Великие битвы XI–XIX веков: от Гастингса до Ватерлоо - Эдвард Кризи

В 1830 г. была свергнута династия, навязанная Франции силой иностранных штыков. И народы сразу же содрогнулись в ожидании очередного всплеска анархии в стране и возрождения честолюбивых целей французов. Они «смотрели в будущее в тревожном ожидании периода разрушений, подобного тому, что испытал на себе римский мир в середине третьего столетия нашей эры».[53]

Луи-Филипп сумел дезориентировать революционеров, и какое-то время казалось, что ему удастся задушить революцию.

Но, несмотря на законы Фиши, на блистательные французские завоевания в Алжире, на браки, стирающие границу на Пиренеях, сотни укрепленных крепостей и сотни тысяч солдат, революция жила и ждала выхода своей энергии. Старый дух титана постоянно стремился вверх, ему было тесно в рамках «монархии с республиканскими институтами». Наконец, четыре года назад (в 1848 г. – Ред.) все здание королевства треснуло и было разрушено, будто одним дуновением ветра, в результате восстания демократов в Париже. И сразу же последовали новые восстания, баррикады, свержения крупных и мелких монархов, вооруженные столкновения между сторонниками различных партий, государств и народов. В недавней европейской истории эти события стали обычным явлением.

Сейчас Франция называет себя республикой (уже в 1852 г. произошел переворот, и Франция до 1870 г. снова стала империей. – Ред.). Впервые она присвоила себе этот титул 20 сентября 1792 г., в тот самый день, когда было выиграно сражение при Вальми. От этой битвы берут свое начало демократические перемены 1848 г., когда так же, как и в 1792 г., в Париже была провозглашена республика, исповедующая те же принципы и ценности.

До той битвы перспективы развития демократии в Европе представлялись иными. И это иное развитие событий могло бы отразиться на нынешнем состоянии французского народа, если бы колонны герцога Брауншвейгского наступали более решительно, а солдаты Дюмурье и Келлермана, напротив, оборонялись менее стойко. Когда в 1792 г. Франция начала войну с великими европейскими державами, у нее еще и в помине не было той прекрасно организованной военной машины, которая была создана с учетом опыта нескольких революционных войн и которой страна обладает и поныне. В последние годы правления короля Людовика XV старая королевская армия постепенно приходила в упадок. Это относится как к ее численности, так и к оснащенности современным оружием и боевому духу. Военная слава, добытая после того, как Людовик XVI отправил на войну в Америку (а также в Индию и др. – Ред.) дополнительные силы, несколько восстановила прежний престиж военных. Неподчинение и дух анархии, порожденные участием в революционных беспорядках сначала французской гвардии, а затем и солдат армейских полков, вскоре распространились по всей армии. Во времена Учредительного (1789—1791), а затем Законодательного собрания каждая жалоба солдата на офицера, какой бы пустячной или безосновательной она ни была, рассматривалась пристрастно, как считалось, с соблюдением принципов свободы и равенства. Это привело к постепенному падению дисциплины и разложению солдат старой армии. Военных обвиняли в том, что ими командуют запятнавшие себя представители аристократии, а в военном министерстве царят путаница и некомпетентность. Многие самые боеспособные полки последних лет монархии были укомплектованы иностранцами. Они были либо истреблены в попытках защитить трон от восставших, как это произошло со швейцарцами, либо расформированы. Солдаты этих частей были вынуждены бежать за границу, и многие из них впоследствии оказались в рядах иностранных армий, вторгшихся во Францию. Кроме того, в результате эмиграции представителей знати французская армия лишилась практически всех старших офицеров и значительной части младшего офицерства. Более 12 тыс. юношей французских аристократических фамилий, которые из поколения в поколения служили на командных должностях армии Франции и которые, как продолжали считать в народе, в случае войны возглавят солдатские массы, теперь собрались под знамена Конде и других руководителей эмиграции. Теперь они намеревались сокрушить французские войска и овладеть Парижем. Те же, кто занял их место во французских полках и бригадах, пока не имели ни соответствующей подготовки, ни опыта. Они были ненадежны и не пользовались авторитетом у солдат.

