Отторжение - Инна Тронина

Я изображала из себя прекрасную розу, которая всегда больно колется. Про наркоту придумала удачно. В «ломках» запросто убивают того, кто пообещал «дозу», но не дал. Тот обморок меня спас. Все решили, что испугалась дела рук своих, и потеряла сознание. На самом же деле просто выключился организм после страшного перенапряжения.

После мастита началась нервная горячка. Я знаю, что сегодня хоронят Вадима Владимировича Гуляева. Кажется, даже слышу траурную музыку. Или она звучит у меня в ушах? О причине его смерти никому не рассказывают. Эдик умолял Ковьяра всё скрыть. Хозяин согласился при условии, что меня больше в коттедже не будет.

— Хоть твоя сестра так строго свою честь охраняет, даром кормить её никто не должен. Передай ей это, Эдуард. И поищи такую работу, чтобы пришлась по вкусу…

Я не знаю, что найдёт «братец». Но могу передать в Москву только то, что задание выполнить не смогла. Добиться доверия Ковьяра невозможно — даже и без истории с Гуляевым. Осталось лишь вызвать врача, чтобы сообщить ему насчёт торговли фотографиями по спутников. Кажется, это шпионаж по заказу одних стран против других. Ковьяр берёт с американских спецслужб деньги за съёмки интересующих их территорий. Колумбия, Мексика, Венесуэла, Эквадор тоже почуяли свой интерес. Никита Зосимович доволен работой своего «ателье»! От недостатка клиентов оно не страдает.

Нужно только выяснить, каких поручений больше — военных или гражданских. Но это уже не моё дело. Между прочим, в Москве об этом бизнесе Ковьяра и не подозревают.

Натянув одеяло до подбородка, я покосилось на окно. Оно было розовым от солнечных лучей. Такого света больше нигде нет — только на Дальнем Востоке. Утром здесь красиво — свежо и прохладно. Белый голубь сел на подоконник. Он взглянул на меня красным глазом и стал чистить пёрышки. Я хотела дотянуться до телефонной трубки и попросить, чтобы позвали врача. Но не смогла, и решила сделать это позже.

Наверное, Гай позволит мне возвратиться. Информация о спутниках тоже очень важная. Но мне здесь оставаться нельзя. Слухи могут просочиться в город, и за мою жизнь никто не даст ломаного гроша. Нужно скорее принимать решение. Меня ведь могут куда-нибудь услать. Всё зависит от кого, что прикажет Ковьяр.

Я не заметила, как уснула. А потом вспомнила, что мне снилась полная луна.

11 октября. Всё-таки повезло, что у Ковьяра и Косарева нет детей. В том случае они видели бы груди жены, страдающей маститом. А так решили, что меня до такого состояния то ли защипал, то ли затискал Гуляев. А я рассвирепела и обошлась с ним круто. Вадим ведь пьяный был. С таким легче расправиться. «Кексов»* даже младшие школьники убивают и грабят. А уж я-то тем более могу это сделать.

«Ломка» всё спишет. Правда, сумасшедшую сестру Косарева Никита Зосимович у себя держать не станет. И самой мне стыдно — ведь валялась голая, поперёк трупа Гуляева, когда сломали двери. Теперь я не могу даже высунуть нос в коридор. Да и горничная смотрит с откровенным презрением.

Скоро хозяин с Эдиком улетят в Сидней. А я должна добиться, чтобы ко мне прислали именно того врача, о котором говорил Гай. Если я не передам в Москву добытые сведения, Гай опять упустит Ковьяра. Ладно, что горничных тут две. Одна — китаянка, которая не лезет в чужие дела. Она пообещала сварить какие-то местные травы, чтобы я избавилась от инфекции.

Вечером явился деловитый и вежливый Эдик. Он потрепал меня по щеке и сказал, что привёл клёвого «лепилу»*. Такого, что я буду на второй день уже плясать. Оказывается, и он на практике использует древние китайские снадобья.

12 октября. В Москве — крах на бирже. Рубль упал чуть ли не на сто пунктов сразу. Деловой мир Владика лихорадит. Следовательно, брату не до меня — надо всё время быть с хозяином. Вообще-то, паника на валютном рынке случилась одиннадцатого, во вторник. Мы же здесь узнали только в среду.

Я не выключаю телевизор, чтобы труднее было подслушивать. Врач — обворожительный молодой мужчина с явной примесью китайской крови — учтиво улыбается и много курит. Мне пришлось жечь бумажки, на которых я писала свои донесения и отчитывалась о пребывании в имении Ковьяра. Иначе изложить полученные сведения я никак не могла.

Доктор спросил, какая у меня была температура в последнее время. Я назвала условные цифры: 37,6; 38,1; а потом — 35.2. Доктор внимательно осмотрел меня и сказал, что сейчас же выпишет рецепт. Он жестом пригласил меня в постель и пальцем в воздухе нарисовал знак вопроса. Я с трудом нацарапала всё, что узнала о поездках Ковьяра за границу. Сообщила, что послезавтра он отправляется в Сидней.

