Паразиты сознания - Колин Уилсон

— Ты, вероятно, хочешь сказать, что она служит для паразитов базой? — спросил Райх.

— Нет, этого я не думаю. Но предполагаю, что они Луну все равно так или иначе используют. У меня складывается ощущение, будто она испускает некую дестабилизирующую энергию — психическую энергию. Словно какой-нибудь гигантский передатчик. А земля — гигантский приемник.

Тут все наперебой пустились излагать по памяти отрывки из всевозможных мифов о Луне — я таких никогда и не слышал. Мне рассказали о культе Хербигера (его, кстати, исповедовал Гитлер), согласно которому Земля примерно раз в десять тысяч лет захватывает в плен новую Луну. Теперешняя Луна, по Хербигеру, является по счету седьмой. Предыдущие шесть заканчивали тем, что свергались на Землю, вызывая страшные катаклизмы, уничтожавшие почти все человечество. Описанный в Библии всемирный потоп был вызван падением шестой такой луны. Прочие приводили также другие «лунные теории» (в их числе гипотезы Великовского, Беллами, Сора), которые, похоже, свидетельствовали, что мысли о Луне, как о некой враждебной силе, занимали многие умы.

Большинство таких теорий звучало настолько абсурдно, что принимать их всерьез было нельзя. Одно, что я уяснил себе при этом достаточно четко, это что Луна производит определенное рассредоточивающее воздействие на подсознательные уровни мозга. Райх, помнится, говорил, что апогей силы у паразитов приходится на ночную пору. Я всегда усматривал причину этого в том, что к концу дня ум устает. Но смутно зреющее чувство уязвимости я угадывал в себе, и хорошо отоспавшись. «Как ты считаешь, — спросил я Холкрофта, — а не могут паразиты эту странную лунную энергию как-то использовать; использовать на то, чтобы вмешиваться в мыслительные процессы людей?»

Но Холкрофт осведомлен был об этом не более чем мы все. И все же одно здесь было совершенно ясно: нам надо выяснить, сможем ли мы выйти за пределы этого искусственно нагнетаемого рассредоточивающего воздействия. Если, как предположил Холкрофт, Луна — гигантский передатчик, а Земля — приемник, то, стало быть, надо выйти за порог диапазона их обоих. Это значит, что наш теперешний курс необходимо сменить, иначе мы будем как на привязи кружить по огромному эллипсу в пределах шестнадцати тысяч километров от Луны.

Я радировал в Аннаполис полковнику Мэсси и передал, что мы бы хотели сменить маршрут и уйти в открытый космос, взяв курс примерно на тот отрезок пространства, крайние точки которого составляют на данный момент Юпитер и Сатурн. Мэсси ответил, что не видит причины препятствовать: топлива у нас хватит еще на две недели. Это значит, что мы можем рискнуть и безостановочно двигаться дольше еще на миллион двести километров, прежде чем повернем обратно. Если бы с ним все согласовали заранее, нас бы снабдили запасом топлива, достаточным на одоление половины расстояния до Марса. Я ответил, что, на мой взгляд, нам хватит и восьмисот тысяч километров: такая удаленность от Земли уже более чем вдвое превышает расстояние между нашей планетой и Луной.

Следуя указаниям Мэсси, я произвел необходимые переключения в автоматике корабля, после чего присоединился к общей вечерней трапезе. Учитывая положение, в котором мы пребывали, ужин проходил до странности весело. Мы мчались, оставляя позади Луну и устремляясь в глубины космоса, куда до нас не рисковал еще проникать никто, за исключением злосчастной экспедиции «Проклиса». Тревожные мысли о Земле каким-то образом развеялись, как пропадает беспокойство о служебных делах в первый день отпуска. В ту ночь я заснул так глубоко и безмятежно, как не спал уже несколько недель.

Я проснулся и посмотрел на часы — было половина восьмого. Мне было непонятно, отчего это я вдруг чувствую себя таким счастливым. Может, я видел какой-нибудь сон? Нет, никаких снов я не помнил. Поднявшись, я подошел к заднему иллюминатору. Луна смотрелась огромным полукружьем, на котором явственно проступали гористые складки. Сзади, на расстоянии почти в четыреста тысяч километров, виднелся широкий, иззелена-голубой серп Земли, как какое-нибудь громадное солнце. Само Солнце было ослепительно-белым, словно вот-вот собиралось взорваться, а звезды все казались во много раз крупнее, чем на Земле. Ощущение восторга поднялось во мне на такую немыслимую по интенсивности высоту, что я поневоле вынужден был его подавить.

