Старые истории - Нина Буденная

— Неудивительно, — сказала заинтересованно Анна Павловна. — Вас же практически от Тихонова не отличить.

— Нет, Аня, он один к одному Янковский, — возразила Устьянцева.

— Не знаю, за кого уж приняла, — самодовольно продолжал Ванюшкин, — только кричит: «Выжрать есть?»

— Что кричит? — не уразумела Устьянцева.

— «Выжрать есть?» — мечтательно повторил Ванюшкин.

— О, вопль женщин всех времен! — отпала Анна Павловна.

— А у меня с собой было! Я там в буфете отоварился, так, на всякий случай. «Есть», — говорю. «Тогда садись». Ну, сел я, и повезла она меня к себе домой. Живет хорошо, прилично. Квартирка, то, се. Бутылку выставил, она колбасы нарубила, лимончик, так красиво сельвировала. Стаканы хрустальные дала.

«Наваливайся, — говорит. — Или ты книжки сюда читать пришел?»

«Ясное дело, не книжки, но зачем же ты так? Ты же чистая, светлая».

«Ага, значит, мораль читать пришел. Ты или пасть заткни, или мотай отсюда. Мне сейчас хорошо, и ты мне настроение не порть».

А я понимаю, потому что мне и самому хорошо.

Ванюшкин замолчал, уставясь в землю, и, что уж он в ней такого разглядел, было неясно.

— Дальше, — направила ход событий Анна Павловна, потому что понимала: пока хороший человек не выговорится — не уйдет.

— Утром просыпаюсь — ее уж нет. Только записка лежит, что ушла, а меня просит захлопнуть дверь, когда соберусь домой. И на столике около записки — сорочка, запечатанная в пакете, красная, так и горит. И приписка, что рубашка эта — подарок мне в возмещении пол-литра… Самая моя теперь любимая рубашка.

— Ну да, честно заработанная, — сказала Анна Павловна.

— И что эта дама?

— Не знаю, — запечалился Ванюшкин, — не знаю. Я ей на обороте записки свой телефон написал и как зовут. А она не позвонила. — Он вдруг озлился, поднялся неожиданно легко. — Ладно, пошел. Грузить пора, машина вон подошла.

Действительно, по полю скакал грузовик, а за ним, яростно махая руками, бежала агрономша Зина.

— Все-таки мужики — гады, — сказала ставшая вдруг грустной Устьянцева. — Даже лучшие из них.

— Это у них видовое, — тоже повесила нос Анна Павловна. — Правда, — взбодрила она себя, — данный случай не типичен. Ты же с Ванюшкиным рядом не сядешь?

— Никогда! — в ужасе заорала Устьянцева.

— И больше о печальном ни слова! Вперед, перекур окончен, до леса двадцать метров.

Они поднажали и быстро достигли края. Здесь, на уже подсохшей и ставшей жесткой траве, валялись, отдыхая, стахановцы, первыми пробившиеся к лесу.

— Света, бока пролеживать не станем, сразу назад, а то размякнем и тяжелее будет.

— Принято.

— Вперед, на приступ, богатыри! — издала Анна Павловна победный вопль.

Народ колыхнулся, стал подниматься.

— Ура! — закричала Устьянцева, размахивая пустым ведром.

— Банзай! — вторила ей Анна Павловна, утыкаясь носом в грядку. Двинулись обратно, навстречу отстающим, скрестившись, позубоскалили и разошлись каждый в свою сторону.

— Ань, я вот о Марине Цветаевой думаю, — начала Устьянцева рассудительно.

— Ну? — отозвалась Анна Павловна, которую не удивил такой резкий переход суждений подруги, потому что логическая цепочка легко просматривалась.

— Люблю ее очень, много о ней читала воспоминаний и ее прозу, которая тоже о себе самой. Она ведь с отрочества, почти с детства была революционно настроена. Читала запрещенную литературу, кружки и собрания посещала, гимназию выбрала для себя с драконовскими порядками, специально, чтобы противоборствовать. А революцию не поняла и не приняла. Как такое могло быть?

— Так ведь и не одна она! Думаю, мечтали они, что искусство, духовность можно чистыми руками взять, — Анна Павловна попыталась изобразить, как Цветаева это делает, — и перенести в другую общественную формацию. А когда этот кусок сахара стали колоть на всех… Тут, сама понимаешь, показалось, что разбивают, чтобы уничтожить совсем. Талант предполагает тонкокожесть, обнаженный нерв, одного без другого не бывает. Чугунным задом «чудного мгновенья» не высидишь. А значит — заведомая ранимость. Цветаева ванюшкинскую вонь вдыхать не стала бы. Отхлестала бы по щекам и под зад коленкой. А мы с тобой сигаретками попыхивали и слушали этого пошляка вместо того, чтобы объяснить ему, кто он такой.

— Ты не совсем права, Аня. Если бы он углубился в подробности, схлопотал бы.

