Любить запрещается - Барбара Картленд

– Не надо, Том, – начала было она, но вдруг увидела, как какая-то тень заслонила лунный свет, и, вздрогнув, обернулась и увидела, что всего в нескольких шагах от них стоит Дарт Гурон.

Ария и лорд Баклей стояли молча, не зная, что сказать. Дарт Гурон подошел ближе.

– Возвращайся в дом, Том, – сказал он, – я поговорю с тобой позже.

– Но, Дарт… – начал было лорд Баклей.

– Я сказал: возвращайся в дом!

Его слова прозвучали как щелканье хлыста. С видом человека, которому ничего не остается, как подчиниться, лорд Баклей ссутулился и пошел прочь.

Только когда он исчез из виду, она почувствовала, что вся дрожит, крепко стиснув кулаки и напрягшись всем телом. Она так и не взглянула на Дарта Гурона с того момента, как увидела его. По-прежнему не поворачивая головы, она очень тихо произнесла: – Думаю, мне… тоже… лучше вернуться.

– Чего вы добиваетесь? – спросил он.

Ария подняла на него глаза, но так как луна светила ей в лицо, а он оставался в тени, она только ощутила, как он высок ростом и широк в плечах и что во всей его позе чувствуется какое-то напряжение, как будто он стоит на пороге какого-то решения.

– Я думал, вы другая, – вдруг негромко произнес он, не такая, как другие женщины. Я считал, что вы холодны и безразличны к мужчинам. У меня было совершенно иное представление о вас, а сегодня, сейчас, вы изменили его. Вы чего-то ждете, чего-то добиваетесь. Может быть, поцелуев?

Ария видела, что он разгневан, и его гнев был каким-то странно первобытным, почти дикарским. А затем, прежде чем она смогла пошевелиться, даже прежде чем смогла понять, что он собирается сделать, Дарт Гурон обнял ее и плечом поднял ее подбородок.

– Вы этого хотите? – спросил он с каким-то надрывом и грубо поцеловал ее.

Почувствовав его жесткие, страстные и безжалостные губы, девушка попыталась сопротивляться, но его руки, как стальные обручи, сковали ее хрупкое тело.

Он целовал ее губы, ее закрытые глаза, бледные щеки, шею. Его губы задержались на отчаянно бьющейся тоненькой вене на шее, потом снова нашли ее нежные израненные губы.

– Прошу вас… прошу вас… отпустите меня!

Ария хотела выкрикнуть эти слова, но они прозвучали как тихий вздох.

– Не надо! Прошу вас, не надо!

Его страстность напугала се. С этим она никогда не сталкивалась – с мужчиной, как будто одержимым дьяволом, утратившим самообладание, движимым только нахлынувшим изнутри необузданным чувством.

Задыхаясь, она билась в его объятиях и тщетно упиралась руками в его грудь, отворачивая голову, чтобы избежать его губ, но в следующий миг снова оказывалась в их плену.

– Этого… этого вы хотели? – снова спросил он хриплым голосом, и на мгновение она увидела в его глазах огонь, такой же жгучий и страстный, как его поцелуи, которыми он покрывал ее лицо.

Сопротивляясь, Ария вдруг почувствовала, как слаба и беззащитна перед его силой. Она была напугана до такой степени, что, казалось, голос застрял в горле, и только трепетала, потому что ее противником был мужчина, лишенный лоска цивилизованности, дикий и примитивный в своих желаниях.

– Пощадите… – услышала она свой голос.

И вдруг ее губы оказались свободными, а он оттолкнул ее так же грубо, как только что прижимал к себе.

Девушка откинулась на спинку дивана. Затем, наклонившись, чтобы поправить платье, запуталась в длинном подоле и медленно осела на пол в волнах пенящегося вокруг тюля.

Не оглядываясь, Дарт Гурон уже шагал прочь от нее. Ария услышала собственное испуганное всхлипывание; глядя, как он удаляется, исчезая в темноте, она почувствовала, как по щекам покатились слезы ужаса, который она не могла бы объяснить даже самой себе.

Глава XI

Ария тайком пробралась по задней лестнице к себе в спальню. Заперев дверь, она стояла и дрожала. Откуда-то издалека лилась мелодичная музыка, а снаружи доносились звуки отъезжающих и подъезжающих к дому автомобилей, голоса и случайные взрывы смеха.

Она ощутила, что холодна как льдышка, а руки замерзли так, что, держась за спинку стула, ее пальцы почти не чувствовали ткани.

Через несколько мгновений девушка села, как будто ноги ее не держали. В зеркале на туалетном столике мелькнуло ее отражение: очень бледные щеки и очень яркий рот, но не от губной помады, а от грубости, с которой ее целовали. В темной глубине ее глаз затаился ужас.

В течение долгого времени Ария пристально смотрела на себя, а затем с тихим стоном спрятала лицо в ладонях. Неужели все это случилось с ней? С ней, которая всю жизнь не только боялась, но и испытывала отвращение к любому проявлению необузданной страсти.

Ей казалось, что его руки все еще обнимают ее, а его губы с какой-то тигриной жестокостью осыпают ее лицо жгучими поцелуями, а она тщетно пытается оттолкнуть его.

«Почему я не закричала?» – подумала она и вспомнила, как звук застрял у нее в горле, когда он покрывал ее бешеными, неистовыми поцелуями.

Ее знобило, хотя глаза были сухими и в них не было ни слезинки. Она даже не испытывала гнева, а только как-то странно оцепенела, ошеломленная тем, что с ней такое могло произойти.

Спустя много времени, в течение которого нежная мелодия как бы переплеталась с ее мыслями, преследуя и дразня своей сладостью, Ария встала и начала медленно снимать великолепное платье из зеленого тюля, одолженное ей леди Гранией.

Какая-то практичная и бережливая часть сознания говорила ей, что платье должно остаться чистым; ведь случись ей испортить его, она не сможет его купить. Как ни странно, на нем не было никаких следов насилия, которому она подверглась.

Ее ноги и бедра саднили от грубости, с которой он швырнул ее на диван, но платье осталось невредимым, и на его сверкающей и переливающейся поверхности, кажется, не было ни единого пятнышка.

Что же делать? Медленно, как бы борясь с собой, она пришла к выводу, что должна уехать. Здесь ей нельзя оставаться даже на то время, что Дарт Гурон пробудет в Англии, ибо эта вспышка насилия непреодолимой преградой встала между ними.

Вспомнив, как ее губы были у него в плену, чувствуя, как на ее лице и шее горят следы его поцелуев, Ария поняла, что не сможет оказаться лицом к лицу с ним. Но в то же время гордая и решительная часть ее натуры восставала против самой мысли о том, что она может показаться трусихой.

Может ли она бежать от того, на что согласилась обдуманно, от решения, которое приняла, зная о возможных неприятных последствиях? Но того, что случилось, она и в дурном сне не могла бы представить.

Что такого она сделала, что можно так с ней обращаться? Что такого она могла сделать, чтобы подвергнуться такому оскорблению не только как личность, но и как женщина?