Тайная любовь княгини - Евгений Сухов

— Не дам, Андрей Иванович. Даже если бы Дмитров был свободным городом… забрала бы его в казну. А теперь ступай… Постой! В память о покойном брате получишь иноходцев в седлах, шубы с его плеча да кубки, из которых он любил пивать.

— Спасибо, матушка, — низко поклонился потрясенный удельный князь.

Уже за дверью Андрей Иванович услышал, как Елена Васильевна вопрошала у малолетнего самодержца:

— Что должен делать государь-батюшка с изменниками?

— Наказывать, матушка, — со знанием дела пропищал Иван Васильевич.

— И как же ты их будешь наказывать, государь?

— Вот так! Вот так!

Послышались частые шлепки, и Андрей Иванович представил себе, как державный младенец что есть духу колотит по пухлому заду девку, на свой грех подвернувшуюся под его горячую государеву руку.

Казначей был из рода Вельских, звали его редким на Руси именем — Минсифей. Громадного роста удался детина — когда он стоял у входа в казну, то напоминал огромный камень, над которым нужно произнести заклинание, прежде чем отвалить в сторону.

Минсифей был дядька строгий и вел себя так, как подобает государеву казначею: поклоны принимал низкие, а если видел, что честь ему оказана не по чину, то тростью вжимал шею охальника в землю.

И ранее казна содержалась в большом порядке: окуривали ее ладаном, поливали святой водицей, а для прибытка рассыпали золотые монеты на пол. А при нынешнем хозяине порядок был установлен особый: всякий боярин за обращение к Минсифею обязан расплатиться серебряной монетой, и за день нередко набиралось до кувшина мелочи. С большим трепетом относился казначей к великокняжеской рухляди,[55] а за кафтанами, которые выдавались дворянам во время торжественных дней, следил сугубо пристально. При возвращении платья он строго оглядывал каждый клочок золоченой парчи и если видел хотя бы махонькое пятнышко, то лупил стрельцов и слуг до синяков и шишек.

Сейчас Минсифей дождался Андрея Ивановича. Он уже подготовил для старицкого князя дюжину соболиных шуб и пять охабней. Однако это было не самое лучшее из одежд Василия Ивановича, и казначей опасался, что Андрей заметит на воротнике соболиных шуб махонькие дырочки от молей.

Старицкий князь пришел в казну, когда Минсифей примерял братову шубу. Андрей узнал ее по просторным рукавам и широкому вороту, который узким клинышком спускался к самому поясу. Сшита шуба была известным московским скорняком Семкой Окрошкой, чья слава давно перешагнула границы стольного града. Многие удельные князья носили нагольные шубы, сшитые его руками.

Круглое лико казначея довольно расплылось, и старый плут наверняка представлял себя в Передней комнате в окружении многих бояр.

— Сними шубу, дурень! Не по чину носишь! — зло обронил с порога Андрей Иванович.

Минсифей, казалось, не смутился прибытием князя — глянул сурово на дверь, давая понять, что нет в государевой казне большего хозяина, чем он, и неторопливо стал стягивать с полных плеч соболиный мех.

— Зря серчаешь, князь, для тебя готовлю. Смотрю, чтобы мягкая рухлядь по швам не расползлась. Ты глянь на ворс, Андрей Иванович, как обнова хороша! Искрится, словно снег на солнце. А таких шуб я для тебя с дюжину приготовил. Будешь в тепле ходить и брата своего старшего вспоминать. Эх, какой человек был! А еще государыня наказала охабни тебе выдать, так я самые лучшие подыскал. Ты глянь, князь, на них одних золотых ниток на целый рубль наберется. — Минсифей потряс одежду за четырехугольный воротник, и длинные прямые рукава стали раскачиваться из стороны в сторону, словно живые. — Эти охабни я боярам даю, когда послы заморские подъезжают. Ты шибче на них гляди, ни одного пятнышка не встретишь. Я, ежели вижу, что запачкано малость, собственноручно носом охальника оттираю. Этим платьям еще век сносу не будет. А еще государыня повелела кубки тебе дать, из которых Василий Иванович пивал! Узнаешь? — Казначей взял в руки огромный золотой кубок.

— Как не узнать? Признал, — отозвался князь, все более хмурясь.

Это был любимый кубок Василия Ивановича, который он брал с собой даже на охотничью забаву, и вмещалось в него столько вина, что хватило бы опоить застолье из человек эдак двадцати. И князь Андрей невольно улыбнулся, вспомнив, что великий князь за вечер выпивал с десяток таких кубков.

В те времена, глядя на могучую стать московского государя, трудно было поверить, что в него может проникнуть смертельная хворь. Василий Иванович казался несокрушимым, как броня, что выходит из-под молота кузнеца.

