Блеск грядущего - Вогт Ван
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ожидая администpатоpа, Орло pешил обдумать свою собственную ситуацию.
Пpоблемой оставалась и тайна случившегося с ним ночью. Hо у него не оставалось уже никаких сомнений относительно того, что пpоизошло с ним утpом, днем и вечеpом пpедыдущего дня. От него снова исходил блеск.
Мистер Байлол вошел существенно позже звонка Орло. Его манеры изменились. Он вошел шагом; он не бежал. Вероятно, Байлол теперь станет толстым, цинично подумал Орло, глядя на сухопарого человека.
Потом последовал момент изумления. Он понял, что впервые видит этого человека по-настоящему. До этого мгновения у него было впечатление о Байлоле, как о неуклюжем, высохшем пожилом человеке.
Реабилитированный Главный Помощник Члена Президиума по науке и технологии, прошествовавший в дверь, выглядел на тридцать с лишним. С умеренной наглостью Байлол подплыл к столу Орло и небрежно сказал:
- Я был на телефоне, когда ты позвонил. К тебе звонок. Третий прости! - мистер Йоделл ждет на интеркоме.
Орло, потянувшийся в карман за пистолетом в тот момент, когда вошел Байлол, не убрал руки с оружия. Он искренне не верил, что этот человек способен на насилие или решительные действия. Но его мыслью было: не давать никаких шансов.
- Спасибо, мистер Байлол. - Он говорил вежливо. - Что вы думаете об эксперименте, предпринятом Председателем Лильгиным?
Последовала пауза. Глаза мужчины поначалу изменились... Ничего похожего, анализировал Орло, на убеждение кого-то высказать свои мысли, потому что он может видеть, что они собой представляют...
- Ах! - булькнул мистер Байлол. Это было почти похоже на то, что он вывалился обратно из какого-то иного измерения. - Сэр, мистер Йоделл на интеркоме, - сказал он. Это был прежний сверхвозбужденный тон.
Говоря это, он попятился назад, кланяясь и шаркая, и повторил это еще раз.
Орло поднял трубку интеркома.
- Простите, что заставил вас ждать, сэр, - солгал он. - Я был в ванной.
Общительное существо на другом конце линии оборвало его.
- Не бери в голову, мой юный друг. Меня интересует, не могу ли я прийти и поговорить с тобой?
Орло спросил:
- Сколько вам лет, мистер Йоделл? Выглядите вы где-то на пятьдесят пять.
Двое мужчин сидели, разделенные столом Орло. И с первого мгновения это был прямой разговор, словно Третий решил сжечь млсты за собой - а если необходимо, то и перед собой; и его не волновало, кто это слышит.
Тяжелые щеки сейчас изменили цвет с лилового на яростно-розовый. Стальные глаза сузились.
- Этот сукин сын, - злобно сказал он, - поддерживает нашу с Мегара внешность на уровне пятидесяти с лишним, - а свою едва за сорок.
Казалось, он сообразил, что был субъективен. Он слегка выпрямился.
- Мне двести двадцать семь лет, - гордо произнес он. - И полагаю, мне следует быть благодарным этому, так его и так; но я заработал каждый этот год. Так что ну его к монахам!
- Не хотите ли рассказать мне эту историю?
Йоделл кивнул, и на глазах его выступили слезы.
- Это копилось во мне сто семьдесят пять лет, и я дошел до точки, когда хочется рассказать это маленьким мальчикам или даже дружелюбно настроенным камням.
- Продолжайте, - сказал Орло.
Номер Третий был из выживших.
Прежде равный, он умудрился совершить переход во второстепенные. Это было нелегко сделать. Термином для людей вроде него в смертоносные дни, последовавшие за вступлением в должность, было либо левый, либо правый уклонист.
Приговором всегда была смерть.
Уклонистом был человек, которому в ранние дни не достало специфического типа ЭСП. Так или иначе, он не сумел заметить, что некий маленький, темноволосый, схожий с волком молодой человек с пронзительными черными глазами был естественным лидером во вновь сформированном мировом государстве.
Он мог бы возразить, как многие, что в его мозгу было так много всякого, включая своекорыстие, что он пренебрег осознанием того, что у государства переходного периода есть свой природный лидер. И он просто не соображал, в течение опасно долгого времени, что был лишь один возможный выбор из тех, кому следовало быть лидером.
К счастью для Йоделла, он никогда на самом деле не бывал на групповых встречах, найденных опасными темноволосым, с лицом койота, существом. Большинство из верхнего эшелона бывали. Они все были мертвы, поскольку смерть могла последовать скоро.
Но этот одиночка - не в порядке критики - не мог бы спасти никого. Его добрая удача была выше всего столь простого. Правда была в том, что все старые люди образовали то, что впоследствии было названо Негативной Группой.
Они совершили непростительное, хотя и неумышленное, преступление. Они присутствовали при сотворении. Не имело значения, как понизили такого человека, или какую далекую, никчемную задачу ему поручали, он все о тебе помнил. Он знал тебя тогда. Где-то в его голове существовало осознание того, что ты тоже человеческое существо, несущее человеческую вину.
Он видел, как тебя обвиняли в совершении ошибок. И видел, как ты защищаешь себя, словно любой заурядный человек. Он был там, когда Член Партии ( теперь уже давно мертвый, пытанный целыми днями, скептически споривший всякую минуту, вопивший, почти до мгновения своей смерти, что ты не имеешь права это делать, прежде чем в конце концов усвоить, что это уже происходит, и что нет никого, кто бы остановил это, потому что они были замучены и убиты в то же самое время ) сказал, что ты, Мартин Лильгин, являешься крайним левым уклонистом с фашистской ориентацией.
Можно ли позволить жить человеку, слышавшему подобное обвинение, выдвинутое против этого уверенного, маленького, гиеноподобного вождя? Он бы мог, если бы был первым, взять в руку перо - если не считать того, что первым был Мегара - и писать, утверждая, что признал супермена с глазами и инстинктами кобры своим начальником на все будущие времена во вновь сформированном мировом государстве. Он бы мог, если бы тот ультра-лидер ради пробы не решил, что разрешит остаться в живых приблизительно сотне из первоначальных восьми или около того миллионов; и у него не было идефикса насчет того, кто точно будет этой сотней людей. Каждому человеку придется завоевывать свое собственное место в том кружке избранных каким-то уникальным актом почтения.
Частью необходимого требования оказалось то, что каждый из сотни должен был отметить в своей совершенной памяти, что в первые дни все, что бы ни делал лидер, было правильным; и что он , фактически, никогда не был неправ ни в чем.
Каждый из сотни - как оказалось - однообразно вспоминал каждое единичное событие, ведущее к победе. И был готов засвидетельствовать - и свидетельствовал так регулярно - что одна и только одна личность играла решающую роль в каждое мгновение. И что никто больше не делал ничего, кроме как повиновался распоряжениям...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});