Последний вираж штрафбата - Антон Кротков

При этом те, кто знал его так же хорошо, как знал своего шефа Нефедов, видели, какой ужас этот инфантильный нервный человек испытывает от одной только мысли, что однажды отца может не стать, и одновременно с его уходом рухнет весь привычный мир. Но пока старый Иосиф был жив, Василий хорохорился и грозил кому-то.

— Ничего! Мне бы только аэродром подскока, я им всем покажу!

Борис быстро догадался, что этим «аэродромом подскока» шеф решил назначить его. Как ни был зол царский сынок на неуправляемого подчиненного, он понимал, что без Нефедова ему прямой путь на надежно отрезанную от мира госдачу, куда его собирается упечь под наблюдение врачей отец. Ведь Берия регулярно талдычит на ухо родителю о сыновних запоях. Поэтому Василий с такой надеждой смотрел на мужественный соколиный профиль своего лучшего летчика. Борис невысок, но достаточно широк в плечах, крепок в руках, словно борец, смел до одури. Он бывает неуправляемым, как гуляющий сам по себе уличный кот, часто резок с начальством. Но он бог воздушной войны, перед ним не устоит ни один вражеский ас, не уцелеет ни один бастион…

— Ты прав, Боря, — дружески положив руку на плечо еще недавно опальному офицеру, сказал генерал. — Только такая штрафная бестия, как ты, справится с этим делом. Я уже все продумал…

Вдруг Сталин резко отстранился от Нефедова и удивленно округлил глаза:

— Да ты пьян! Как же ты полетишь?

Сам имевший привычку садиться за руль и за штурвал нетрезвым, Василий Сталин не переносил подобной расхлябанности у подчиненных. Снисходительный к собственным порокам, он искренне считал — «что позволено Юпитеру, не позволено быку».

— Дайте мне пятнадцать минут подышать в кабине через кислородную маску, и я буду свеж, как летнее утро, — заверил начальника Нефедов.

Про себя же Борис еще раз отметил: за то короткое время, что они не виделись, глаза у шефа стали совершенно безумные, неестественно бегают, а пальцы дрожат. Нефедов постарался успокоить Василия, убедить, что все будет хорошо. Он уже чувствовал привычный кураж: упругую легкость в мышцах, приятное волнение в груди. Нескольких суток тылового безделья хватило сильному, тренированному организму, чтобы отдохнуть от фронтовой работы и соскучиться по любимому делу.

— К вечеру вернусь с победой на лихом коне, — пообещал Борис генералу, игриво добавив: — А вы пока прикажите приготовить шампанское, паштет из гусиной печени и приятное общество для легкой остроумной беседы. Смокинги и вечерние платья для приглашенных на вечеринку в честь моего возвращения обязательны…

Далеко не всем людям в жизни везет с профессией. В авиацию тоже, бывает, приходят по ошибке или стечению обстоятельств. И тогда самолет может стать для вынужденного против желания летать на нем человека орудием пытки, объектом фобии, от одного вида которого появляются неприятные ощущения внизу живота — там, где живет страх. Но если ты летчик от бога, то получая в свое распоряжение, пусть даже всего на один полет, интересную машину, ты чувствуешь себя мальчишкой, дождавшимся, наконец, от родителей давно обещанного велика. Борису не терпелось поскорее занять место за штурвалом «Москито» и запустить его двигатели. Отдавая распоряжения снующей вокруг самолета команде механиков, Нефедов нет-нет да и ласкал взглядом с восторгом и нежностью стремительные обводы доставшегося ему на сегодня красавца.

Между тем воздух сгущался, как перед грозой. Синоптики советовали отложить полет, но времени ждать уже не было. Необходимо было срочно идти ва-банк.

Борис собирался лететь в одиночку, самостоятельно справляясь в пути с обязанностями штурмана и бомбардира. Поэтому он попросил техников все необходимые ему кнопки и тумблеры вывести к пилотскому сиденью.

По приказу Нефедова с самолета демонтировали все лишнее, включая защищающую пилота со спины бронеспинку. Механики как на сумасшедшего смотрели на летчика, который выбрасывал из кабины в нижний входной люк уложенный парашют (если у тебя целых два мотора, то парашют — излишняя роскошь), укладку с аварийными принадлежностями; приказывал снимать кресла штурмана и бомбардира, радиоаппаратуру. Предстояло рассчитать каждый грамм «боевого веса», чтобы взять с собой в дальний полет максимум топлива и боеприпасов.

