Пациентка - Родриго Кортес

Висенте прокашлялся и быстро оглядел зал. Кое-кто в толпе уже тянул руку, но Висенте знал, о чем его пытаются спросить.

— Тут некоторые, наслушавшись откровений побывавшей в руках у колумбийского хулиганья несчастной и, наверное, гм, не вполне здоровой домохозяйки, наверняка хотят спросить, а правда ли то, о чем она сказала?

Зал замер, и Висенте, выдерживая паузу, обвел его внимательным взглядом.

— Что ж… я отвечу. К сожалению, неправда.

Потому что только твердая рука и пламенное сердце истинного патриота способны разрушить эту порочную систему. Но, увы, у меня нет ни столько власти, ни столько возможностей, сколько мне приписали…

Висенте снова обвел зал взглядом и вдруг тепло улыбнулся.

— Но и власть, и возможности могут появиться. Если мне поможете вы.

Салли не был в этом зале, но программное выступление нового вице-мэра столько раз транслировали по телевидению и цитировали в газетах, что однажды и он узнал о нем. Шевеля губами, он по слогам проговорил его целиком и в целом одобрил.

И только одно неприятно задело Салли — те места, что касались призывов найти и страшно покарать убийцу. Они словно не видели ни оставляемой им священной книги, открытой на самых простых и понятных главах, ни того, что он карает лишь тех, кто согрешил перед господом.

Салли прочитал подпись под выступлением и, следуя новому способу доискаться до правды, начал думать по цепочке — звено за звеном. И спустя почти сутки все понял: газеты лишь передали то, что сказал вице-мэр.

Источник процветающего в этом городе сопротивления воле господней был найден.

Бергман сопротивлялся инициативам Висенте изо всех сил, но итальянец знал, что делает. Уже на второй день после своего выступления он выложил на стол Бергману длиннющий список полуподпольных, а то и вовсе криминальных точек Карл оса Эгуэрро.

— Смотри, Тедди, какой подарочек я тебе принес, — усмехнулся он и приятельски потрепал начальника полиции за плечо. — Только не говори, что это не годится. У меня информация проверена; проколов не бывает — не то, что в полиции.

Бергман взял список и поднес к глазам. Кое-что отсюда ему было известно: с десяток притонов он зачищал самолично, но притоны снова вырастали, словно трава после сезона дождей.

— Вы считаете, на это стоит сейчас тратить силы? — поинтересовался он.

— А на что же еще и должен тратить свои силы начальник полиции?! — картинно изумился Висенте.

— Колумбийцы в последнее время притихли, а у меня маньяк еще не пойман, — вздохнул Бергман.

— Ах, Тедди, Тедди… — усмехнулся вице-мэр. — Когда вы научитесь думать? Неужели вам до сих пор не ясно, что весь криминал в этом городе завязан на колумбийскую мафию? Смотрите в корень, Тедди, а если не получается, обратитесь ко мне: я и разъясню, и помогу.

Спустя несколько дней Висенте Маньяни добился своего, и Бергман объявил о начале операции «Сеть-2». День и ночь копы трясли притоны и бордели; день и ночь склад вещдоков пополнялся все новыми и новыми доказательствами роковой роли колумбийской диаспоры в жизни города, а камеры заполнялись проститутками, сутенерами и наркодилерами, а Висенте Маньяни все подкидывал и подкидывал «дровишек в огонь».

Немолодой, но все еще энергичный вице-мэр целыми днями ездил по городу и встречался со всеми, кто имел хоть какой-нибудь вес. Он переговорил с членами клуба жен полицейских, и уже на следующее утро уставшие от вечных сплетен и совместного поедания тортов домохозяйки развернули широкомасштабную акцию «домохозяйки против преступности и криминала». Он посетил директора школы, и бездействовавшая несколько лет подряд организация бойскаутов возродилась буквально в течение недели.

Пожалуй, именно на бойскаутов Висенте Маньяни и рассчитывал более всего. Нет, в целом полиция управлялась, а туда, где прищемить Карлосу хвост по закону не получалось, вице-мэр посылал во внеурочное время Джимми Дженкинса и еще четверых столь же крепко подвязанных к семье Маньяни копов. Но именно бойскауты — возглавляемые любимыми внуками Висенте спаянные полувоенной дисциплиной и при этом свободные от условностей мальчишки должны были, по замыслу вице-мэра, выполнять главную функцию — ушей, глаз, а главное, молодого, сильного и пламенного сердца всей операции.

И дело пошло. Маленький заштатный городок, уже и забывший, что эта страна когда-то была великой, словно проснулся и сразу же зажил здоровой, осмысленной, наполненной событиями жизнью.

