Огонь подобный солнцу - Майкл Бонд

– Просто все иначе, когда это происходит сознательно.

– Так что же в этом плохого?

– А что вообще плохо? – Юноша вопросительно вскинул руки ладонями вверх.

Коэн подвигал своим стаканом, оставляя на стойке маленькие мокрые круги.

– Убивать, приносить несчастья – вот что плохо.

Юноша рассмеялся.

– Некоторые родители предпочли бы иметь детей убийц, а не гомосексуалистов.

– Каждому свое, – улыбнулся Коэн и, попрощавшись кивком головы, вышел.

Движение на улице Де Ром стихло: лишь изредка мелькали «ситроены» и «мерседесы», в которых сидели люди с холеными недоступными лицами, изысканно одетые и весьма самоуверенные. В витрине ювелирного магазина на срезанной шее манекена висела золотая цепочка – ее блеск казался особенно вызывающим и манящим. Из темного переулка, мяукнув, показалась тощая кошка. Присев на корточки, он позвал ее, но она не подошла.

Из-под двери Марии выбивался свет. Немного подождав, он постучал.

– Mi calentorro, – улыбнулась она, открывая дверь. – В ее комнате стоял теплый запах вина и марихуаны, кровать со сбитыми простынями была влажной от пота. – Что интересного видел?

– Мне там тоскливо.

– Si?

– Все хотят развлечься. А мне так одиноко.

– Поэтому они и стараются держаться вместе. А я люблю одиночек, los solitaries, – таких, как ты. – Она взяла бутылку вина, стоявшую возле кровати. – Хочешь? Кто-то из клиентов оставил.

– Это Nuits St. Georges.

– Maldito sea! Это не то что испанское вино. – Она закурила сигарету с марихуаной и передала ему. – Плоть и кровь.

Марихуана и вино принесли ему умиротворение и некоторую отрешенность. Лицо Марии казалось спокойным и беззаботным. Окутывавший его дым был похож на приподнимавшуюся вуаль. Она откинула волосы назад; под глазами, словно нарисованные тушью, были темные круги.

– А эта работа, – спросил он, – она тебя устраивает?

– Это для начала.

– Начала чего?

– Не хочу жить, как другие, – без денег, но с сопливыми детьми и мужем, который считает: раз он мужик, он имеет право трахать тебя каждую ночь и есть по три раза в день. – Зевнув, она встала и начала расстегивать блузку. – Устала.

Он смотрел на ее смуглый живот, видневшийся из расстегнутой блузки, у него перехватило горло.

– Ты хочешь спать одна?

Она бросила блузку на стул и начала расстегивать юбку.

– Я сегодня отработала семь раз, и один из них был довольно бурный. У меня все болит; больше мне не надо никаких мужчин. – Забравшись в постель, она широко раскинула руки. – И все-таки, ложись со мной, mi calentorro. Погрей меня.

Он вытянулся рядом с Ней на убогой скрипучей кровати. Ее тело казалось длинным, но на самом деле головой она едва доставала ему до плеча.

– Скоро, mi calentorro, я доставлю тебе большое удовольствие.

– Ты уже спасла мне жизнь, сестра милосердия. – Он поцеловал ее в гладкий лоб. – И тебе больше ничего не надо для меня делать.

Она уютно прижалась к нему.

– У тебя есть сестра?

– Была. В некотором роде.

– Как ее зовут?

– Она умерла.

Она немного помолчала.

– Как ее звали?

– Ким. – Он лежал рядом с чувством невыразимой грусти и в то же время испытывая успокоение от ее близости в ночной тишине Марселя, на этом маленьком живом островке – ее кровати. Рядом на полу, мирно похрапывая, спал Лобо.

Он проснулся в десять от звона церковных колоколов, жужжания мух, бившихся о стекло, и от струившегося на пол солнечного света. Сквозь верхние створки окна в комнату безжалостно и беспрепятственно врывалась синева. Марии уже не было; из его кармана торчали вложенные туда двадцать франков.

Сидя в кафе «Вольтер», он смотрел на отражение солнца в его чашке кофе с молоком и на сахарной корочке булки. Не задумываясь, он потратил два франка на Le Meridional и стал читать, щурясь от солнечных лучей. Он вдруг захохотал так громко, что привлек пристальное внимание сидевшей за соседним столиком пары.

– Здесь комиксы, – объяснил он, улыбаясь. Мужчина промокнул свои седеющие усы бумажной салфеткой.

– Комиксов на первой странице не бывает. Что же вас так рассмешило?

– Ах, месье, – Коэн поднял газету, – здесь Помпиду et sa cocotte, la France... Никсон, как размалеванная шлюха, несет чушь своим соотечественникам. – Он потряс газетой. – Здесь нет ничего настоящего! Настоящая правда укрывается, как свернувшаяся змея. А это – настоящие комиксы.

Мужчина потушил сигарету в блюдце.

– Зачем же тогда это читать?

– Потому что я, как и ты, дружок, хочу посмеяться.

