Мясо. Eating Animals - Фоер Джонатан Сафран

Мы буквально уменьшаем разнообразие и яркость океанической жизни как целокупности (нечто, что ученые лишь недавно научились измерять). Современные техники рыболовства разрушают экосистемы, которые необходимы для жизни более сложных позвоночных (таких, как лосось и тунец), оставляя в кильватере всего несколько видов животных, способных питаться растениями и планктоном. Поскольку мы жадно пожираем наиболее желанных рыб, которые обычно являются плотоядными, стоящими наверху пищевой цепочки, например, тунца и лосося, то уменьшаем количество хищников, вызывая тем самым резкий кратковременный подъем тех видов, которые стоят в пищевой цепочке ниже. Затем мы перестаем обращать внимание на эти виды и передвигаемся еще ниже по пищевой цепи. Скорость процесса смены поколений не дает нам заметить изменений (вы знаете, какую рыбу ели ваши дедушка с бабушкой?), и тот факт, что сами по себе объемы улова не сокращаются, создает обманчивое впечатление стабильности. Ни один человек не планирует разрушений, но экономика рынка неизбежно ведет к нестабильности. Мы не опустошаем океан напрямую; наша деятельность походит на расчистку леса, населенного тысячей разных видов животных, чтобы создать обширные поля, засеянные одним видом соевых бобов.

Тралинг и лов с помощью перемета внушают беспокойство не только в смысле экологии; они еще и жестоки. При тралинге сотни различных видов животных давят друг друга, ранятся о кораллы, бьются о скалы — часами, — а затем их вытягивают из воды, вызывая болезненную декомпрессию (иногда из-за декомпрессии их глаза вылезают наружу или внутренние органы вываливаются через рот). На перемете смерть животных обычно тоже наступает очень медленно. Некоторые просто висят на крючках и умирают, только когда их снимают с лески. Некоторые умирают от ран, вызванных крючком в пасти, или от попыток сорваться с крючка. Некоторые не могут уплыть от хищников.

Кошельковый невод — последний метод лова, который я собираюсь рассмотреть, это основная технология, при помощи которой ловят наиболее популярную в Америке морскую рыбу — тунца. Огромную сеть выбрасывают вокруг косяка рыбы, который собираются выловить, а когда косяк окружен, ее нижнюю часть собирают, как будто затягивают гигантскую веревку на горловине мешка. Затем попавшуюся рыбу и любых других существ, оказавшихся по соседству с косяком, поднимают и вытягивают на палубу. Рыбу, запутавшуюся в сети, во время этого процесса будет медленно разрывать на части. Однако большинство умрет на самом корабле, где они медленно задохнутся, или им, еще находящимся в полном сознании, отрежут жабры. Иногда рыбу перемешивают со льдом, что на деле только удлиняет предсмертные мучения. Согласно недавним исследованиям, опубликованным в журнале Applied i Animal Behavior Science, рыба умирает медленно и мучительно в полном сознании в ледяной похлебке (это происходит как с рыбой, выловленной в дикой природе, так и с рыбой на фермах).

Имеет ли это такое значение, чтобы заставить нас изменить свои пищевые пристрастия? Может быть, требуются лишь более подробные этикетки, чтобы мы могли принимать более взвешенные решения относительно рыбы и рыбных продуктов, которые мы покупаем? Какие выводы смогут сделать разборчивые всеядные, если к каждому лососю, которого они съедают, всего лишь прикрепить табличку, извещающую, что лосось с фермы, длиной 2,5 фута, проводит жизнь в тесной ванне с водой, что из глаз рыбы течет кровь из-за сильного загрязнения? Что будет, если упомянуть на этикетке про разросшуюся популяцию паразитов, увеличивающееся число болезней, ухудшающуюся генетику и возникновение новых болезней, которые невозможно вылечить антибиотиками, и все это — результат жизни на рыбной ферме.

Однако кое-что мы знаем и без этикеток. Можно предположить, что, по крайней мере, какой-то процент коров и свиней убивают быстро и безболезненно, и можно быть абсолютно уверенным, что ни одна рыба не умирает хорошей смертью. Нет на свете такой рыбы. Нет нужды интересоваться, страдала ли та рыба, которая лежит у вас на тарелке. Да, страдала.

Говорим ли мы о рыбах, свиньях или о других съеденных животных, неужели их мучения самая важная в мире вещь? Конечно, нет. Но вопрос не в этом. Вопрос вот в чем: важнее ли это суши, бекона или куриных наггетсов?

6. Поедая животных

Наше восприятие приема пищи усложняется тем, что не принято есть в одиночку. Застольное братство служило укреплению социальных связей с таких давних пор, куда только смогла докопаться археология. Пища, семья и память изначально связаны. Мы не просто животные, которые едят, мы животные, которые поедают других животных.

Я храню самые нежные воспоминания о еженедельных обедах с лучшим другом, когда мы ели суши, а также об индюшачьих бургерах с горчицей и жареным луком, которые отец по праздникам готовил на заднем дворе, а также о вкусе соленой фаршированной рыбы у бабушки на Пасху. Эти события не стали бы событиями без этих блюд — вот что важно.

Отказаться от вкуса суши или жареной курицы — это потеря, которая намного больше, чем просто отказ от приятного опыта поглощения еды. Изменить то, что мы едим, и позволить вкусу испариться из памяти значит понести нечто вроде культурной утраты, забыть. Но, вероятно, с этим видом забывчивости стоит смириться и даже стоит культивировать его (забывание тоже можно культивировать). Чтобы помнить о животных и заботиться об их благоденствии, нужно стереть из памяти некоторые вкусы и найти другие рычаги, управляющие памятью.

Вспомнить и забыть — это стороны одного и того же ментального процесса. Записать подробности одного события это не то же самое, что записать детали другого (если только письмо — не ваша профессия). Вспомнить одну вещь — позволить другой ускользнуть из воспоминаний (если только вы не предаетесь воспоминаниям вечно). Это этическое или намеренное забывание. Невозможно удержать в памяти все, что знаешь. Поэтому вопрос не в том, забываем ли мы, забываем что или кого, не изменяются ли наши рационы, а в том — как они меняются.

Недавно мы с другом начали есть вегетарианские суши и ходить в итальянский ресторан по соседству. Вместо бургеров из индюшатины, которые жарил на гриле мой отец, мои дети будут помнить, как я на заднем дворе неумело пережаривал вегетарианские бургеры. На нашу последнюю Пасху фаршированная рыба Не была главным блюдом, но мы рассказывали о ней Всякие истории (а я, очевидно, не могу остановиться).

К рассказам об Исходе — этим величайшим историям о том, как слабый торжествует над сильным, — самым неожиданным образом добавлялись новые истории о слабом и сильном.

Трапезы с особой едой, особыми людьми по особенным случаям таковы, что мы намеренно выделяем их среди других. И добавление к традициям нашего личного выбора их только обогащает. Я убежден, что идти на компромисс с традициями стоит лишь по высшим соображениям, но, вероятно, в этом случае традиция — это не столько вопрос компромиссов, сколько реальность.

Мне кажется, что совершенно неправильно употреблять в пищу свинину с промышленной фермы или кормить ею семью. Еще более неправильно сидеть с друзьями, поедающими свинину с промышленной фермы, и молчать, оставляя их в неведении относительно того, что они этим поддерживают. Свиньи, и это очевидно, существа умные, и уж совершенно очевидно, что на промышленных фермах они приговорены вести жалкую жизнь. Аналогия с собакой, которую держат в чулане, довольно точна, если только не слишком уж радужная. Доводы, апеллирующие к борьбе против загрязнения окружающей среды, могут служить логичными и убийственными аргументами против употребления в пищу свинины с промышленной фермы.

По схожим причинам я не стану есть птицу или морских животных, выращенных промышленными методами. Глядя им в глаза, вы не ощутите того же сострадания, которое почувствуете, встретившись взглядом со свиньей, но мы умеем взглянуть и глазами разума. Все, что я узнал об уме и сложных социальных взаимоотношениях птиц и рыб, требует относиться к их мукам столь же серьезно, как и к бросающимся в глаза несчастьям свиньей с промышленных ферм.