Что будет дальше? - Джон Катценбах

Со свойственной ей проницательностью, девушка заметила одну закономерность: как только она пыталась обуздать свои чувства, происходило нечто, что сводило на нет все ее усилия; и тогда ей не оставалось ничего иного, кроме как вновь предаться безысходному отчаянию, столь же мрачному, как обступившая ее тьма.

«Именно это им от меня нужно», — подумала она.

Дженнифер вновь вся обратилась в слух. Она не понимала, как реагировать на звуки, производимые ребенком: поверить в надежду? наоборот, испугаться?

Было ясно, что они значат что-то важное, но Дженнифер не могла понять что. Сознание собственного бессилия опять довело ее почти до слез. Но мысль о том, что все рыдания до сих пор ничем не помогли ей, удержала Дженнифер от очередного приступа истерики.

Девушка вновь улеглась на кровати. Она испытывала жажду, голод, страх и боль. Впрочем, ей было бы трудно сказать, какая именно часть ее тела болела. Казалось, ее ранили в самое сердце. Но даже это чувство отходило на второй план по сравнению с ощущением сухости в горле. После той газировки у нее во рту не было больше ни капли — сколько времени прошло? год? — а ела она последний раз лишь в первой половине того дня, когда ушла из дому. Сколько часов или дней минуло с тех пор?

Дженнифер понимала, что находится в заключении. Но зачем, почему этот плен — выходило за пределы ее разумения. Она подумала о том, что даже хладнокровные убийцы, осужденные на пожизненный срок, знают, за что их посадили в тюрьму. Перед глазами у нее стоял образ из какого-то кинофильма — она не помнила ни названия его, ни актеров, ни сюжета, лишь только одну картинку: узник отмечал на стене своей камеры каждый прошедший день. Дженнифер не было позволено даже этого. Она теперь понимала, что для узника знание — это большая роскошь.

То же немногое, что было известно Дженнифер, приводило ее лишь в еще бо́льшую растерянность.

Женщина сказала, что она должна подчиняться.

Но до сих пор никто ни о чем ее не просил.

Чем больше Дженнифер размышляла обо всем этом, тем более нервными становились движения ее пальцев, перебиравших шерсть плюшевого медведя. Прикосновения к этой игрушке пробуждали в ней какие-то особые чувства. Мистер Бурая Шерстка был единственным, что связывало ее нынешнее положение с той жизнью, которую она вела до момента, когда неожиданно открылась дверь грузовика и ее ударил незнакомый мужчина. Теперь же, раздетая почти донага, она находилась в помещении, которого не могла видеть. Она знала, что в нем имеется дверь. Знала, что есть туалет. И где-то поблизости — какой-то ребенок. Об этом она тоже знала. Пол был бетонный. Кровать — скрипучая. Цепь, прикрепленная к надетому на нее ошейнику, позволяла сделать шесть шагов в ту или иную сторону. В комнате было жарко.

Она была жива, и с ней был ее любимый медведь.

Окруженная тьмой, Дженнифер сделала глубокий вздох. «Ладно, Мистер Бурая Шерстка, будем отталкиваться от того, что нам известно. Только ты и я. Как, собственно, оно и было после того, как отец умер и мы с мамой остались одни».

Она не имела представления о том, сколько времени ей еще отпущено жить.

Она не знала, что ждет ее впереди.

Она не знала, какую роль она должна играть в происходящем, но в существовании некой роли, задуманной для нее похитителями, сомнений быть не могло.

Тут Дженнифер впервые задумалась о том, ищет ли ее кто-нибудь.

В тот самый момент, когда эта мысль посетила ее, ребенок издал очередной крик. Пронзительный, отчаянный вопль. Затем, как и прежде, звук смолк, и она вдвоем с медвежонком вновь оказалась в полной тишине. И хотя Дженнифер до конца этого не сознавала, звук детского плача выручил ее, отогнав самую мрачную мысль: как вообще кто-то может узнать, где искать ее?

— Включи-ка еще раз, — сказал Майкл. Он возился с главной камерой, пытаясь наладить систему автоматического слежения. — Не хочу переусердствовать, просто еще слегка улучшить…

Линда нажала какое-то сочетание клавиш.

Ребенок закричал вновь.

— Ты уверен, что она его вообще слышит?

— На все сто. Посмотри, как она вертит башкой. Все она прекрасно слышит.

Линда наклонилась к монитору, чтобы посмотреть, что показывает основная камера.

— Ты прав, — согласилась она. — Думаешь, клиенты тоже слышат?

— Уверен. Но им придется напрячь свои мозги, чтобы понять, что происходит.

На физиономии Линды появилась кривая усмешка.

— Я смотрю, тебе нравится загадывать им загадки? Не даешь им расслабиться?

— Да, это не в моем стиле, — усмехнулся в ответ Майкл.

Заложив руки за голову и потянувшись, он затем принял расслабленную позу, словно служащий какой-нибудь крупной компании после долгих часов, проведенных у экрана компьютера.

— Полагаю, им понравятся эти пронзительные вопли Номера Четыре. Такая бурная реакция делает происходящее на экране более реальным.

