Модильяни - Кристиан Паризо

Разумеется, это не назовешь достойной профессией, дающей молодой чете возможность прилично жить. Строго говоря, Леопольд не был так уж беден, но, учитывая его семейное положение, денег все же не хватало. Чтобы подпитать свой скудный бюджет, он заделался перекупщиком: когда выдавалось свободное время, шел на блошиный рынок, где нередко удавалось откопать какую-нибудь картину, которую он тут же перепродавал с небольшим прибытком.

Впоследствии Кислинг засвидетельствует, что часто встречал его на площади Оперы с большой свеженаписанной картиной под мышкой — он направлялся к какому-нибудь любителю. Дар убеждения у него был такой, что он никогда не возвращался с пустыми руками.

Збо — спокойный молодой человек, обычно с трубкой в зубах, очень гуманный, великодушный, хорошо воспитанный, держащийся даже с особым достоинством, одетый скромно, но со вкусом, с рыжей, всегда аккуратно подстриженной бородой.

Амедео и Леопольд с первой же встречи проникаются взаимной симпатией. У них немало общего — любовь к поэзии, литературе, живописи. Когда Зборовский видит работы итальянца, это для него как удар молнии. Что-то подсказывает ему, что перед ним большой мастер. Он говорит Ханке, что нашел, художника, который стоит двух Пикассо, и горько сожалеет, что у него не хватит средств, чтобы дать ему возможность работать спокойно, не продавая свои рисунки в кафе.

31 декабря 1916 года, когда наступает время завтрака, на первом этаже «Ротонды» собирается целая толпа знаменитостей. Гийом Аполлинер, Андре Бийи, Андре Сальмон, Морис де Вламинк, Морис Рейналь, Поль Фор, Анри де Ренье, Андре Жид, Феликс Фенеон, Поль Пуаре, Жан Кокто, Пикассо, Макс Жакоб, Пьер Реверди, Хуан Грис, Блез Сандрар пришли на банкет, чтобы отпраздновать публикацию «Убийства поэта», вышедшего в свет в октябре и прославившего своего автора, которым был не кто иной, как Гийом.

Меню достойно Гаргантюа, оно само по себе поэма, и ему предстоит остаться в анналах. Состряпали же его Макс Жакоб и сам Аполлинер из имен, упоминавшихся в его стихах:

Закуски кубистические, орфические, футуристическиеРыба дружищи МеритартаОбласть тонкого филея а-ля КрониамантальАретинно-каплунное непотребство от ЕресиархаЭстетические медитации в салатеСырный «Кортеж Орфея»Фрукты из «Эзопова пира»Бисквиты от капрала в маскеБелое вино от «Чародея»Красное вино от штабных геодезистовИ снарядный ящик шампанскогоКофе парижских кафешантанных суареАлкоголи…

Аполлинер будет вспоминать этот «кубистический» пир как «нечто вроде вспышки магнезии, в точности такой, как тому и быть должно, блистательной и опасной, мгновенной, но доводящей до пароксизма…».

В это самое время Амедео у себя на втором этаже работает над портретом девятнадцатилетней девушки, ученицы Академии Коларосси. Портрет датирован 31 декабря 1916 года. Ее зовут Жанна Эбютерн. Она не пудрит лица, не красит губ. Похожа на венецианскую девственницу, лепка лица превосходна. Всей душой преданная живописи, увлеченная фовизмом, она хочет заниматься росписью фарфора и готовится к конкурсу на поступление в Национальную школу декоративного искусства, что на улице Бонапарта.

В этот последний день уходящего года Амедео ласково перебирает каштановые пряди, обрамляющие лицо Жаннетты, которую он в разговорах с товарищами по мастерской любовно называет «Кокосовым Орешком». Это кроткое юное созданье, доверчиво открытое для жизни и любви. Она бледна, прелестна, субтильна, немного болезненна, с большими миндалевидными глазами. Ее закадычная подруга Жермена Лабей по прозвищу Красная Фасолина, которой скоро предстоит стать женой Роджера Уайльда, говорит, что она робка и неулыбчива. И верно, она девушка серьезная.

Луч надежды засиял в жизни Амедео Его вдруг охватило непостижимое умиротворение, свежесть этой девушки, ни на кого не похожей, покоряет его. Только такой и может быть муза. Она его вдохновляет. Начиная с этого дня он будет поджидать ее у выхода после занятий с бьющимся сердцем, словно школяр на первом рандеву. «Счастье — ангел со строгим ликом» — так он говорил.

