Мистик-ривер - Деннис Лихэйн

От Аннабет Джимми знал, что от забот этих отец старался держаться подальше и домой приходил лишь поесть, а потом опять спешил уйти. А сам Тео рассказывал Джимми, что с воспитанием детей не слишком убивался. Шестеро из них были мальчишки, а с мальчишками, по мнению Тео, все было просто: их надо было выкормить, научить драться и обращаться с мячом – вот и вся наука. Сюсюкать с ними – это дело матери, а к отцу они обращались лишь за деньгами на машину или когда речь шла о взятии на поруки. А своих дочерей ты портишь, говорил он Джимми.

– Неужели так прямо и говорил? – удивилась Аннабет, когда Джимми пересказал ей разговор с тестем.

Джимми совершенно не интересовало бы, каким отцом был Тео, если б не настойчивые попытки тестя при всяком удобном случае учить их с Аннабет в этом смысле уму-разуму, говоря, что, дескать, не обижайтесь, но я бы на вашем месте такого бы ребенку не спустил.

Обычно Джимми лишь кивал, благодарил за совет и тут же выбрасывал его из головы.

Теперь он тоже заметил в глазах Тео эту хитроватую усмешку многоопытного старика. Сев напротив, Тео уставился в пол. Сокрушенно улыбнувшись топоту и шуму, доносившимся снизу, он сказал:

– Похоже, ты с друзьями и родными видишься лишь на свадьбах и поминках. Правда, Джимми?

– Ясное дело, – ответил Джимми, пытаясь стряхнуть с себя чувство, донимавшее его со вчерашнего вечера, что истинное его "я", вырвавшись из тела, мечется в воздухе, бьется оголтело о его кожу, пытаясь нащупать путь назад, прежде чем, устав от этих трепыханий, не упадет камнем в темные недра земли.

Сложив руки на коленях, Тео долгим взглядом уставился на Джимми, пока тот не поднял голову и не встретился с ним взглядом.

– Ну, как ты, справляешься более или менее?

Джимми пожал плечами.

– Я до конца еще не осознал.

– Когда осознаешь, будет очень больно, Джим.

– Могу себе представить.

– Очень больно будет. Это я тебе гарантирую.

Джимми снова пожал плечами, чувствуя, как в душе поднимается нечто, – может быть, гнев? – закипает в утробе. Самое время ему сейчас слушать эти бодряческие советы от Тео Сэвиджа. Черт.

Тео подался вперед.

– Как было, когда умерла моя Джейни, благослови Господь ее душу? Ведь я тогда, Джим, полгода был сам не свой. Вот она – рядом с тобой, и вдруг назавтра нет ее. Исчезла. – Он щелкнул толстыми пальцами. – У Господа ангелов прибавилось, а я потерял святую женщину. Слава богу, дети к тому времени подросли. Я это в том смысле, что мог позволить себе горевать целых полгода. Мог позволить себе такую роскошь. А вот у тебя этой возможности нет.

Тео откинулся на спинку стула, и Джимми опять почувствовал, как закипает что-то в душе. Джейни Сэвидж умерла десять лет назад, и Тео безумствовал после этого больше, чем полгода. Скорее года два. Но в безумстве его не было ничего качественно нового: просто смерть жены окончательно лишила его тормозов. При жизни Джейни была нужна ему как прошлогодний снег.

Джимми терпел Тео как неизбежность. В конце концов, он отец его жены, куда денешься? На посторонний взгляд они казались друзьями, и Тео, наверное, так и считал. К тому же с годами Тео помягчел, даже стал открыто проявлять любовь к дочери и баловать внуков. Но одно дело – прощать человеку прошлые грехи, и совсем другое – терпеть его советы и нравоучения.

– Понимаешь, о чем я говорю? – сказал Тео. – Ты старайся, Джим, не давать воли скорби, не разрешай ей отвлекать тебя от твоих домашних обязанностей.

– Моих домашних обязанностей, – повторил Джимми.

– Да, именно. Ведь тебе надо заботиться о моей дочери и малышках. О них теперь надо думать в первую очередь.

– Угу, – сказал Джимми. – Ты воображаешь, что я могу забыть об этом, Тео?

– Я не сказал, что это так, Джим. Сказал, что такое возможно. Вот и все.

Джимми внимательно изучал левую коленную чашечку Тео, представляя себе, как она разлетается, взрывается в брызгах алой крови.

– Тео...

– Да, Джим.

Джимми представил себе аналогичный взрыв правой коленной чашечки, после чего взгляд его переместился к локтям Тео.

– Ты не думаешь, что с этим разговором мы могли бы повременить?

– Время – деньги, – сказал Тео. При этом он басовито хохотнул, слова его прозвучали предостерегающе.

– Например, до завтра. – Глаза Джимми оставили в покое локти Тео, и взгляд его взметнулся вверх, встретившись со взглядом Тео. – Я хочу сказать, что и завтра поговорить не поздно, разве не так, Тео?

– Я ведь почему сказал «время – деньги», Джимми... – В голосе Тео прозвучала досада. Это был крупный мужчина с бешеным нравом, и Джимми знал, что многие боятся его и что Тео это известно. Он привык внушать страх, который путал с почтением. – По мне, разговор этот вообще неприятный, так уж лучше сразу быка за рога, как и получилось.