Парадоксальным образом Майкл презирал тех, кто смотрел шоу «Что будет дальше?». И хотя он с удовольствием получал от этих людей деньги, предоставляя взамен то, что им было нужно, он считал, что их увлечение подобной забавой свидетельствует о слабости и зависимости. Майклу казалось, что развращенная фантазия его заказчиков куда более паталогична, чем их с Линдой бизнес-проект. Среди тысяч пользователей Интернета, плативших за возможность видеть то, что передавали установленные в подвале дома веб-камеры, подавляющее большинство, по мнению Майкла, были одинокими, несчастными людьми, без какой бы то ни было личной жизни. Вот почему им не оставалось ничего другого, кроме как с головой погрузиться в сюжет, разработанный влюбленной парочкой.

Линда, в свою очередь, вообще редко задумывалась о клиентах, а если это и случалось, то ее мысли не имели ничего общего с представлениями Майкла. Она не видела в них людей, которые, движимые своими темными страстями, попадали в порочную зависимость от их с Майклом сайта. Для нее они были лишь множеством пользовательских профилей, зарегистрированных по всему миру, множеством сочетаний из пятнадцати цифр, соответствующих номерам их кредитных карт. У Линды была черта, присущая истинной бизнес-леди, — способность быстро производить сложные математические расчеты, и поэтому все учетные записи зарегистрированных на сайте пользователей связывались в ее сознании с крупными денежными суммами, хранящимися на безымянных банковских счетах, специально созданных ею для проекта «Что будет дальше?». Она не думала о том, кто там, на другой стороне земного шара, следит за развитием сюжета; ее волновали лишь вопросы бухгалтерии и то, что делает Майкл, чтобы события «Части четвертой» обрели особый драматический накал и не повторяли бы предыдущих частей.

Итак, за развитие сюжета отвечал Майкл. Линда же должна была обеспечить спрос на интернет-услугу. От того и другого в равной мере зависел успех всего предприятия. Линда была уверена, что подобные отношения и есть настоящая любовь.

В свободное время и в промежутках между съемками серий Линда любила почитывать желтую прессу, раскрывающую тайны личной жизни поп-музыкантов и кинозвезд. Она еженедельно следила за тем, кто из них с кем начал встречаться и у кого произошел разрыв с прежним партнером. Она давала волю своему воображению, пытаясь представить, что Брэд, Анджелина, Джэн или Пэрис выкинут в ближайшее время и каким образом себя скомпрометируют. Интерес к звездным схождениям и размолвкам она считала своим величайшим недостатком, но готова была простить себе эту слабость.

В течение долгого времени Линда мечтала о том дне, когда проснется знаменитой. Она думала о том, что, если бы только у людей была возможность оценить успех проекта «Что будет дальше?», о них с Майклом уже давно бы писали в журналах «Us» и «People».

Линду раздражал тот факт, что преступный характер их деятельности мешает им обоим прославиться. Она считала, что плод их с Майклом творчества гораздо важнее, нежели объект этого творчества. Они продавали людям воображаемый мир. И это само по себе стоило дороже любых денег. Они с Майклом давно уже были звездами — Линда в этом нисколько не сомневалась. Просто никто об этом не знал.

Со своей стороны, Майкл понимал, что Линда жаждет признания. И хотя он стремился сделать все для того, чтобы доставить ей максимум удовольствия, он все же предпочитал держаться в тени.

— Пора дать ей что-нибудь поесть, — сказал Майкл.

— Ты сам это сделаешь? Или пойти мне? — спросила Линда.

Майкл залез в компьютер, затем порылся в куче листков, вырванных из записной книжки. На этих листках он фиксировал все изменения первоначального сценария. Майкл был из тех, кто предпочитает тщательную подготовку. Задолго до того, как они с Линдой начали снимать «Часть четвертую», он придумал и изложил на бумаге множество возможных сюжетных ходов. Он любил составлять разнообразные планы и перечни, делал пометки на специальных карточках, называвшихся «Зритель / Видеоряд № 4». Ему нравилось сознавать, что грядущие события скрупулезно продуманы, и при этом обладал живостью ума, свойственной творческим личностям. Во время учебы в университете он посещал семинар по теории кино и написал курсовую работу, в которой анализировал фрагмент из фильма «В порту», где Ева Мари Сейнт роняет свою белую перчатку и ее поднимает Марлон Брандо. Режиссер этой картины Элайа Казан, повинуясь творческой интуиции, сделал так, что камера зафиксировала момент, которого не было в сценарии, и в результате эпизод стал классическим. «Я бы тоже так мог», — думал Майкл. Он тоже не любил следовать за сценарием и не относил себя к числу тех режиссеров, которые только и ждут, чтобы прокричать: «Стоп! Снято!» Он был гибок, ему нравилось импровизировать. Когда Майкл видел перед собой на экране, как Номер Четыре, вся в слезах, судорожно стискивает в объятиях плюшевого медвежонка, он не сомневался, что все великие кинематографисты были ничто в сравнении с ним. Ведь он создавал нечто единственное в своем роде, нечто гораздо более жизненное, захватывающее и непредсказуемое, нежели все они когда-либо могли себе вообразить.