Насчёт Гуляева решила умолчать, но о предложении Косарева вернуться в Москву сообщила. Всё равно никто меня к их кухне не приблизит, так лучше и не вызывать подозрений. Прислуга у них проверена-перепроверена. Кадров хватает с лихвой. Так что ничего Дайане Косаревой во Владике не светит. Разве что купит ей братец квартирку с видом на бухту Золотой Рог.

Врач принял информацию к сведению, сжёг листочки на зажигалке. Пепел смешал с тем, что остался от сигарет. Потом включил кондиционер и наклонил гладко причёсанную голову, давая знать, что свидание окончено. Моё донесение он переправит Гаю, а через несколько дней сообщит ответ.

Когда доктор ушёл, оставив рецепт для отвода глаз, я вытянулась в постели под одеялом. Надо немного поспать — опять устала. Наверное, Прохор позволит мне уехать отсюда, раз всё равно ничего не получается. Съездила Дайана в гости к Эдуарду, и ей не понравилось. А кому во Владике после Москвы понравится? Это валетом нужно быть — то есть без чердака. Вот девочка и сбежала — всё правильно.

Судя по всему, относительно снимков со спутников я дала важные сведения. Пусть теперь разбираются с этим «ателье». А Гуляев… Эдик не даст меня в обиду. Специально хочет отправить в Москву, чтобы я не мозолила глаза хозяину и дружкам покойного.

В это время в дверь постучали — трижды, частой дробью, как это делал только Косарев. Пришлось со вздохом вставать, надевать пеньюар и идти к двери.

— Ты, Эдинька?

Я уже без труда называла так свинообразного громилу. От вышеупомянутого животного его отличали только неестественно чёрные, будто накрашенные брови. Интересно, когда они вернутся из Австралии, отпустят ли меня в Москву? Ах, блин, там же за мной следить начнут — для того и выпроваживают. Куда поеду, с кем встречусь… Это и ежу понятно. А я-то размечталась! Никуда Гай меня не отпустит, и правильно сделает. Разве что силком выдворят меня в столицу. Тогда придётся жить на Спиридоньевке и мучиться от невозможности посетить свою семью на Звенигородке.

— Я. Открывай, дело есть!

Косарев явно откуда-то приехал. Я только что слышала урчание мотора за окном. Он говорит не зло, но и не ласково. Скорее — равнодушно, как с чужой. Эдуард вошёл в комнату, снял белый плащ, кинул шляпу на кресло.

— Что случилось? — Я опустилась на краешек постели. — Ты же сказал, что сегодня больше не придёшь.

А вдруг узнал, что его настоящая сестра находится на объекте ФСК, а я — подсадная утка? Нет, наверное, какая-то друга причина заставила Косарева снова явиться ко мне.

— Работу тебе нашёл, Дайана, — торжественно сообщил Эдик.

— Работу?!

Я не знала, радоваться или пугаться. У Эдуарда семь пятниц на неделе. То собирался отправлять меня в Москву, то держать взаперти, на квартире. Теперь вот работа. Какая, интересно?

— Ты ведь хотел, чтобы я уехала…

— Я хотел, да хозяин отговорил. У него приятелей тут много — учёных, художников. Так одному из них позарез нужна модель. Говорит, платить будет много. Художник сам колется, так что всегда будешь при «дозе». Шеф обещал ему, Дая, так что отказаться ты не можешь. Себя, да и меня подведёшь под топор.

Косарев, как обычно, развалился в кресле и прикрыл глаза. От него сильно пахло спиртным. Наверное, явился из ресторана. Да и устал, конечно. У них там переполох в курятнике. По телику целый день орут про падение рубля. Получается, что чуть ли не крах всему. Когда в нас танки стреляли, такой паники не наблюдалось.

— Знаешь, что такое боди-арт? — спросил Косарев.

— Знаю, что такое боди, — прикинулась я шлангом*.

— А боди-арт — живопись по обнажённому телу. Лучше фигуры, чем у тебя, не сыскать во всём Владике…

Эдуарда явно сдерживало только то, что он мне брат. Губы его распухли, по лицу потёк пот.

— Станут расписывать тебя, к примеру, под русалку, под Арлекина, под солдатика. Будешь, как манекенщица, показываться знатокам. И той публике, которую художник пригласит на вернисаж…

Косарев так и не открывал глаза. А я зажмурилась, не веря, что всё это происходит со мной. Что я не сплю, и не очнуться мне уже от тяжкого забытья. Меня, голую, разрисуют. И я стану разгуливать между столиками, за которыми сидят бандюги и развратники. Обязательно кто-то остановит, начнёт обсуждать линии и краски, водя пальцем по моему телу. И приятель Ковьяра настрижёт за мою красоту гору «капусты»*.