– Ну что ж, смейтесь. – Поднявшись, он одел маленькую черную шляпу и пошел, уводя свою женщину.

Солнце неистово скользило по фасадам домов на противоположной стороне улицы Лафайет. Молодая листва сверкала, как изумруды. «Еще семь дней, малыш. Я прорвусь». Коэн вдыхал воздух с выхлопами и песчинками, доносившийся время от времени запах моря, кисловатый хлебный и нежный кофейный ароматы. Он ковылял по зеленевшим улицам под отрывистый стук высоких каблуков по потрескавшимся тротуарам и шелест покрышек по мостовой. Зайдя на почту, он написал несколько строк Хассиму, спрашивая его о новостях и обещая скоро прислать ему поручительство и билет до Марселя, и отправил свое послание на адрес «Елисейских полей». Измученный, обессиленный, он вернулся в комнату Марии и тут же уснул.

Она разбудила его, когда уже было время обеда.

– Тебе пора на вечернюю прогулку, mi calentorro.

Он сел, потягиваясь.

– Знаешь, с каждым днем я чувствую себя лучше.

Она толкнула его.

– Быстренько с кровати! Она мне скоро понадобится. Лобо, ко мне. Лижи его, пока он не встанет!

Его скитания по улицам прошли быстро. В два он постучал в ее дверь.

– Са va? – спросила она.

– Si. Toi?

– Легкая ночь. Я заработала всего триста. Она протянула ему бутылку вина, когда он сел возле нее на кровать.

– Одному просто хотелось посмотреть, он посмотрел и смотался.

– Не плачь. Лучше займись тогда мной. Она сморщила нос.

– Мне на самом деле не хочется.

Он поцеловал ее нежную кожу у виска.

– Я буду тебе должен с процентами. – Взяв ее руку, он стал целовать ее пальцы. – Какая маленькая ручка и какие тоненькие пальчики. Одолжи мне денег, и я быстро их тебе верну.

Она лениво сняла с себя одежду и, кинув ее на стул, залезла в кровать, наблюдая, как он раздевается.

– Иди, mi calentorro, иди сюда, – шептала она, обвивая его руками и раздвигая ноги, – не теряй времени, ничего не надо – просто так. Иди ко мне!

Неуклюже, забыв про нежность и точно обезумев, он набросился на нее, стал целовать ее между ног, ощущая кисловато-металлический привкус.

– Не надо, – сказала она, – дай мне...

– Молчи. – Приподняв ее за бедра, он вошел в нее сзади, лаская пальцами ее клитор.

– Полегче, – выдохнула она, – а то я возьму с тебя двойную плату.

Отпустив ее, он тут же проник вновь. Она застонала.

– Не притворяйся, – задыхаясь, прошептал он.

Они выгнулась в оргазме, впиваясь в него ногтями; над ее грудью было видно биение пульса. Когда они легли рядом, он чувствовал, как у него закружилась голова.

Приподнявшись, она поцеловала его.

– С тобой, calentorro, мне незачем притворяться: ты же не клиент. – Она прикоснулась к его мягкому пенису. – Посмотрите-ка на le petit, – улыбнулась она, – а рвется в бой с высоко поднятой головой.

Глава 16

– Просыпайся же! Сегодня Вербное воскресенье.

– Ну и что?

– Ну и что? Как ты можешь задавать такой вопрос?! Пора в церковь.

– А я уже больше не католик.

– Все равно надо. Бог нужен даже евреям.

Забравшись поглубже в постель, он погладил пальцем по ее животу.

– А я и не еврей. Плевать и на тех, и на других.

Она перекрестилась, ее соски качнулись.

– Пойдем внимать Господу!

Дневной свет серой амброй проникал сквозь высокие окна собора.

– Мудрость великолепна и неувядаема, – нараспев говорил священник. – Она легко постигается теми, кто любит ее, ее легко найти тем, кто ищет ее. – На алтарь падал холодный бледно-лиловый свет. Сидя на жесткой скамье, Коэн все время менял позу – колено болело. – Встающий с зарей будет вознагражден, ибо он найдет мудрость у ворот дома своего. Но мудро ли то, – продолжал свою проповедь священник, – что женщины, оставляя детей одних дома, уходят на работу? Мудрость ли то, что молодежь шатается по улицам допоздна, одурманивая себя наркотиками, прелюбодействует, насмехаясь над родителями и над церковью? Жизнь в грехе, порнография, проституция, начинаясь с дома, заканчивается на улице!

– Как ты можешь слушать эту чушь? – Коэн толкнул Марию.

– Тише!

Во время причастия она встала и схватила его за руку.

– Пойдем!

– Иди, – хмыкнул он, – а я еще не исповедовался.

– Господу известны твои грехи.

– А мне – его.

Однако он послушался ее, сам не зная почему, и пошел рядом с ней по проходу, склонив голову, расслабленно опустив скрещенные руки, стараясь подавить в себе до боли знакомое чувство близившегося конца. Успокаивающие звуки органа, высокое нежное пение детского хора, тихая вереница прихожан, приближавшийся монотонный голос священника: