Заговор по-венециански - Джон Трейс

О еврейском гетто — первом в Европе — Танина знала всю жизнь. Католики разве что не прокляли его, сделав козлом отпущения. Все еврейское: и торговля, и права, и положение в обществе, и свобода ходить по городу — все ограничено стенами. Однако, за редкими исключениями, стража согласна взять мзду и притвориться слепой, оставить без внимания жизнь особенно щедрых евреев.

Войдя в пределы гетто, Танина поражается тому, сколь бурно тут кипит жизнь. Место — будто котел на огне: улицы запружены торговцами и ростовщиками. На подступах к складам течет бесконечный поток в два направления, туда и обратно: меха, ткани, ковры… Портные, ювелиры, цирюльники — все за работой, хотя час уже поздний. Танину чуть не сбивают с ног два водоноса; наполнив кувшины из личного колодца хозяина, те спешат по делам. Девушка любит бывать в гетто: здесь много жизни, есть и опасности; Танине нравится чувствовать, будто она нарушает запреты. Она останавливается у дверей маленькой лавки рядом с мастерской гробовщика, чтобы купить немного снеди: чеснока, лука, кусочки цыпленка и хлеб.

Дом родителей Эрманно в Гетто-Нуово состоит из нескольких маленьких комнат в переполненном пятиэтажном здании, расположенном в тени и удушливом чаду от близлежащей медеплавильной фабрики. Из верности семье Эрманно отказался от хорошей работы в другой части города, Гетто-Веккьо.

Когда Танина приходит, Эрманно, как всегда, занимается.

Великолепные тексты и рисунки из Египта, Константинополя, старой Италии, Германии и Франции разложены на просевшей кровати и пыльном полу, где и сидит юноша. В его книгах подробно описаны сокровища всех великих эпох и царств мира.

— Bonsoir, mon chéri! — радостно говорит он и тут же добавляет на сносном английском: — Добрый вечер, моя дорогая.

Встав на ноги, он принимает у возлюбленной покупки и заканчивает приветствие на немецком:

— Guten Abend, mein Liebling. — И целует девушку в губы.

Танина отрывается от его губ, чтобы перевести дыхание. Блестящими глазами она присматривается к Эрманно. Любимый кажется ей прекраснее прежнего. Смуглый, стройный, ладные крепкие мускулы; а глаза… Глядя в них, нельзя не улыбнуться. Сердце Танины тает.

Расстегнув застежки плотного шерстяного плаща, она спрашивает:

— Мне сейчас приготовить ужин или попозже?

Взявшись за воротник ее блузки и снова одарив любимую обжигающим взглядом, Эрманно расстегивает первую пуговичку.

— Позже. Много позже.

Глава 42

Остров Марио, Венеция

Убийца Моники Видич знает, кто они такие.

Знает, как если бы эти люди прибыли под флагами карабинеров.

Глупость их поразительна.

Он смеется. Неужели они думали застать его врасплох, прислав передовую группу на цивильных лодках?

Не на того напали!

Он видит на мониторах, как пришельцы выбираются на берег, идут на подгибающихся ногах, словно туристы после первой поездки на гондоле. Глупцы.

Далеко отсюда мощные камеры выцепляют бело-синие корпуса карабинерских лодок. Их как будто не видно. Смешно прямо; при современном уровне технологий ничто не может остаться невидимым.

Все еще посмеиваясь, убийца неспешно проходит из лодочного сарая в основную часть дома — переговорить с двумя новыми членами коммуны. А после перебирается в гостиную, чтобы «сюрприз» застал его вместе с остальными.

Над входом в особняк звенят старые медные колокольчики.

И вдруг начинается хаос.

На лицах старших охранников — паника. В дом врывается лысый мужчина, лицо которого, похоже, постоянно остается серьезным; некто Карвальо, майор Карвальо. Высоко подняв ордер на обыск, он, словно инспектор Клузо,[35] ведет за собой целую армию офицеров в штатском. Люди вооружены пакетами для сбора вещественных доказательств, на лицах застыли серьезные мины. Убийца Моники прямо заждался. Словами не выразить, как он рад их видеть. Как забавен ему этот спектакль.

Дорогу загораживает толстолицый здоровяк с округлыми плечами.

— Я господин Анчелотти, адвокат Марио и поверенный коммуны. Позвольте ваш ордер, — протягивает он ухоженную руку.

Карвальо резко кладет бумагу ему на ладонь.

— Он составлен по форме, будьте уверены.

Дино Анчелотти нацепляет на темные глаза толстые очки в черной роговой оправе.

— Пусть ваши люди остановятся и не делают ничего, пока я не удостоверюсь в законности вашего ордера. — Впившись в бумагу внимательным взглядом, он отходит в сторону. — Можете не сомневаться: если я найду даже грамматическую ошибку, мы вас засудим.

