Время «Икс»: Пришельцы - Роберт Силверберг

И потом был Ричи Бек, вот в этой самой кладовой, неожиданно теплой мартовской ночью, когда все спали в своих комнатах в задней части ресторана. Она на цыпочках поднялась по лестнице, а Ричи залез по водосточной трубе и потом в окно — высокий, гибкий, грациозный Ричи, кото рый отлично играл на гитаре, пел и рассказывал всем, что в один прекрасный день собирается стать генералом в войне с Пришельцами и стереть их с лица Земли. Замечательный любовник Ричи. Она придерживала блузку, помня высказывание Эдди насчет своей груди. Ричи ласкал и поглаживал ее так долго, что она начала волноваться, как бы их не обнаружили, и захотела, чтобы он перешел к делу; когда же он вошел в нее, то ощущение было такое, будто его «копье» смазано маслом,— гладкое, скользящее так легко, легко, легко, один мягкий толчок за другим, и снова, и снова… а потом внутри у нее что-то изумительно запульсировало, она содрогнулась от удовольствия и застонала так громко, что Ричи закрыл ей рот ладонью, чтобы она никого не разбудила.

Вот тогда-то они и сделали этого младенца. Никаких сомнений. Весь следующий день она грезила о том, чтобы выйти замуж за Ричи и провести все оставшиеся ночи своей жизни в его объятиях. Но в конце той недели Ричи исчез из Солсбери — прошел слух, что он ушел-таки в подпольную армию, собирающуюся напасть на Пришельцев,— и больше никто о нем ничего не слышал.

Энди. Эдди. Ричи.

А теперь она лежала на полу той же самой кладовой, со спущенными штанами, накрытая одним лишь изношенным одеялом, от которого несло вонью подгорелого масла, и ее лоснящийся, непомерно раздутый живот раздирала нечеловеческая боль. Воды отошли где-то около полуночи. Она как раз в этот момент осторожно поднималась по лестнице, чтобы спрятаться наверху и дождаться конца величайшего бедствия своей жизни. Схватки становились все чаще и чаще — словно внутри происходили маленькие землетрясения. Сейчас, наверно, было уже часа два, три, а то и четыре утра. Сколько времени это будет продолжаться? Еще час? Шесть? Двенадцать?

Может, уступить слабости и позвать Аиссу помочь?

Нет. Нет. Она не осмеливалась.

С улицы доносились голоса ранних прохожих, звуки шагов. Странно, с какой стати они так поздно кричат и бегают по улицам? Гулянки на Рождество редко затягиваются на ночь. Слов было не разобрать, но потом в голове у нее ненадолго прояснилось, и она услышала совершенно отчетливо:

— Чужеземцы! Сносят Стонхендж, разбирают его на части!

— Подгони сюда фургон, Чарли, давай сгоняем и посмотрим, что там творится!

Сносят Стонхендж. Странно. Странно. Зачем им это, недоуменно подумала Джасмина. Но тут боль возобновилась с новой силой, вытеснив все мысли о Стонхендже, Пришельцах, которые, не моргнув глазом, одолели непобедимых белых людей и теперь правят миром, и вообще обо всем, кроме того, что происходило с ней,— о пылающей огнем голове, о пульсации в теле и неудержимом движении вниз чего-то… чего-то…

Чего-то.

— Хвала Аллаху, Владыке вселенной, сострадательному и милосердному,— робко пробормотала Джасмина.— Нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — пророк Его.

И снова:

— Хвала Аллаху, Владыке вселенной…

И снова.

И снова.

Боль была просто ужасающая. Казалось, она сейчас разорвет Джасмину.

— Авраам, Исаак, Измаил! — что-то начало ворочаться внутри, словно штопор, ввинчиваясь в ее плоть.— Мухаммед! Мухаммед! Мухаммед! Нет бога, кроме Аллаха!

