Интернет и идеологические движения в России. Коллективная монография - Коллектив авторов

Рис. 33. Одна из твиттер-лент 18 июля 2013 г. [437]

Что касается лидеров «анти» – дискурса, выражающих неодобрение по отношению к оппозиции, к народным сходам, к Навальному, то среди них также были как профессиональные и последовательные борцы с оппозицией и особенно ее либеральной частью, которых мы уже описывали в главе 1, так и «любители» – не по долгу службы, но не менее агрессивно высмеивающие вышедших на митинги и оппозицию в целом[438]. Все эти online-усилия по дискредитации протеста вместе с тем не мешали его развитию, так как опаздывали во времени и были скорее реакцией на протестное движение, нежели способом борьбы с ним (это документируют и графики – если сравнить пики частотности высказываний «про-» и «анти-», можно увидеть лаг, который означает, что последние были запоздалой реакцией на первые[439]).

Выводы и прогнозы: причины конца «Русской зимы» и будущее протеста

Несмотря на все благоприятные условия, обещавшие новый виток протестного движения в ходе «Русской зимы» 2011–2013 гг., Народный сход 18 июля 2013 г. оказался его последним значительным эпизодом.

В рассуждениях о причинах конца «Русской зимы» помогают сравнения[440], которые проявляют компонент, практически полностью отсутствующий в российском случае протестного движения, – позитивную фазу консолидации, которая и должна приводить к повторению митингов, создавая постоянную протестную активность и тем самым развивая протестное движение. Эта невозможность позитивной консолидации протестного меньшинства, недостаток уверенности в успехе своих действий, гордости за себя, ощущения «делания истории», надежд на желаемый результат своего протеста и подобных эмоций характерен для всех этапов «Русской зимы», за исключением очень краткого первого этапа в декабре 2011 г.

Мы назовем эту специфику российского протестного движения негативной консолидацией, развивая тезисы Льва Гудкова о типичных характеристиках провластного российского большинства[441]. Как мы показали в главе 1 и подтверждаем в данной, тезис о его провластности является спорным; «головой и сердцем» провластных россиян в России, скорее всего, не большинство (но, несомненно, больше, чем в той же степени оппозиционных к власти). Сколько бы их ни было, негативные мобилизация, идентичность, консолидация – это свойственные им черты, ярко проявляющиеся в американофобии, ненависти к так называемым западным ценностям и борющимся за них российским либералам.

Однако и в оппозиционных к власти российских движениях, и в том числе в наиболее оппозиционном – либеральном, мы видим ту же самую описанную Гудковым ситуацию, когда «групповые настроения раздражения и недовольства могут стать заместителями идеологических программ и партийных позиций»[442]; когда вместо лозунгов используются «нигилистические оценки действий “другого”»[443]; когда участники движения не артикулируют и не пропагандируют свои цели и средства их достижения, не предлагают никакой иной объединяющей идеи, кроме «против врага».

В той же степени, что и конформисты, которые в наших примерах преимущественно высмеивают Навального, антивластная часть россиян ограничивается вербальной агрессией в критике власти, отрицанием идеологии «другого», не занимаясь выяснением собственной. Негативная консолидация предстает главным двигателем всех без исключения идеологических движений, доказательства чего мы находим и при анализе повседневной коммуникации представителей каждого из движений (главы 1–4): то есть как в повседневной, так и в протестной коммуникации во время коллективных митингов ведущим средством мобилизации является отрицание идеологии, действий и лозунгов идейных «врагов». Все эти механизмы в совокупности производят низкоплодородные почвы для ростков гражданского самосознания.

Нередко агрессивно критический тон звучит параллельно в адрес как власти, так и оппозиции. Антивластная, но одновременно антиоппозиционная, смутно понимаемая и сумбурно выражаемая гражданская позиция шире всех других распространена в нашем материале, при этом свойственна россиянам, которых нельзя назвать граждански неравнодушными. Они в курсе политического момента и живо им интересуются, но не принадлежат ни к одной из идеологических платформ и вряд ли к этому способны, поскольку возможную попытку осмысления какой-либо из них предотвращает привычка к отторжению, тогда как скепсис, сарказм и стеб возводятся в статус квазиидеологической идентичности.

