Владимир Высоцкий. По лезвию бритвы - Федор Раззаков

Высоцкого манит мир, влекут Нью-Йорк и Париж, город, где живет его законная жена и куда ему почему-то путь заказан. До получения заграничной визы остается чуть меньше полугода.

1973 год

Начало 1973 года не принесло Владимиру Высоцкому ничего утешительного: душевное и физическое состояние его, как прежде, на пределе.

1 февраля он откровенно признается В. Золотухину: «Я все время в антагонизме ко всему, что происходит… Меня раздражает шеф, артисты, я раздражаюсь на себя. Я дико устаю…»

В том месяце завершилась работа над фильмом «Плохой хороший человек» И. Хейфица, в котором Высоцкий сыграл одну из главных ролей. Между делом Высоцкий с 4 по 7 февраля слетал в Новокузнецк, где дал 7 концертов в местном драматическом театре имени С. Орджоникидзе. Кто бы мог тогда подумать, что эхо от этих концертов вызовет настоящую бурю в Москве.

Прилетев в Москву отнюдь не в самом хорошем состоянии, Высоцкий не находит ничего лучшего, как вновь пуститься в загул. Ю. Любимов в отместку за это выводит его из роли в спектакле «Послушайте!», а Высоцкий только рад такому повороту событий. Работой в театре он тяготится с каждым днем все более и более.

Уставшая от загулов мужа Марина Влади, прилетев в Москву, ставит перед ним последнее условие: если он хочет, чтобы они оставались вместе, если он не хочет своей преждевременной гибели где-нибудь под забором или в пьяной драке, если он в конце концов хочет получить визу для выезда из страны — он обязан пойти на такое средство, как вшитие в себя «торпеды», или «эсперали». Это венгерское изобретение, капсула, вшиваемая в вену человека, и если больной принимает в себя даже незначительное количество алкоголя, тут же возникает тяжелейшая реакция, могущая привести к смерти. Менять такую капсулу следовало через десять лет, так как она ржавела и изнашивалась. Но для Высоцкого Марина Влади привезла из Франции «вечную» капсулу — платиновую.

Вшивание произошло в домашних условиях, и Влади в своих воспоминаниях описывает это так: «Однажды мне случается сниматься с одним иностранным актером. Он, видя, как я взбудоражена, и поняв с полуслова мою тревогу, рассказывает, что сам сталкивался с этой ужасной проблемой. Он больше не пьет вот уже много лет, после того как ему вшили специальную крошечную капсулку…

Естественно, ты должен решить все сам. Это что-то вроде преграды. Химическая смирительная рубашка, которая не дает взять бутылку. Страшный договор со смертью. Если все-таки человек выпивает, его убивает шок. У меня в сумочке — маленькая стерильная пробирка с капсулками. Каждая содержит необходимую дозу лекарства. Я терпеливо объясняю все это тебе. В твоем отекшем лице мне знакомы только глаза. Ты не веришь. Ничто, по-твоему, не в состоянии остановить разрушение, начавшееся в тебе еще в юности. Со всей силой моей любви к тебе я пытаюсь возражать: все возможно, стоит только захотеть, и, чем умирать, лучше уж попробовать заключить это тяжелое пари… Ты соглашаешься.

Эта имплантация, проведенная на кухонном столе одним из приятелей-хирургов, которому я показываю, как надо делать, — первая из длинной серии…

Иногда ты не выдерживаешь и, не раздумывая, выковыриваешь капсулку ножом. Потом просишь, чтобы ее зашили куда-нибудь в менее доступное место, например, в ягодицу, но уже через несколько дней ты уговариваешь знакомого хирурга снова вынуть ее. Тебе ничто не мешает просто отказаться от этого принуждения, но после очередного срыва ты каждый раз возвращаешься к принятому решению».

Та, первая, инплантация, проведенная Высоцкому в начале года, была достаточно успешной: на долгое время он перестал пить.

Как это ни удивительно, но Владимир Высоцкий и здесь шел нога в ногу с Олегом Далем. В своем откровенном дневнике последний писал:

«1 апреля 1973 года. Первая вставка в правую половинку жопы (2 года и пять месяцев)».

Окрыленные столь неожиданным успехом в борьбе с болезнью, Высоцкий и Влади решаются наконец подать документы для оформления выезда Высоцкого за границу. Случилось это в самом начале марта. После подачи прошения потянулись долгие дни тревожных ожиданий. Вспоминая о тех днях, Марина Влади пишет: «Время твоего отпуска приближается. «Они» могут протянуть дело до того момента, когда у тебя снова начнется работа в театре. Этот трюк часто используется администрацией, какой бы, впрочем, она ни была. Ты буквально кипишь, ты не можешь писать, ты не спишь, и если бы не эспераль, я опасалась бы запоя…»

Видимо, опасаясь того же, Высоцкий эти дни ожиданий заполняет концертами: 16 марта он выступает в городе Жданове, затем дает концерты в Новокузнецке, Ленинграде, Ташкенте.

В один из весенних дней кто-то из их доброжелателей сообщил им наконец, что визы ждать бесполезно. Но Влади предпринимает последнюю отчаянную попытку и приводит в движение свои французские связи. Ведь она член Французской коммунистической партии, и дело доходит до самого Жоржа Марше. Тот звонит своему давнему приятелю Леониду Брежневу. Еще одно усилие — и согласие наконец получено. В один из дней специальный курьер приносит в дом Владимира Высоцкого заграничный паспорт и по всем правилам оформленную визу.

Что же изменилось в отношении властей к Высоцкому весной 1973 года, если они наконец решились выпустить его на Запад? Объяснялось ли это тем, что артист стал покладистее к властям, или здесь все-таки действовали иные, более глубокие причины, невидимые простому глазу? Не секрет, что решающее слово в получении Высоцким долгожданной визы было за Комитетом государственной безопасности, под надзором которого находились все передвижения советских граждан (тем более такого, как Высоцкий) за пределы страны. Значит, давая «добро» на отъезд Высоцкого, человека малопредсказуемого с точки зрения поведения, чекисты, отвечающие за него, брали на себя определенную долю ответственности за этот свой поступок. Ведь в случае возникновения на Западе какого-нибудь скандала, связанного с именем Высоцкого, эти люди могли понести самую суровую ответственность. Инцидент шестилетней давности, связанный с внезапным для КГБ отъездом на Запад Светланы Аллилуевой, послуживший причиной для заката карьеры бывшего шефа КГБ Владимира Семичастного, еще не успел выветриться из памяти чекистов. Другое дело, если бы люди, отпускавшие Высоцкого за границу, были уверены, что тот, под влиянием определенных факторов, стал более управляем и предсказуем и сумеет сдержать свой необузданный нрав. Ведь в своем письме, которое он напишет в июне этого года на имя члена Политбюро, секретаря ЦК Петра Демичева, Высоцкий будет клясться в своей лояльности к существующей власти: «мое граждански ответственное творчество», «я хочу поставить свой талант на службу пропаганде идей нашего общества». Не было секретом для чекистов и то, что Высоцкий наконец-то «зашился», а значит, впервые всерьез подумал о своем будущем.