Она околдована этим тридцатитрехлетним мужчиной, который ухаживает за ней скромно, но совсем вскружил ей голову. Ей нравится, что он интересуется ею, ее живописью, ее рисунками, и она часами, забившись в уголок дивана в «Ротонде», не сводит с него глаз, слушая, как он декламирует свои итальянские стихи. До встречи с Модильяни у нее, видимо, было маленькое приключение с Фуджитой, который называл ее порочной и чувственной, что, без сомнения, объяснялось желанием расквитаться за обиду: их идиллия продлилась не более месяца.

Самое очаровательное описание Жаннетты оставил нам философ Станислас Фюме, друг семьи Эбютерн, знавший ее с малых лет:

«Ее поступь, медлительная и тяжеловатая, напоминала плавные движения лебедя. Да и во всем ее обличье впрямь было что-то близкое этой царственной птице. Стать, ритм движений, плавность форм, длинная шея, бедра… Ее чело венчал зеленый тюрбан во вкусе Веронезе, длинные, отливающие медью пряди, спускаясь из-под него, доходили до колен. Она долгое время носила фиалково-синее платье и яркую круглую шапочку. Ее лицо, не знавшее ни пудры, ни румян, меняло цвет от нежно-розового до зеленоватой бледности. Из-под великолепно очерченных бровей смотрели глаза, такие светлые, что казались почти белыми, — цвет бледных незабудок. Нос, длинный, как у лиц на византийских иконах, в бесконечных глубинах происхождения родственный лебединому клюву, но пропорционально гармонирующий с чистым овалом девственного лика старинного примитивного письма. Губы — оранжевые: это поистине была „девушка с апельсиновыми губами“, что явилась Рембо на лесной опушке, она словно бы вся целиком сошла со страниц его „Озарений“. Ее плечи были узки, пальцы хрупки, запястья тонки: в общем, это была красота парадоксальная, но одаренная уравновешенным изяществом амфоры».

Отец Жанны Ашиль-Казимир Эбютерн работал главным бухгалтером в торговой фирме, мать, Евдоксия-Анаис Теллер, была домашней хозяйкой. Они жили на улице Амьо, что на Монтань-Сент-Женевьев. Это были славные люди, честные католики, уважающие мораль. Андре, брат Жанны и тоже художник, писал недурные акварели. Все трое с самого начала с непреклонным, жестоким упорством воспротивились ее любовной связи с Амедео. Это вынуждало девушку целыми днями прятаться, а по вечерам неизменно возвращаться домой, ведь они даже мысли не могли допустить, чтобы Жанна ночевала вне дома.

Когда Амедео выставили из его мастерской на бульваре Распай и он снова впал в уныние, не зная, куда податься, Збо предложил ему работать в его гостиничном номере. Он создал два портрета Ханки, она походила лицом на сиенских мадонн, и Леопольду довольно быстро удалось эти портреты продать. Видя, что дела сдвинулись с мертвой точки, Збо предлагает Амедео контракт: 15 франков в день (около 20 сегодняшних евро) плюс краски, холсты и новые модели. Так он смог бы работать без проблем. Амедео соглашается, известив предварительно Поля Гийома, с которым особого родства душ так и не возникло, что уходит от него.

Видимая беспорядочность образа жизни, обескураживающие или шокирующие повадки, раздражавшие одних, других забавлявшие, как и неумеренное пристрастие к выпивке и наркотикам, никогда не мешали Амедео работать. И работал он быстро.

В начале 1917 года Липшиц и его жена, желая поддержать Модильяни как морально, так и материально, заказали ему свой портрет.

— Моя цена десять франков за сеанс и немного выпивки, — отвечал он.

На следующий день Амедео с неимоверной точностью и быстротой набрасывает несколько предварительных эскизов, потом они приходят к соглашению относительно позы, подсказанной их свадебной фотографией.

Назавтра Амедео со старым холстом под мышкой и ящиком красок в час дня является к Липшицам. Приступает к сеансу. Художник усаживается перед полотном, которое он разложил на стуле, и, ни слова не говоря, принимается за дело, прерываясь время от времени лишь затем, чтобы взять бутылку и отхлебнуть глоток. Иногда он встает, отступает на шаг и критическим взглядом озирает свою работу, сравнивая ее с моделью. День подходит к концу, он объявляет:

— Ну вот, полагаю, что я кончил.

Картина и впрямь была завершена, она очень удалась, но Липшицы никак не предполагали, что Амедео закончит двойной портрет за один сеанс, и это их крайне смутило. Заплатить всего 10 франков за это полотно им казалось совершенно неприличным, и они попросили его продолжить, ссылаясь на то, что им бы хотелось чего-то более основательного.

— Что ж, — отвечал Амедео, — если вам угодно, чтобы я все испортил, могу и продолжить.