «Посредственность в стихах нестерпима». Догадывался ли великий критик, что автору только 19 лет и что это – первая проба пера? Во всяком случае, дебютант, оглушённый приговором безусловного авторитета, поспешил скупить остатки тиража и уничтожить. И перестал писать серьёзные стихи. Впрочем, Белинскому же было суждено через несколько лет вернуть Некрасова поэзии, таким образом исправив свой несколько поспешный и резковатый приговор.

В 1841 году Николай Алексеевич, вызванный в Грешнево известием о смертельной болезни матери, увы, опаздывает даже на похороны. Вместе с матерью умирает и мечта об университетском образовании. Прежде старался для неё, а теперь смысла нет. Слишком голодно и трудно. Некрасов оставляет учебу.

С 1838-го по 1844-й, за шесть лет изнурительного труда, литературным пролетарием Николаем Некрасовым было написано 12 повестей и рассказов, 14 пьес, две сказки, множество статей и фельетонов. Не гнушался он и составлением афиш, и сочинением куплетов для бенефиса. Поспешное, подражательное – писалось всё это единственно пропитания ради и впоследствии поэтом не переиздавалось.

Очевидно, поверив Жуковскому, что в будущем ему предстоит написать и нечто стоящее, юный Некрасов и тут постарался сохранить своё имя в чистоте и весь этот литературный порожняк подписывал нарочито неблагозвучными псевдонимами: «Перепельский», «Феоклист Онуфрич Боб», «Иван Бородавкин», «Выволочкин», «Стукотин»… Однако халтура засасывает, как и всякое болото. И вероятно, не выбраться бы Некрасову из этой трясины, если бы не Гоголь и Белинский. Зачитываясь вышедшим в 1842 году первым томом «Мёртвых душ», Некрасов понял, как надо писать. А выбрать достойную тему и утвердиться на избранном пути ему помог величайший русский критик.

Случилось так, что рукопись очерка «Петербургские углы», созданного под влиянием реалистической гоголевской прозы, была предложена поэтом в «Отечественные записки» и привлекла внимание Виссариона Григорьевича, сотрудничавшего в этом журнале. Он пожелал познакомиться с её автором и с этой поры, т. е. с 1843 года, взял над ним шефство, направляя талант Некрасова на службу нищему и обездоленному народу. И верно, чаял вырастить из него недюжинного прозаика. И вдруг в 1845 году услышал от своего подопечного то, чего никак не ожидал – стихи!

В ДОРОГЕ

«Скучно! скучно!.. Ямщик удалой,Разгони чем-нибудь мою скуку!Песню, что ли, приятель, запойПро рекрутский набор и разлуку;Небылицей какой посмешиИли, что ты видал, расскажи —Буду, братец, за всё благодарен».

– Самому мне невесело, барин:Сокрушила злодейка жена!..Слышь ты, смолоду, сударь, онаВ барском доме была ученаВместе с барышней разным наукам,Понимаешь-ста, шить и вязать,На варгане играть и читать —Всем дворянским манерам и штукам.Одевалась не то, что у насНа селе сарафанницы наши,

А, примерно представить, в атлас;Ела вдоволь и мёду и каши.Вид вальяжный имела такой,Хоть бы барыне, слышь ты, природной,И не то что наш брат крепостной,Тоись, сватался к ней благородный(Слышь, учительста врезамшись был,Баит кучер, Иваныч Торопка), —Да, знать, счастья ей Бог не судил:Не нужна-ста в дворянстве холопка!

Вышла замуж господская дочь,Да и в Питер… А справивши свадьбу,Сам-ат, слышь ты, вернулся в усадьбу,Захворал и на Троицу в ночьОтдал Богу господскую душу,Сиротинкой оставивши Грушу…Через месяц приехал зятёк —Перебрал по ревизии душиИ с запашки ссадил на оброк,А потом добрался и до Груши.Знать, она согрубила емуВ чем-нибудь, али напросто тесноВместе жить показалось в дому,Понимаешь-ста, нам неизвестно, —Воротил он её на село —Знай-де место свое ты, мужичка!Взвыла девка – крутенько пришло:Белоручка, вишь ты, белоличка!

Как на грех, девятнадцатый годМне в ту пору случись… посадилиНа тягло – да на ней и женили…Тоись, сколько я нажил хлопот!Вид такой, понимаешь, суровый…Ни косить, ни ходить за коровой!..Грех сказать, чтоб ленива была,Да, вишь, дело в руках не спорилось!Как дрова или воду несла,Как на барщину шла – становилосьИнда жалко подчас… да куды! —Не утешишь её и обновкой:То натёрли ей ногу коты,То, слышь, ей в сарафане неловко.При чужих и туда и сюда,А украдкой ревёт как шальная…Погубили её господа,А была бы бабёнка лихая!

На какой-то патрет всё глядитДа читает какую-то книжку…Инда страх меня, слышь ты, щемит,Что погубит она и сынишку:Учит грамоте, моет, стрижёт,Словно барченка, каждый день чешет,Бить не бьет – бить и мне не даёт…Да недолго пострела потешит!Слышь, как щепка худа и бледна,Ходит, тоись, совсем через силу,В день двух ложек не съест толокна —Чай, свалим через месяц в могилу…А с чего?.. Видит Бог, не томилЯ её безустанной работой…Одевал и кормил, без пути не бранил,Уважал, тоись, вот как, с охотой…А, слышь, бить – так почти не бивал,Разве только под пьяную руку…

«Ну, довольно, ямщик! РазогналТы мою неотвязную скуку!..»

До той поры видевший в нём исключительно прозаика, Виссарион Григорьевич, кажется, и сам был изумлён его успехами: «Да знаете ли вы, что вы поэт – поэт истинный». Позднее Некрасов, явно польщённый столь благоприятным отзывом наставника, не без иронии заметил: «Белинский произвёл меня из литературного бродяги в дворяне». И это было тем более верно, что протекция влиятельного критика открыла перед молодым поэтом доступ не только на страницы популярных журналов, но и в круг именитых писателей в основном дворянского происхождения..