Тайна архивариуса сыскной полиции (СИ) - Зволинская Ирина

– Что за шум, что происходит?! – недовольно крикнул сосед Клер по-немецки. Вероятно, владелец часового магазина на первом этаже, на вывеске я видела фамилию.

Клер приставила указательный палец к губам, а когда недовольный ранней побудкой мужчина, вернулся обратно к себе, я сама шагнула к француженке и обняла её, целуя в щеку. Она ласково погладила меня по голове, и я поняла, как сильно была напряжена.

Не просто дались мне известия, не просто было мне принять откровения Насти.

– Спасибо, – вздохнула я, отстраняясь от единокровной сестры Алексея. – За всё.

– Мы с вами почти родня, Мари. Не нужно благодарностей, – серьезно сказала она и, покосившись в сторону ведра, с улыбкой заметила: – А вот вылить грязную воду, пожалуй, стоит.

Воду я вылила, а вернувшись в дом, умылась и привела себя в порядок. К пяти я была полностью собрана, кабы не воспаленный взгляд, и не скажешь, что толком не сплю вторую ночь…

И нечего спать! Ты и без того слишком долго спала, лелея прошлые обиды, не замечая настоящего. Довольно прятаться в раковине сожалений, встань и иди, наконец, вперед! За Милевским, раз уж без него будущего для тебя нет.

Я сцепила челюсти и посмотрела на своё отражение. Клер привела меня к себе в спальню и, усадив напротив трюмо, идеальной волной уложила мне волосы – у француженки имелся с виду пыточный инструмент – щипцы для завивки. Василий с восторгом следил за этим священнодействием, отвлекаясь от выданного ему Клер учебника французского.

– Будь у меня фотоаппарат, за ваше изображение сражались бы все похоронные бюро Парижа, такое мрачное у вас лицо, – заметила мадам Дюбуа, глядя на меня в зеркало трюмо.

Всё утро Клер мешала мне вдоволь насладиться страхами за Алексея, волнением перед предстоящей встречей с Чернышовым и стыдом за мои относительно её ко мне интереса предположения, беспрестанно подтрунивая надо мной.

– Хотя нет, – француженка закусила губу.

– Нет? – переспросила я, вдруг понимая, что давно уже не ощущаю никакой неловкости, и на губах моих то и дело мелькает пусть и несколько кривая, но улыбка.

– Нет, – кивнула Клер, осторожно убирая щипцы. – На скорбную вдову вы походите мало, а вот на Орлеанскую деву – вполне. Не хватает только оружия, и вы – готовы к войне.

Я заправила короткую прядь за ухо и, поднимаясь с пуфа, взглядом зацепилась за забытый портсигар Денских. Чем распивать бурбон, стоило её расспросить…может быть, нашелся бы след и утраченных бриллиантов? Настя состоит в красном кружке, и если камни ушли на цели революции, кто знает, не с их ли продажи оплачивались убийства несчастных девушек?

– Будем надеяться, оружие не понадобится, – рассеянно ответила я. – Но вы правы.

– Права? – улыбнулась француженка.

Расправив плечи, я подмигнула заскучавшему над наукой Василию. Мальчишка тут же вернулся к книге, и я пояснила:

– Да, я готова к войне.

– Идите, Мари, – мадам Дюбуа обняла меня в дверях. – Мы будем ждать вас с нетерпением. И учить французский.

Чтобы не стеснять Клер, я хотела взять ребенка с собой. Но француженка настояла оставить его с ней хотя бы сегодня. «Безумие – водить мальчика за собой», – серьезно сказала мне она, и я согласилась. Кто знает, чем для всех нас закончится этот день?

– До встречи, – кивнула я и, быстро расцеловав их с Васей на прощание, ушла.

Степан ждал у парадной.

– Как же, барышня… а чемоданы?

– Едем! – я взмахнула рукой, предупреждая его расспросы, и уселась в коляску.

Весь путь до Варшавского слуга бурчал о вздорном нраве княжеской невесты, я же прислушивалась к шепоту города, присматривалась к сонным прохожим, и … видела. Сорванные с досок объявления, осколки стекла, хмурые лица рабочих, нервных дворников и сосредоточенных городовых.  

Из-под копыт пылило, громко дребезжал проезжающий рядом трамвай, по Обводному шли груженые баржи.

– Тпру! – заорал вдруг Степан, останавливая лошадь. – Куда лезешь, скотина! – зло крикнул он, и я привстала, высматривая причину остановки, но разглядела только темное пятно и будто свалянную в грязи серую шерсть. Пёс?