С того дня, когда Нэнси привезли домой в полицейской машине, Джимми как подменили. Его некогда живой, наполненный болью и страхом, взгляд словно остановился на одной точке, а сами глаза буквально остекленели! Он стал пропадать по ночам, порой возвращаясь лишь под утро, пропахшим чужой кровью и чужим страхом, а его походка стала тяжелой и даже величественной — как в дни молодости.

И все-таки это не был прежний Джимми. Нэнси приглядывалась к нему день за днем и как-то однажды поняла, что страх никуда не делся, и он все еще правит бал; более того, он достиг таких размеров, что просто вытолкнул самого Джимми почти за пределы жизни — в полное отчаяние!

Не лучше обстояло дело и с Рональдом. Не без помощи матери отвоевавший свою самостоятельность у братьев Маньяни мальчишка однажды вернулся из школы с бойскаутской нашивкой в виде американского флага на рукаве — гордый и невероятно самодовольный. Вот только глаза… они у Рональда менялись каждый день.

Да, сначала Рональд был горд, почти счастлив и несколько вечеров кряду тараторил о том, как они с мальчишками помогали полиции выслеживать тайные лежбища всяких там «латинос». Затем рассказы прекратились, а его взгляд стал излучать какое-то смутное беспокойство. Затем — почти панику…

Нэнси забеспокоилась и однажды отправилась в школу. Прошла в столь знакомую ей канцелярию, ожидая директора, принялась читать вывешенные на огромной доске объявления и вдруг все поняла. Командиром отряда, в котором был записан ее сын, числился Рикардо Маньяни.

Она дождалась директора, попыталась вызвать его на серьезный разговор, но тот и сам сразу же напомнил Нэнси ее сына и мужа — глаза стеклянные, уголки рта до отказа опущены вниз, голос напряженный, и в каждом движении, каждом жесте — паника.

— Не вижу причин для опасений, — отчаянно мотал директор головой. — Школа должна воспитывать настоящих граждан своей страны, и Рикардо Маньяни, я бы сказал, образец будущего гражданина отечества!

— С каких это пор? — наливаясь холодной яростью, поинтересовалась Нэнси. — Уж не с тех ли, как Висенте Маньяни стал…

— Вот только не надо этих ваших грязных намеков! — почти взвизгнул директор. — Вы, видно, уже забыли, как ваш собственный сын едва не вылетел из школы!

— Нет, — мотнула головой Нэнси. — Я ничего не забыла.

А тем же вечером она поймала себя на отчаянном желании спуститься в подвал и вытащить из картонной коробки столь хорошо зарекомендовавшую себя, безотказную «беретту».

«Бред! — остановила она себя. — Ты не должна все решать вот так! Ты ничего этим не изменишь!»

А потом она снова увидела глаза вернувшегося из школы сына и поняла, что если она не сделает хоть что-нибудь, дело неизбежно закончится «береттой». И на следующее утро Нэнси Дженкинс, предварительно созвонившись с прокурором и буквально вымолив у него дозволение съездить в Хьюстон для терапевтического сеанса, открывала дверь роскошного псевдовикторианского кабинета мистера Скотта Левадовски.

Психотерапевт окинул нежданную пациентку внимательным холодным взглядом и сухим жестом предложил занять кушетку.

— Рассказывайте.

— Мне хочется убить, — глухо произнесла Нэнси.

Левадовски поджал губы и скрестил руки на груди.

— Дальше.

— Я понимаю, что это не выход, но ничего другого в голову не приходит.

— А, собственно, что вас не устраивает, — с легким раздражением поинтересовался доктор. — Стирка, необходимость ежедневно готовить… может быть, секс? Что именно?

— Мне не нравятся мои мужчины, — заявила Нэнси. — Их сумели запугать.

— Кто?

Нэнси задумалась.

— Раньше я бы сказала, что это работа нашего вице-мэра… Висенте Маньяни…

Скотт Левадовски заинтересованно изогнул бровь. Миссис… как ее… Дженкинс была уже третьей пациенткой, упомянувшей это имя, с тем лишь отличием, что две предыдущие пытались при помощи психотерапии избавиться от навязчивого желания немедленно совокупиться с красиво седеющим, статным и мужественным политиком.

— Вы завидуете его мужской силе?

Даже в полумраке кабинета было видно, как густо покраснела Нэнси Дженкинс.

— При чем здесь это? Просто я хотела бы его убить…

— Я и говорю, — с энтузиазмом подхватил и принялся развивать эту идею терапевт. — Вы не желаете терпеть вокруг себя никого, кто мужественнее вас. Так, Нэнси?