Теперь в ее голосе не было робости. Пусть Мухаммед и Аллах спасут ее, если они на самом деле существуют. Что в них толку, если они не спасут ее, такую невинную, такую неопытную, едва начинающую жить? Позже, когда огненное копье потрошило ее внутренности, а тазовые кости, казалось, вот-вот треснут, из нее потоком хлынули другие имена: Моисей, Соломон, Иисус, Мария — и даже запретные индусские имена: Шива, Кришна, Шакти, Кали… кто угодно, только помогите ей пройти через этот ужас, кто-нибудь, кто-нибудь, кто-нибудь, кто-нибудь…

Она вскрикнула три раза, коротко, резко, пронзительно.

Последний ужасающий спазм — и ребенок вышел из нее с поразительной быстротой, а за ним хлынула кровь, красная река, текущая неудержимо. Джасмина сразу поняла, что надвигается смерть. Что-то пошло не так. Из нее вытекут все внутренности, и она умрет. Спустя всего несколько мгновений после рождения ребенка на нее снизошло сверхъестественное новое спокойствие. Не осталось никакой энергии, чтобы закричать или даже взглянуть на малыша. Он лежал где-то между ее широко расставленными ногами; это все, что она знала. Утопая в крови и поту, она подняла руки к потолку, уронила их и обхватила свои пульсирующие груди, полные молока. Больше она не называла святых имен; вряд ли она сейчас помнила свое собственное.

Они тихо заплакала. Задрожала. Попыталась лежать совершенно неподвижно, чтобы не усиливать кровотечение.

Час прошел, или неделя, или год.

Потом в темноте где-то высоко над ней испуганный голос произнес:

— Что? Джасмина?! О, боже мой, боже мой, боже мой! Твоего отца это убьет!

Аисса, вот кто это. Наклонилась к ней. Сильные руки подняли ее голову, прижали к теплой материнской груди.

— Ты слышишь меня, Джасмина? Ох, Джасмина! Боже мой, боже мой! — и потом из горла мачехи вырвался горестный вопль.— Джасмина! Джасмина!

— Бэби? — спросила Джасмина голосом тише тихого.

— Да! Здесь! Здесь! Ты можешь видеть?

Джасмина не видела ничего, кроме красного тумана.

— Мальчик? — все так же еле слышно спросила она.

— Мальчик, да.

Сквозь туман, застилавший глаза, она как будто увидела что-то, лежащее на руках мачехи,— маленькое, розовато-коричневое, вымазанное в чем-то красноватом. Однако она хорошо расслышала его крик.

— Хочешь подержать его?

— Нет. Нет.

Джасмина отчетливо понимала, что происходит. Последние силы покидали ее.

— Он сильный и красивый,— сказала Аисса.— Великолепный мальчик.

— Ну, тогда я счастлива,— энергии у Джасмины осталось совсем немного.— Его зовут… Халид. Халид Халим Бек.

— Бек?

— Да. Халид Халим Бек.

— Кто отец, Джасмина? Бек?

— Бек. Ричи Бек,— и это было последнее, на что у Джас-мины хватило сил.

— Скажи, где он живет, этот Ричи Бек? Я найду его. Позор какой, рожать одной, в темноте, в этой ужасной комнате! Почему ты ничего не рассказывала? Почему скрыла все от меня? Я помогла бы. Я…

Но Джасмина Хан уже не слышала ее — она была мертва. Сквозь грязное окно в кладовую проскользнул первый луч утреннего солнца. Наступил день Рождества.

В восьми милях отсюда, у Стонхенджа, Пришельцы заканчивали свою ночную работу. На продуваемой ветрами равнине Солсбери, под руководством трех огромных чужеземцев, люди-рабы, используя ручные устройства наподобие пистолетов, испускающие яркое фиолетовое мерцание, выкорчевали все до одной древние каменные плиты знаменитого монумента с такой легкостью, словно это были вкопанные в землю чучела. И установили их по-новому. Те, которые составляли внешний круг, теперь выстроились в два ряда с севера на юг; те же, что входили во внутренний круг, образовали равносторонний треугольник, а шестнадцатифутовую плиту, которая возвышалась посредине,— люди называли ее Каменным алтарем,— установили в центре треугольника.