Взгляды подчиненных устремляются на Карвальо. Верный себе, шеф выбирает осторожность.

— Подождите! — велит майор своим людям.

Члены группы моментально замирают, будто морские фигуры в детской игре.

— Пусть адвокат проверит ордер. Времени у нас вагон.

И пока карабинеры дожидаются команды, к ним по мраморному полу скользящей походкой подходит женщина: синие джинсовые шорты, лифчик от бикини, а в руке цифровая фотокамера. Жужжит зуммер, щелкает затвор, сверкает вспышка.

— Прикольно! Свиньи в палаццо! Скорее бы выложить это онлайн. — Говорит она по-английски с американским акцентом. Подойдя к Валентине, произносит: — Офигеть! Да ты ж, маму твою, красотка! Физия кисловата, но, Господи Иисусе, скулы перворазрядные. В порнушке не снималась, милая?

Валентина, поборов ярость, предупреждает:

— Не смей меня фотографировать!

Дамочка вызывающе скалится. Она вся покрыта татуировками; татушки есть даже на лице, и Валентина не может оторваться — все смотрит на них.

— Ну на, на, сфоткай и ты меня. Тебе же хочется, — издевается татуированная фотолюбительница.

Возвращается Анчелотти, не давая сцене перерасти в скандал. Протянув Карвальо ордер, адвокат говорит:

— Все в норме. Наслаждайтесь, но смотрите, чтобы ваши детишки не сломали тут ничего. В доме очень много редких предметов искусств.

Майор кивает своим людям, и те принимаются за работу.

Стоя на верхней ступеньке лестницы, Марио Фабианелли наблюдает за происходящим.

Он усвоил, что жизнь миллиардера протекает без суеты. Иногда можно расслабиться и позволить себе небольшие потери. Полиция найдет в доме немного травки и еще не особо тяжелые наркотики по мелочи. Однако выяснить, кому они принадлежат, — это совсем другая головная боль, и пусть карабинеры ею помучаются.

Спустившись в гостиную, Марио протягивает руку майору, вид у которого довольно решительный.

— Здрасьте. Я Марио. — Он делает небольшую паузу чтобы майор понял: перед ним человек, обладающий неисчислимым богатством и безмерной властью. — Думаю, вы захотите поболтать в более спокойном месте? Уверен, у вас ко мне будут вопросы. Сейчас я велю кому-нибудь организовать для нас напитки.

Тут же к хозяину прилепляется адвокат Анчелотти.

— Марио, ты вовсе не обязан ничего говорить. Полиция потратит время и уйдет.

Улыбнувшись, миллиардер отвечает:

— Я хочу поговорить, Дино. Знаешь, мне скучно, а так, может, удастся развлечься. К тому же если карабинерам нужна помощь, я не премину ее оказать.

Карвальо смотрит на Марио. Во взгляде майора ни зависти, ни злобы. Только профессиональная сосредоточенность.

— Мне черный кофе, — просит карабинер.

Capitolo XLI

Остров Сан-Джорджио, Венеция

1777 год

При неверном желто-оранжевом пламени свечи Томмазо Фрасколи, обуздав свои чувства, читает письмо, которое мать оставила ему больше двадцати лет назад.

Монастырское обучение многое преподало, и уже по сорту бумаги, чернил, по типу кончика пера и даже по почерку юный монах многое узнает об авторе послания.

Бумага не из дешевых. Это кремовый пергамент, на котором составляют документы вроде тех, что лежат, перевязанные красной шелковой лентой, на большом столе у аббата.

Вторая деталь, поразившая Томмазо, — почерк. Он размашистый, резкий и местами витиеватый; над и под воображаемой — и строго соблюденной — разделительной чертой красуются изящные петли. Стилистически шрифт определить трудно. Конкретно литеры «b», «d», «h» и «l» выведены очень изящно и напоминают курсивную бастарду,[36] изобретенную в шестнадцатом веке. Впрочем, кое-где манерность письма наводит на мысль о злоупотреблении канчеллареской.[37]

Томмазо понимает, что формой письма он увлекся гораздо больше, чем содержанием. Приходится смирить любопытство и отложить изучение натуры автора.

Наклонив пергамент ближе к свечке, Томмазо разглядывает черные, как почва, чернильные линии, силу нажима тонкого, но гибкого и крепкого кончика пера. Рука автора — определенно рука человека образованного. Писала не обыкновенная портовая шлюха. Должно быть, мать Томмазо из воспитанных куртизанок, которые, по слухам, музицируют подобно ангелам и рисуют не хуже Каналетто. Впрочем, он дурачит себя, не иначе. Желает думать о матери исключительно лучшее.