— Хорошо… Брось мне все это в мешок… Мои рынды заберут, — переступил порог Андрей, не в силах прикоснуться к памятному подарку. — И еще вот что. — Он достал из-за пояса кошель и, запустив в него два пальца, вытащил медную монетку. — Вот это отдашь государыне. Скажешь ей, что Андрей Иванович сполна расплатился с ней за братовы шубы.

И князь бросил гривенник на шершавый дощатый пол.

ПРИГЛАШЕНИЕ В МОСКВУ

— Гони ты их, матушка, от себя подалее, — поучал великую княгиню Овчина-Оболенский. — Ежели допустишь до дворца, так они всю казну по камешкам в свои дворы перетаскают.

— Боязно, ох боязно мне, Ванюша! Как бы не остаться одной.

— А это к лучшему, власть — она признает только одного господина. — И конюший притянул к себе государыню.

Несмотря на стылую осеннюю пору, дачный дворец был теплым, а оттого казался по-особенному уютным. Этот загородный дом стал любимым местом государыни, куда она съезжала с девицами от суеты московского двора. Здесь, в густой тени яблоневых садов, великая княгиня, не оглядываясь на чин, водила хороводы с сенными девицами и прыгала через костры. А с недавних пор Елена Васильевна стала приезжать на дачу в сопровождении конюшего, и они, не опасаясь чужих глаз, всецело отдавались государской службе.

— А как же с Андреем Ивановичем быть? Сказывали мне, что в Старицу князь съезжал сердитый и будто бы все бранил меня за то, что вотчину его не преумножила.

Легкое пуховое одеяло лежало поверх белых плеч великой княгини. Иван Федорович взял за самый краешек покрывало и приподнял его. Он беззастенчиво осмотрел литое тело государыни. Потом, как бы прицелившись, приоткрыл рот и впился губами в основание шеи.

Елена Васильевна почувствовала, как в нее вливается жар и расползается по всему телу.

— Обними меня крепче. Господи, как же хорошо. Неужели такое может быть?

— Случается, матушка. Спрашиваешь, что с Андреем Ивановичем делать? — Овчина глянул на раскрасневшееся лицо государыни. Веки ее были прикрыты и слегка дрожали. — Ежели он такой строптивец, зови его в Москву… а там поглядим, как далее поступать.

Город был ставлен на извилистом русле Волги, которое со временем состарилось, отделившись от основного водотока, и скоро превратилось в топкую болотину, через которую не отваживалась проползти даже мерзкая гадина.

Место это обживалось и строилось не сразу. Поначалу его облюбовали пустынники, чьи скиты хоронились от постороннего взгляда в высоком многотравье, а потом сюда пришли монахи и заложили крепость, которая с летами переродилась в город Старицу.

Первым хозяином города был игумен мужского монастыря Родион, который больше отличался на бранном поле, нежели на пастырском поприще, и не однажды, собрав дружину из христолюбивых монахов, он смело задирал соседей-князей, стараясь расширить старицкие пределы. Но когда окрепла и разрослась Москва, Старица сама оказалась под ее властью. С тех пор этот город прочно вошел во владение московских великих князей и закреплялся за их младшими братьями.

Андрей Иванович любил свою вотчину и, уезжая на дальнее богомолье, скучал по ней, а сейчас, пробыв в Москве долгие месяцы, и вовсе истомился.

Но и по приезде домой душу старицкого князя не оставляла маета, и его настроение было столь же противным, как нынешняя осенняя погода. Холопы, зная неровный характер своего господина, в такие дни старались держаться от него подалее, не ведая того, когда следует ждать ломкого пряника, а когда жгучего кнута.

Андрей Иванович не переставал поносить великую княгиню и всякому жалился, что на его просьбу отдать ему в вотчину город Верею московская государыня не постеснялась плюнуть в ладонь и вылепить ему в лицо скверную дулю. Худо жилось при старшем братце, но сейчас, когда двор занял Оболенский, наезжать стало совсем невмоготу. Конюший сумел оттеснить к самому порогу старые московские боярские рода, а брата почившего государя спровадить со двора. Несмотря на удаленность от Москвы, Андрей Иванович пристально следил за жизнью дворца и ведал о всех происшедших переменах. Знал старицкий князь и о том, что у Оболенского объявилась молодая зазноба в Пыжевской слободе и конюший навещает ее всякую субботу, когда государыня Елена Глинская съезжает на богомолье по святым местам. И совсем неожиданно Андрей овладел секретом Соломонии и Овчины, когда остановился на ночлег по дороге из Москвы в женском монастыре. Прижал к себе крепко вратницу-послушницу на душистом сене, вот она и выложила благодетелю главную монастырскую тайну.