— Мне всегда было интересно, как мужики говорят о бабах в своем обществе, — медленно, рассуждая, сказала Анна Павловна. — Видно, навсегда останется тайной.

— Небось так же, как мы о них, — хохотнула Устьянцева. — Это теперь почти об этом не говорим, потому что знаем о них все. А раньше, вспомни-ка…

— Согласна.

Анна Павловна распрямилась, выгнулась спиной, чуть ли не вставая на мост, напугав такой неожиданностью Устьянцеву.

— Было тебя ловить не бросилась, думала, сверзишься, — пыхтела она. — Тоже мне акробатка! Я так уже не могу, — уточнила завистливо.

— А раньше могла?

— И раньше не могла. — Устьянцева захохотала. — Но наш возраст уже позволяет нам привирать детям о прошлом удальстве. Проверке не подлежит.

От леса потянуло дымком. Анна Павловна напряглась, вытянулась струной, повернула голову в сторону деревьев и принюхалась.

— Кто-то костер разжигает.

— Наши, наверное. Дело к концу идет, закусить не грех. Картошки спечем.

— Да вроде наши все на месте. — Анна Павловна оглянулась. — Секретарши академика только не вижу.

— А она из автобуса так и не выходила, — саркастически заметила Устьянцева.

— Брось!

— Точно. Как бы водителя не ухайдакала. — Светлана прыснула.

— Ну дает!

— А ты птенчиков от пошлости Ванюшкина оберегала.

— Ладно, вперед! — призвала Анна Павловна и опустилась на корточки, потому что поясница начинала себя оказывать.

Вдыхали запах влажных комьев, наслаждались последним в этом году теплом, поднимая на миг голову, любовались красотою своей земли, которая прощалась с летом и готовилась к надвигающимся холодам. На завтра прогноз пророчил затяжной моросящий дождь.

— Все! — сказала Анна Павловна, рухнув грудью на траву. — Сколько мешков мы с тобой навалили? — простонала она.

— А я считала?

— Да и верно, это лишнее знание. Помогать отстающим станем?

— Дудки! Только если взмолятся.

Помогать взялись мужчины, которые были задействованы с антрактами — дожидались, покуда вернется от хранилищ опорожненная машина.

Анна Павловна с Устьянцевой лениво и односложно переговаривались вполголоса, полеживая на траве. Конечно, устали, чего уж тут хорохориться, но усталость была приятная, волнами проходившая по телу и в прогретую землю уходящая. В общем, хорошо было. Что и подтвердила Светлана.

— Эх, хорошо! — сказала она.

Фронт работ уже приблизился к ним вплотную, освободившиеся сносили ведра «до кучи», потому что были они казенные и, как денежки, любили счет.

Немного продышавшись и отдохнув, Анна Павловна начала понимать, что радость, которая вместе с поостывшей усталостью разливалась где-то внутри, была вызвана не красками осени, которые, кстати, еще не расцвели, и не общением с природой, которую, хоть не совсем дикую, но все-таки она видела много чаще, чем другое городское население, в том числе ее коллеги по институту, впадавшие в буйство и разные крайности, вырвавшись на пикник. Она уже забыла утренние недомогания и упивалась жизнью. Элементарным ее процессом. Тем, что сидит на согретой траве, пусть и некрасивой, тем, что ее не надо пристреливать, как загнанную лошадь, хотя труд, которым она занималась несколько часов, был ей непривычен. Тем, что они честно проскребли всю землю руками и не забыли ни одной самой ничтожной картошечки, кроме разве той, которую навечно вдавил в землю некачественный водитель.

И тут на ум пришла тетка Варвара. И вспомнилась она, мирно перестегивавшая старые одеяла, разложенные на большом отцовском обеденном столе, за которым когда-то собиралась большая семья.

Это такое мирное занятие мало вязалось с обликом постаревшей и в силу этого поспокойневшей Варвары, потому что, несмотря на ее благолепный облик, вид она имела все-таки корсарский: щеку и лоб перехлестывала белая вязанная из собачьей шерсти повязка — у Варвары болел тройничный нерв.

Анна Павловна оглянулась, вернувшись от мыслей своих в сейчас. Надо сказать, что, если она задумывалась или вспоминала, она целиком уже была там, пяля на мир совершенно бессмысленные глаза. Самое интересное, что она умудрялась делать это и за рулем, в водовороте движения, о непозволительности чего неоднократно получала предупреждения от смельчаков, отважившихся сесть в машину к этой мечтательнице.

Вернувшись в сейчас, Анна Павловна поняла, что природа напоминает ей смертельно больного, которого врачи, наконец пожалев, отключили от искусственных почек, механических легких и рукотворного сердца, дав возможность умереть спокойно. Но это были издержки профессионального мышления Анны Павловны. Она, конечно, ошибалась. Природа погибала естественной смертью. И впереди ее ждали — расцвет и обновление.