Невыносимое одиночество - Маргит Сандему

— В самом деле?

Норвежец был изумлен. Имя Паладин считалось в Дании самым аристократичным, и то, что у него были норвежские родственники, звучало неправдоподобно. Танкред пояснил:

— Баронесса Мейден из Гростенсхольма — моя бабушка. Но она урожденная Линд из рода Людей Льда, и я приехал, собственно говоря, к Людям Льда.

Один из шведских пленных, услышав их разговор, подошел поближе.

— Извините, Вы сказали «Линд из рода Людей Льда»?

— Да, — сдержанно ответил Танкред.

— Я знал одного Линда из Людей Льда. Это было несколько лет назад, в Ливландии. Он был офицером шведской армии.

— Это Микаел, — улыбнулся Танкред. — Да, он сейчас здесь. Я разговаривал с ним вчера.

— Неужели? Я так хотел узнать, как у него дела! В последний раз, когда я видел его, он был ужасно болен. Более удручающего кризиса я никогда не наблюдал.

Танкреда это заинтересовало.

— Не будете ли Вы так любезны рассказать об этом кризисе? Нам трудно понять, что, собственно, беспокоит его, и мы очень волнуемся за него.

Извинившись перед норвежским офицером, они направились к крепостному валу.

— Мы считали, что он сошел с ума, — сказал пленный. — Да так оно и было. Он бормотал что-то про старинную усадьбу, про то, что нужно пойти туда и помочь хозяину избавиться от мошенников. И меня послали в это имение, это было как раз накануне нашего отъезда в Польшу. И я должен сказать, что в этом поместье были весьма странные отношения…

— Расскажите! Это представляет огромный интерес для нас всех!

И пленный рассказал о своем посещении имения. Слушая его, Танкред становился все более и более задумчивым. Когда рассказ был закончен, молодой маркграф воскликнул:

— Поедемте со мной в Гростенсхольм, немедленно! Я позабочусь о разрешении для Вас передвигаться по норвежской территории. Микаел должен услышать об этом.

Но в тот день они не попали на Липовую аллею. Танкред не освободился так скоро от своих обязанностей в крепости Акерсхус, а шведский пленный был нетерпелив, ему хотелось как можно скорее попасть домой.

Танкред нервничал, и на это были свои причины.

В тот день, когда Танкред разговаривал с пленными, Микаел посетил Гростенсхольм и Элистранд. Ему было так хорошо со всеми, что он съедал все, что ему предлагали. Он долго беседовал со всеми и делал записи об их жизни. И им было о чем рассказать. О пребывании Калеба и Маттиаса в Конгебергских шахтах. О приключениях Танкреда в Ютландии Микаел слышал накануне от самого Танкреда. О встрече Хильды с «оборотнем». Об истории Таральда и Ирьи. О том, что пережил Александр во время Тридцатилетней войны…

Но больше всех рассказывала, конечно, Лив. Она была самой старшей, ей исполнилось уже 77 лет, и о такой долгой жизни было что рассказать.

— Как приятно, что ты все это записываешь, Микаел, — сказала она. — Моя мать Силье вела дневник. Но после ее смерти я была в таком тяжелом состоянии, что растеряла все, так и не прочитав. Просто держала записи в руках и выронила где-то, не заметив этого.

Микаел кивнул, у него тоже такое бывало.

— Теперь все это утеряно навсегда, — вздохнула Лив. — Кто-то мог выбросить это. Все это так печально! Поэтому, если ты все запишешь, это будет великое дело.

— Мне представляется все это очень интересным, — сказал Микаел, и в глазах его появился отсвет чего-то нового. — Особенно важными мне кажутся твои и дедушкины рассказы, ведь вы знали другие, уже умершие, поколения Людей Льда.

Лив одобрительно кивнула.

— Я взял у Маттиаса много хорошей бумаги, которую он использует в своей работе, — оживленно продолжал Микаел, — и сегодня я подумал о том, чтобы начать делать подробные записи, переписать набело эти черновики, пока я не забыл, что к чему.

— Замечательно! Но самое лучшее — это то, что у тебя появился к чему-то интерес. Это всегда оказывает благотворное воздействие на отягощенный заботами ум.

Но Микаелу не удалось много написать. К вечеру Аре стало хуже: радость и переполох последних дней оказались для него чересчур большим испытанием.

— Боюсь, что это конец, — печально произнес Бранд.

— Неужели ничего нельзя… — начал было Микаел.

— Ничего. Маттиас сделал все, что было в его силах. Никлас тоже время от времени прикладывал к отцу свои ручонки, но раны его слишком серьезны. Маттиас считает просто чудом, что он все еще жив. Мы все думаем, что его поддерживала безнадежная мысль о том, что ты приедешь. У него была потрясающая воля к жизни. И твой приезд был для него волей небес.

— Спасибо, Господи, что Доминик привел нас сюда! Я подежурю ночью возле деда, дядя Бранд!

— Ты этого хочешь? Это обрадует его. Никлас может лечь с Домиником, чтобы мальчик не оставался один.

Микаел улыбнулся.

— Они оба не будут против.

В ночной тишине Микаел слышал хриплое дыхание деда. Аре знал, что он рядом, хотя Микаел и не осмеливался разговаривать с ним. Время от времени старик открывал глаза и посылал внуку взгляд, преисполненный доверия и счастья.

Микаелу не хотелось спать. Он сидел и слушал, как часы в прихожей отсчитывают один час за другим.

Аре спал или был без сознания, и Микаел почувствовал зависть: дед был счастлив, обретя тот мир, которого Микаелу никогда не удавалось достичь.

Удивительная мысль! Откуда она пришла! Он чувствовал теперь лишь неясную печаль, какую-то всепроникающую грусть. С ним творилось что-то странное.

Медленно-медленно к нему подкрался страх.

— Нет, — прошептал Микаел, — не сейчас! Не сейчас! Я не решусь на это!

Он знал, что эти преследования подходят к концу. Знал, что уже больше ничто не сможет противопоставить этому. «Доминик… Мой сын Доминик!.». — отчаянно пытался он ухватиться за эту мысль. Об Анетте думать не было смысла: она выпадала из поля его зрения. Но сын… «Я нужен Доминику. Доминик нужен мне. Я люблю его, разве этого не достаточно, чтобы…»

Но это уже не помогало. Ничто уже не могло вернуть его назад.

Он подошел к концу своего Скорбного пути, пути страданий и мук.

Пришла тьма, великая тьма.

Чтобы не тревожить деда, Микаел торопливо вышел в соседнюю комнату.

Тьма была бесконечной, она заполняла собой все пустое пространство вокруг него.

То, неизвестное, было теперь рядом. Теперь он мог видеть его. Оно манило его и притягивало, притягивало и манило…

Микаел опустился на колени: приступ был таким сильным, что он не мог стоять на ногах.

Доминик…

Кто такой Доминик? Это слово, это имя ничего не значило для него. То самое значило для него все! Все, к чему он стремился!

Постепенно мгла и туман рассеялись. Он увидел вокруг себя удивительный пейзаж, яркие краски, услышал прекрасную музыку. Вокруг него было так красиво, что захватывало дух.