Я закрыл глаза и опустился на глубину сознания. В сравнении со вчерашним там было теперь спокойнее, хотя турбулентность все еще чувствовалась. Стало очевидным: так или иначе она имела связь с Луной. Но сила ее пошла на убыль, результатом чего явилось чувство изумительной внутренней умиротворенности и свободы, какое бывает у человека, оправляющегося от болезни.

Я пошел и разбудил Райха с Холкрофтом. Они, я заметил, выглядели столь свежо и жизнерадостно, какими я не видел их вот уж многие и многие недели. И они испытывали точно такое же ощущение свободы. Никто из нас не произнес ни слова, но в каждом трепетало одно и то же чувство огромной надежды.

Ничего в тот день не произошло. Мы просто сидели кто где и, глядя на медленно удаляющуюся Луну, укромно прислушивались к растущему где-то внутри чувству свободы. В каком-то смысле этот день был самым знаменательным во всей моей жизни, и в то же время мне почти нечего о нем сообщить.

И вот начиная с этого места возникает проблема, связанная с языком. Слова отныне начинают подводить, поскольку подобных ощущений нашему стандартному языку никогда еще не доводилось описывать. В моих силах лишь попытаться предложить параллель. Представьте себе страну карликов, у кого для описания размеров существует множество различных слов и выражений: «крупный», «большой», «огромный», «гигантский», «громадный» и так далее. А когда им нужно описать что-нибудь особенно большое, те карлики говорят: «Громадный как человек». Так вот, что бы случилось, если б кого-нибудь из них подхватил вдруг орел и пронес по небу над вершиной Эвереста? Смог бы тот карлик подобрать какое-нибудь слово, объясняющее по смыслу, что гора велика была настолько, что даже человек в сравнении с ней казался ничтожно мал?

В этом и состоит суть моей проблемы. Я не буду прикрываться лицемерными фразами о том, что такое невозможно описать словами. Словами можно описать что угодно, если иметь на то время и желание. Если наши нынешние языковые рамки для этого тесны, можно осмотрительно их расширить.

Но, по крайней мере, на данном этапе такое неосуществимо. Для того чтобы адекватно описать то, что происходило со мной в течение следующих десяти дней, потребовалась бы объемистая книга, состоящая из одних сравнений. Так что придется мне приложить максимум старании и выжать все возможное из имеющихся в наличии несовершенных языковых средств.

В таком случае происходящее с нами в те дни можно было бы назвать постепенным выходом из-под влияния паразитов. Это мы уяснили в первый же день.

Они по-прежнему находились у меня в уме — это я ощутил сразу, когда, едва лишь закрыв глаза, углубился в сознание. Их присутствие я теперь сознавал в самых нижних этажах своего сознания, под «детской». Дотянуться до них мне по-прежнему не удавалось, но я явственно чувствовал их панический страх. Им было неуютно сознавать себя в восьмистах тысячах километров от Земли. По мере того как разрыв увеличивался, паника паразитов все более усугублялась. Теперь мне было ясно, что эти существа наделены разумом лишь в зачатке. Умей они мыслить логически, они б сообразили, что не позднее чем через две недели мы неизбежно возвратимся, а до этого срока можно как-нибудь перебиться и без нас. Но их полонил страх — совершенно бессмысленный, какой бывает у малолетнего ребенка, боящегося покидать дом, к которому привык. Долгое время паразиты существовали на Земле, вольготно купаясь в океане человеческой жизненной энергии, и свободно переплывали от одного человека к другому, неизменно чувствуя вокруг себя избыток пищи. Теперь они чувствовали, что каждым новым километром соединяющая их с Землей ментальная связь теряет прочность, и пугались.

Некоторым из нас переносить подобное было не ахти как приятно. Страх паразитов мы по ошибке принимали за свой собственный, что было естественно — ведь, возникая в подсознательных глубинах мозга, он затем поднимался непосредственно в сознание. Более опытным из нас приходилось постоянно быть начеку, чтобы никто из числа новобранцев случайно не поддался панике. Мы понимали теперь природу синдрома «боязни космоса», сводившего до этой поры на нет все усилия человека проникнуть в космические дали.

Так шли дни, и мы убеждались, что победа у нас уже в руках и все измеряется лишь тем, сколько времени пройдет, прежде чем паразитов окончательно доконает паника. Отделяющее нас от Земли расстояние с каждым днем возрастало еще на сто девяносто тысяч километров. Вопрос теперь состоял лишь в том, сколько нам еще останется пройти, прежде чем они «сломаются».