— Ты часом не в рубашке родился, коль бронеспинка и парашют тебе не нужны? — спросил летчика механик в промасленном синем комбинезоне и защитного цвета широкополой панаме. Его бронзовое от азиатского загара лицо было изъедено оспой. Эти рубцы напоминали симптомы проказы. Глядя на него, Борис вспомнил однажды виденного им в годы работы гражданским пилотом странствующего дервиша, чей лик был страшно обезображен этой болезнью. Дело было в ауле, затерявшемся на границе великой среднеазиатской пустыни и гор.

— Что-то в этом роде, — усмехнулся в ответ Борис, понимая, что механика интересует, все ли нормально у него с головой. — Согласно семейному преданию, свой первый полет я совершил, будучи трех дней от роду, когда моя матушка, урожденная баронесса и институтка,[40] выронила меня, лишившись чувств, при виде явившегося забирать ее из роддома мужа-кавалергарда без штабс-капитанских погон, но зато в кожанке красного военлета. И хотя на службе у Советской власти отец заслужил два ордена Красного Знамени, матушка часто говорила ему, что от порядочного человека в нем остались лишь гусарские шпоры.

Из кабины через открытый люк в полу Нефедов с удовольствием слушал перешептывание механиков:

— Оно и видно, что на голову уроненный, — говорил один из них. — Слышал, как он спокойно рассказывает о своем буржуйском происхождении?

— Да, странный тип. Нормальный хотя бы парашют надел, а этот бес метлу готов оседлать, лишь бы у нее подходящий мотор имелся. О себе не думает, только бомб ему побольше навешивай да горючего под самое горлышко закачивай.

— Да вы что, мужики! Это ж «Анархист»! — вступил в разговор новый голос.

— Как «Анархист»? Тот самый?! Тогда все понятно…

Перед самым вылетом Нефедов передал Василию Сталину через главного инженера авиабазы по вооружению просьбу дать ему еще что-нибудь дополнительно «для тонуса». Борис имел в виду реактивные снаряды или, возможно, имеющиеся на местном складе вооружения секретные ракеты — что-нибудь, что добавит ему ударной мощи. Желательно было внезапно с первого захода накрыть цель плотной волной огня и сразу сделать ноги, пока противник не опомнился.

Главный оружейник кивнул в ответ на просьбу летчика, мол, все понял. Вскоре он вернулся. Когда инженер-майор вышел из машины, в руках у него была только небольшая авоська. Борис заинтригованно гадал, что за сверхоружие там может уместиться. Но в сумке оказалось обыкновенное пиво! Оказывается, болеющий после состоявшейся накануне вечером очередной пьянки Василий по-своему истолковал просьбу Нефедова и послал ему для тонуса «батарею» из трех бутылок «Жигулевского».

Над горами самолет угодил в грозовой фронт. Вокруг кабины, словно близкие разрывы зенитных снарядов, грохотали, блистали молнии. Близость плазменных разрядов температурой в десятки тысяч градусов, способных мгновенно превратить наполненный горючим и взрывчаткой деревянный моноплан в облако раскаленных газов, чрезвычайно бодрила.

Впрочем, даже несмотря на то, что от полного опасностей забортного пространства человека в кабине отделяли всего несколько сантиметров двухслойной фанерной обшивки, он был рад, что находился сейчас именно в этом самолете, а не в каком-нибудь другом. Удивительным образом оптимизированная конструкторами для маловысотных полетов в умеренном европейском климате, машина оказалась более чем пригодна для эксплуатации в условиях афганской жары и высокогорья. Конечно, по нынешним временам это был уже далеко не самый быстрый самолет, но он идеально подходил для разработанного Нефедовым плана.

Яркая вспышка пред глазами — метрах в двадцати впереди по курсу сверкнула огромная электрическая дуга. Можно подумать, что суровое божество этих древних гор в последний раз предупреждает посмевшего сунуться сюда смельчака, чтобы он одумался и, пока не поздно, повернул назад. Пол и стены кабины начали вибрировать, дрожать, как испуганная лошадь. Но воздушному ездоку некогда предаваться тревоге — пока руки лежат на штурвале, его взгляд постоянно «рикошетит» от приборной доски к приткнутому на коленке потертому планшету с картой.

Чем ближе самолет подлетал к нужному квадрату, тем все более странно вели себя навигационные приборы. Перед самой целью стрелка гирокомпаса словно сошла с ума, постоянно перемещаясь с одного полюса шкалы на другой. Внизу, насколько хватало взгляда, сплошным ковром лежали облака. Где-то под ними находилось убежище Магадмин-бека.