Таково было состояние того, что осталось от старой армии. Но ядро новой армии, с которой Франция вступила в войну, состояло из добровольцев, призванных из числа представителей восставших народных масс. И эти люди были еще менее подготовленными к боям. После объявления войны к границам страны под звуки «Карманьолы» стекались революционные добровольцы из всех департаментов страны, которые вняли призывам якобинцев о том, что родина в опасности. Они были преданными и храбрыми бойцами. Души их «воспламенились под влиянием цветистых революционных лозунгов, которыми любили разбрасываться красноречивые ораторы, песен, танцев и бесконечных дискуссий». Но все эти люди не желали признавать дисциплину и подчиняться приказам командиров. Они не признавали никакой власти над собой. В лагере революционной армии оказалось множество негодяев, запятнавших себя участием в самых чудовищных и кровавых преступлениях на улицах Парижа. Они же «прославились» полной беспомощностью перед лицом противника и в то же время нежеланием подчиняться собственным офицерам (похожее, но в больших масштабах повторилось в России в 1917—1918 гг. – Ред.). Кстати, перед битвой при Вальми под командование Дюмурье прибыли восемь батальонов федератов, зараженных многочисленными случаями жестоких убийств и подстрекательств к бунту. Эти «солдаты» могли за короткое время разложить всю его армию. Они открыто заявляли, что офицеры старой армии являются предателями и необходимо очистить от аристократов армию, как это уже было сделано в Париже. Тогда Дюмурье построил эти батальоны, разместил у них в тылу сильный отряд кавалерии, а на флангах приказал установить два артиллерийских орудия. Затем он со всем своим штабом и в сопровождении эскорта из сотни гусар появился перед строем батальонов. «Ребята, – крикнул Дюмурье, – я не стану называть вас ни гражданами, ни солдатами. Вы видите перед собой эти пушки, а за собой эту кавалерию. Вы запятнали себя преступлениями, а я не намерен терпеть здесь убийц и палачей. Я знаю, что среди вас есть мерзавцы, которые осмелились подстрекать вас к нарушениям закона. Заставьте их выйти из строя или назовите мне их имена, иначе я буду считать вас ответственными за их поведение».

Один из современных историков Французской революции, который рассказал об этом эпизоде, мысленно так ответил французскому генералу: «Терпение, Дюмурье! Эта неустойчивая толпа крикунов и бунтовщиков, стоит только их обучить и подготовить, превратится в монолитную массу бойцов. Они научатся идти вперед и яростно бросаться в бой, подобно урагану. Смуглые усачи, часто босые, иногда даже раздетые, но обладающие железными мышцами. Им будет нужен лишь хлеб и порох, этим детям огня, ловким, горячим, стремительным, каких не видела земля со времен Аттилы».

В такие монолитные массы бойцов вскоре суждено было превратиться всем этим солдатам французской революционной армии. И стране пришлось положиться на них во времена смертельной опасности, когда этот процесс превращения был еще в самом начале.

Первые события войны принесли Франции череду катастрофических неудач. Это было ужасно, даже с учетом того, в состояние какого хаоса были ввергнуты ее правительство и ее войска. Надеясь использовать в свою пользу неготовность к войне Австрии, которая в тот период владела Нидерландами, Франция начала кампанию 1792 г. вторжением во Фландрию силами, которые численно значительно превосходили противника. Казалось, все говорит о том, что очень скоро это европейское яблоко раздора будет завоевано. Но одного взмаха австрийского меча, самого первого выстрела австрийской пушки оказалось достаточно для того, чтобы расстроить все планы французов. Один из отрядов французской армии численностью 4 тыс. солдат наступал через границу из Лилля, когда неожиданно путь ему преградил гораздо менее многочисленный австрийский гарнизон города Турне. Не было сделано ни одного выстрела, не дошло дело и до штыкового боя. Мгновенно охваченные паникой, французы с криками бросились назад, пока не добежали обратно до Лилля. Там поход закончился мятежом, во время которого был убит командир корпуса и несколько старших офицеров. В тот же день французская дивизия под командованием Бирона в составе 10 тыс. сабель и штыков встретилась с небольшим отрядом австрийских стрелков, который проводил рекогносцировку на местности. Противники едва успели обменяться выстрелами. Достаточно было нескольких точных выстрелов австрийцев по боевым порядкам французов, как два полка французских драгун бросились удирать с криками: «Нас предали!» Их примеру сразу же последовали и остальные французские солдаты. Подобные случаи панического бегства, почти всегда необъяснимого, происходили постоянно, как только первые революционные французские полководцы Рошамбо, Люкнер или Лафайет пытались бросить свои войска на врага.