– Пшел вон! – взмахнул кнутом слуга.

Пятно зашевелилось, даже ветер с канала не смог унять поднявшуюся отвратительную вонь. Нет, не пёс, человек.  Во всяком случае, был им когда-то. Встав на четвереньки, бездомный пьяница наставил на меня черный палец и засмеялся, обнажая в злобной улыбке гнилые зубы.

– Сидишь, барынька? Сиди! Недолго тебе осталось клещём сосать кровушку с тела Руси! Благая Зинаида видела ангела! Он сожжет тебя заживо, и будешь ты корчиться в синем огне! – сплевывая темную слюну на землю, с подвывом закончил он.

Степан хлестнул мужика по спине, тот взвыл от боли, прытко уворачиваясь от нового удара.

– Пошла! – коляска двинулась.

Господи, хорошо, что я оставила Васю с Клер! Брать его с собой, действительно, безумие. Безумия и без того слишком много вокруг…

Я сглотнула, сдерживая невыносимый приступ тошноты, и под хриплый смех пьяницы перевернула подаренное мне князем кольцо камнем вниз. Взгляд мой зацепился за белый шрам.

Если цель убийств была выставить государева племянника безумцем, то убийца добился цели. Только что если смерти девушек лишь умело используемый оппозицией факт, что если это роковое совпадение? 

Убийства, безусловно, связаны со мной. То же имя, тот же возраст, шрам и … я зло усмехнулась – и сомнительный род деятельности. Зачем убивать копии, не проще ли уничтожить оригинал?

Но если речь идет о безумце, искать логику в его действиях – смысла нет, только как я умудрилась пропустить сумасшедшего в своем окружении?

Ну и вопрос, Мария. Ты-то как раз могла вполне… кого я могла упустить? Кого-то, достаточно близко знакомого со мной, чтобы видеть мой шрам. Кого-то, кто имел бы доступ к реальным именам погибших… Кого-то со службы! Но мало ли мужчин в управлении… мало ли где я вдруг раскрыла ладонь. Увидеть шрам на ней мог кто угодно!

Да, убийства связаны со мной. Только с чего я взяла, что мотив убийств – влечение? Революции нужен символ, и на допросе отец обмолвился о синем огне. На допросе… а только ли на допросе? Папа играл, что если в какой-то момент сведения о даре дочери – стали ставкой в игре? Если дар мой открылся еще во Франции, сболтнуть о нем он мог задолго до смерти Оли!

Кому угодно. Бортникову, например. С чего бы адвокат столько лет покровительствовал мне? Откуда бы у него, молодого юриста, были тогда деньги для моего отца? И сейчас … его предложение руки и сердца женщине с испорченной репутацией, дочери революционера, состоящей в позорной связи с князем. Зачем ему я? Использовать мой дар? Продать пламя революционерам? Вполне!

Тогда, после суда, он так странно отдернул руку, прикоснувшись ко мне, будто знал, что может обжечься. И это сватовство за день до нашего отъезда в Москву, когда об убийствах уже стало известно, но политическая ситуация еще не была столь критичной. Тогда, даже подумать о том, что в убийствах могли бы обвинить самого князя, не более чем абсурд. 

Но зачем обласканному властью обеспеченному адвокату, монархисту, смена режима?

К вопросу о монархии… если огонь был у старшей дочери, следить за младшей сам бог велел. Следить мог и кто-то слуг, и то, как загорелось имение, этот кто-то мог видеть.

Итого, о даре моём мог знать кто угодно… снова мысли мои в тупике!

Коляска свернула на мост, подковы цокали по выложенной гранитом мостовой. Мы почти приехали. Пассажиры прибывали на вокзал, и среди обеспеченных горожан найти Петра было несложно – с Варшавского не ездят бедняки. Одетый в неприметное штатское платье Чернышов ждал на мосту, спиной опираясь о металлическое ограждение. В руках его была папироса, на голове кепка.

В толпе рядом с ним мелькнуло белое пятно фуражки. Работник вокзала подошел к полицейскому и, вероятно, спросил документы. Петр отвлекся, демонстрируя жетон, и не заметил нашу коляску.

Меня же будто прошила молния. Почему Алексей велел передать ребенка именно здесь, на вокзале? Дал мне время чуть больше побыть с Василием или… решил не сообщать Петру адрес сестры?