При такой идентичности негативные высказывания и в адрес Путина, и в адрес Навального и других противников власти осознаются как самодостаточная форма гражданского участия. Типичный исполнитель именно такой роли критика всех противоборствующих сторон[444] много пишет в Интернете на тему Народного схода, следит за всеми трансляциями, инстраграммами, сообщениями участников митингов, их подробно обсуждает, но выражает как несогласие с решением суда[445], так и уверенность в бесполезности борьбы против Путина; одновременно выступает как против Навального и Немцова как представителей либералов, так и против левых («краснопузой левацкой шелупони») и националистов; хладнокровно подытоживает, что все в России «идет по плану» (без объяснений, по какому именно); а свое эмоциональное отношение к репрессиям в отношении Алексея Навального описывает при помощи брани.

Высказывания, изобилующие бранью[446], нередко являются производным той же идентичности, желанием спрятать гражданскую позицию, ее слабость или отсутствие. Брань позволяет продемонстрировать гражданское возмущение, но не объяснять их оснований, которые могут быть не продуманы, не сформулированы для себя самого. Эта гражданская незрелость курьезным образом проявляется и в других языковых средствах, а также в их контрастности, когда в высказываниях на тему политического момента обсценизмы и вербальная агрессия соседствуют с «мимишной» лексикой («няшка» или «котики» о Навальном и его жене и т. д.)[447] или наивным пуританством (у 30-летнего сибирского программиста, которого мы цитировали как типичного носителя идентичности «против всех» выше, скабрезности в высказываниях на тему политики соседствуют с рассуждениями о глубокой набожности, желанием отдать сына в школу при храме и словом «церковь», которое он пишет только с большой буквы). Зыбкость гражданской платформы может проявиться и в игровом отношении к событию, своеобразной «игре в протест» в виде шуток, троллинга, стеба, анекдотов, языковых игр на тему протеста. Все эти приемы оказались первой, как можно увидеть на графиках, и довольно массовой[448] реакцией на событие 18 июля.

Существуют и деидеологизированные россияне, которые подчеркивают свою отстраненность от политики[449] и которые, случайно посредством Интернета наткнувшись на новость о Народном сходе, высказывают свое раздражение[450] политическими событиями, отвлекающими их от обсуждения более важных тем личной жизни, работы, шопинга, гаджетов, спорта и т. д.

Таким образом, российское общество, каким оно предстает из интернет-коммуникации, посвященной митингам, разделено по фундаментальным векторам идеологизированности/деидеологизированности, протестности/лояльности, политизированности/аполитичности, гражданского неравнодушия/равнодушия. Очевидно, что между первыми и вторыми вражда и антагонизм разрушают социальное доверие, делая их не способными к общему действию. Среди первых же – идеологизированных, потенциально способных поддержать митинги, политизированных, граждански неравнодушных – не все склоняются к какой-нибудь из идеологий, выступая четко против власти или же, напротив, оппозиции, но существует аморфная масса тех, кто «против всех». Все эти расхождения векторов постсоветских идеологических идентичностей, усиленные негативной консолидацией, имманентно присущей каждой из них, составляют слагаемые российского протеста.

И одновременно ограничивают его перспективы. Так как, во-первых, россияне с позицией «против всех» предпочитают скрываться за безопасным компьютерным экраном, заполняя соцсети репликами сердитых обозревателей общественных процессов. Нет оснований рассчитывать на них как на актив протеста; они могут быть только его случайными попутчиками, время от времени присоединяясь к какому-нибудь митингу. Во-вторых, негативная консолидация оппозиции малопригодна в деле расширения и продолжения протестного движения. Фактический конец «Русской зимы» является ярким тому доказательством, и опыт разных стран[451] служит вторым доказательством, показывая важность выражений поддержки и других позитивных эмоций, которые укрепляют энтузиазм людей, готовых выйти на улицы, и тем самым умножают энергию гражданского протеста. Неодобрение власти как чувство – идея – лозунг, страх потерять имеющиеся свободы и подобные негативные эмоции могут инициировать отдельные митинги и вылиться в действительно массовое коллективное действие, подобное Народному сходу 18 июля 2013 г. Но отсутствие веры в целесообразность и перспективу своих действий, четких представлений о следующем шаге и своих целях, уверенности в их достижимости, правоте своего дела и своей победе – то есть всех тех положительных эмоций, которые мы увидели на Майдане 2013–2014 гг., – мешает российскому протестному и, шире, гражданскому движению набирать энергию и развиваться. Такими выводами можно дополнить прогнозы о развитии российского гражданского общества, которым посвящено немало места в нашей книге.