– Ну да, конечно, – сказал Джимми. – Потому ты и сказал, что время – деньги. Разве не так?

– Ясное дело, так! Умный ты парень. – Тео похлопал Джимми по коленке и поднялся. – Ты выдюжишь, Джимми, справишься. Горе никуда не денется от тебя, но ты справишься. Потому что ты настоящий мужик. Я еще на вашей свадьбе сказал Аннабет: «Ты, детка, выбрала себе настоящего мужика и, что называется, старого закала. Лучшего из лучших». Так я сказал. Такого, который...

– ...а они взяли и сунули ее в мешок, – сказал Джимми.

– Ты это о чем? – Тео сверху вниз уставился на Джимми.

– О том, как выглядела Кейти, когда я опознал ее тогда в морге. Будто ее сунули в мешок, а мешок потом долго били железяками.

– Да, только пусть это...

– Не скажешь даже, какой она расы. Могла быть и чернокожей, и пуэрториканкой, как ее мать. Или арабкой. Но уж никак не белой. – Джимми поглядел на свои руки, зажатые между коленями, отметил про себя пятна на кухонном полу – бурые около его левой ноги, горчичного цвета – возле ножки стола. – Джейни умерла во сне, Тео. При всем моем к тебе сочувствии это так. Уснула и не проснулась. Тихо и мирно.

– Ни к чему приплетать сюда Джейни, слышишь?

– А моя дочь? Ее убили. Немножко разные вещи.

На минуту в кухне стало очень тихо, и тишина эта звенела, как звенит она в пустой квартире, когда внизу полно народу, и Джимми подумал: неужели у Тео хватит глупости нарушить это молчание и продолжать разговор? Давай, Тео, вперед. Скажи какую-нибудь глупость, мне как раз только этого и надо, чтобы кипение внутри меня вырвалось наружу!

Тео сказал:

– Послушай, я понимаю... – И Джимми вздохнул, выдохнув через нос. – Честное слово, понимаю. Но ты, Джимми, не должен все это...

– Что? – вскричал Джимми. – Что именно я не должен? Кто-то приставил пистолет прямо к голове моей дочери и снес ей затылок, а ты уверяешь меня, что я не должен. Чего я не должен? Носиться с моим горем? Скажи мне, объясни! Что, я не так себя веду? А ты будешь стоять рядом и учить меня, корчить из себя старейшину?

Тео опустил взгляд на свои ботинки и тяжело засопел, сжав кулаки и шевеля ими.

– По-моему, я этого не заслужил.

Джимми встал и задвинул стул. Поднял с пола контейнер. Взглянул на дверь и сказал:

– Можем мы теперь спуститься, Тео?

– Конечно, – сказал Тео. Он тоже встал, но стула не задвинул. Поднял свой контейнер со словами: – Ладно, ладно. Напрасно я выбрал для разговора это утро. Ты еще не готов к разговору. Однако...

– Тео! Хватит, а? Замолчи, и точка, ладно?

Подхватив контейнер, Джимми стал спускаться по лестнице. Он думал, что, наверное, обидел Тео, а потом решил, что пусть – ему на это наплевать. К черту Тео. Вот сейчас должно начаться вскрытие. Джимми еще помнит запах колыбельки Кейти, а там, в морге, они уже готовят ножи и скальпели, выкладывают топорики и пилы, которыми пилят кости.

Позже, когда его немного отпустило, Джимми вышел на заднее крыльцо и сел там под хлопающим на ветру бельем на веревках, протянутых над крыльцом еще с субботы. Он сидел, греясь на солнышке, а болтающиеся на веревке хлопчатобумажные комбинезоны Надин то и дело смазывали его по макушке. Аннабет и девочки проплакали всю эту ночь, заполнив всю квартиру громкими рыданиями, и Джимми казалось, что еще минута – и он зарыдает вместе с ними. Но он не зарыдал. Закричал он лишь тогда, на склоне, когда по глазам Шона Дивайна понял, что дочь погибла. Закричал дико, хриплым голосом. Но если не считать этого, он вообще мало что чувствовал. И вот он сидел на крыльце, мечтая о том, чтобы слезы наконец пришли и пролились.

Он мучил себя детскими снимками Кейти, картинами давнего прошлого: вот Кейти напротив него за потертым столом в «Оленьем острове»; Кейти плачет у него на руках шесть месяцев спустя после его выхода из тюрьмы и сквозь слезы спрашивает, когда вернется мама. То она маленькая визжит в ванне, а вот ей уже восемь лет, и она на велосипеде возвращается из школы. Вот она улыбается, а вот дуется. А вот она с лицом, перекошенным злобой, а вот она смущена – никак не выходит пример с делением. Они сидят за кухонным столом, и он помогает ей. Он видел Кейти и старше, в последующие годы: вот они на качелях с Дайаной и Ив, нежатся на солнце в погожий летний день. Все трое – нескладные подростки с непропорционально длинными ногами и в пластинках для исправления зубов. Он видел Кейти в спальне – лежит ничком на кровати, а Сара с Надин навалились на нее. Он видел ее в прогулочном костюме. Видел рядом с собой в его «гран-маркизе» – подбородок дрожит от напряжения в желании избежать кювета в тот первый раз, когда он учил ее вождению. Он видел, как она кричит, капризничает и откровенно злится, и почему-то эти картины трогали больше, чем безмятежные и полные благолепия.