Неизвестный Гитлер - Юрий Воробьевский

Важным ободряющим знаком для Гитлера стало и подписание с Британией Морского договора. О, это была удивительная история! Риббентроп, похоже, даже не понимал, какой дерзостью могли посчитать англичане исходное требование Гитлера. Оно состояло в том, что началом переговоров может быть согласие Британии на то, чтобы германский флот составил примерно треть от английского, величайшего в мире. Когда лорд Адмиралтейства услышал эти слова из уст германского министра иностранных дел, он побагровел от ярости. Переговоры, казалось, сразу же зашли в тупик. И вдруг! Наутро немцам сообщили, что кабинет Ее Величества готов на переговоры согласно выдвинутым условиям. В итоге Третий рейх получил даже больше желаемого.

Эти приманки падали на благодатную почву англофилии Гитлера. Фюрер смотрел фильм о подвигах британских солдат в Индии и восклицал: вот у кого надо учиться! Такая малая страна держит в руках огромную Индию. Россия станет для Германии тем же, что и Индия для Англии!

Забавная, но характерная подробность: вот лисья охота. Среди высокопоставленных офицеров и функционеров Третьего рейха это чисто британское аристократическое развлечение вошло в моду.

В политическом театре абсурда главному герою подыгрывали все партнеры. Они отступали, хотя его армия поначалу была очень слабой. И он обретал — даже среди своих скептических генералов — славу великого полководца. Кто-то незримый давал ему все новые приманки, и это накачивало его все большей уверенностью.

А чего стоило отношение англичан к попыткам существовавшей среди высокопоставленных генералов оппозиции найти контакты с целью свержения Гитлера! Старый британский дипломат рассказывает об этом в современном документальном фильме со всей откровенностью.

Больным для немцев вопросом было французское владычество в демилитаризованной Рейнской области, традиционном средоточии германской тяжелой промышленности.

После мучительных сомнений Гитлер решился. Силами семи дивизий он вошел в заветную зону. Он ждал французского ответа и буквально трепетал. «Переводчик Гитлера П. Шмидт вспоминает, как тот говорил: «Сорок восемь часов после вступления войск в Рейнланд были временем самого большого напряжения для моих нервов во всей моей жизни. Если бы французы двинулись в Рейнскую область, мы должны были бы отступить, поджав хвост, поскольку военные ресурсы, имевшиеся в нашем распоряжении, были абсолютно недостаточны даже для слабого сопротивления» [45].

Наконец стало ясно: Франция не двинулась с места. Гитлер ликовал: «Как я рад! Господи, как я рад, что дело прошло так гладко. Да, мир принадлежит смелому. Ему помогает Бог». Он знал, что против его семи дивизий Франция могла выставить больше ста.

Ханна Райч довольно тонко подметила: когда первый риск принес Гитлеру успех, он рисковал все сильнее, постоянно повышая ставки… Это ошибка любого азартного игрока. И часто она провоцируется более опытным и холодным партнером. Инфернальный помощник Гитлера, давший ему поначалу «зеленый свет» в Европе, был именно таким.

«Во время поездки через ночной Рур, мимо зарниц домен, мимо отвалов и шахтных копров, им овладело одно из тех настроений взлета над своим обычным «Я», которое пробуждало в нем желание слушать музыку. Он попросил поставить пластинку с музыкой Рихарда Вагнера и после увертюры к «Парсифалю» впал в медитацию: «Свою религию я строю из «Парсифаля». Служба Богу в торжественной форме… Без наигранного смирения… Богу можно служить только в одеянии героя» [47].

Какого бога имел в виду Гитлер, так же непонятно, как суть вагнеровского «искупления». Во всяком случае, христианская традиция говорит о совсем ином одеянии, в котором пристало предстать перед Господом. Свт. Игнатий Брянчанинов пишет: «Сказал святой пророк Давид: «Бог страшен всем окрестным Его», преславным серафимам и пламенным херувимам, которые не терпят зреть славу, превосходящую силы тварей, закрывая крыльями огненными лицо и в непрестанном вечном исступлении вопиют: Свят, Свят, Свят — Господь Саваоф!.. Как же мрачный грешник предстанет лицу великого Бога своего? Разве покрывшись с главы до ног одеянием покаяния» [17].

Вскоре Гитлер обрел такие амбиции, что бескровные победы его уже не интересовали. После Мюнхенского — успешного для него — соглашения он негодовал: у меня украли мою войну!

Финансы для Валгаллы

Вскоре Шахт и его друг Норман окажут фюреру новую услугу. Но об этом — чуть позже. Пока остановимся на 1932 годе.

В 1932 году в Германии торжественно отмечали столетие смерти великого Гёте. Задумали даже воссоздать бесовский шабаш на горе Брокен. Некий «специалист» пообещал использовать найденный им древний манускрипт, чтобы вызвать диавола. Однако все попытки, предпринятые при скоплении журналистов и киношников, позорно провалились. Велико было разочарование европейцев XX века — диавол не явился. Но он-то был уже на пороге!

«…все действия Гитлера за период с 1933-го по 1934 год можно было предсказать, прочитав вторую часть «Фауста» Гёте, где повествуется об одном монархе, который с помощью дьявола (Мефистофеля) восстанавливает порядок в своей развалившейся империи» [31].

Действительно, Мефистофель с Фаустом устраивают ложный пожар, который помогает монарху укрепиться в своих силах:

Фауст

Пожар наш мнимый, государь.

Император

Проказничай почаще так, штукарь.Я очутился в круге подожженномИ вдруг почувствовал себя Плутоном…

Вот вам и поджог рейхстага. Но еще более поразительно следующее соответствие. Демон печатает специальные денежные знаки под гарантию имперского права на землю, и это как бы оживляет экономику:

Объявлено: означенный купон —Ценою в тысячу имперских крон.Бумаге служат в качестве закладаУ нас в земле таящиеся клады.Едва их только извлекут на свет,Оплачен будет золотом билет.

Так же, словно по подсказке инфернального мира (а уж его агентов — точно), фюрер поступил, когда пришел к власти.

Гитлер жаждал построить Тысячелетний рейх, как и вагнеровский Вотан, мечтавший о создании твердыни Валгаллы. Но даже для оперного германского бога все было не так просто. Валгаллу построили великаны, которые требовали за это платы. Они получили богиню вечной молодости Фрейю, но потом Вотан решил расплатиться золотом. Вот, согласно договору с великанами, все сокровища Альбериха покрывают Фрею с головы до ног, но не хватает самой малости.

Вотану приходится отдать и кольцо власти.

Трудовой фронт тоже ведь строил гитлеровские автобаны не просто на энтузиазме. Требовались займы. И нужно было, чтобы заимодавцы не спешили с предъявлением векселей. На волне пропагандистской патриотической риторики им выплачивали лишь проценты. Основной капитал обещали вернуть после войны.

По сути, займы, обеспечившие Гитлеру сорок процентов его военных расходов в период строительства германской военной машины, были сделаны под обещания будущих военных побед. При этом производители получали деньги, не отраженные ни в одной статье военного бюджета. Эта система была запущена Ялмаром Шахтом.[83]

Финансовый блеф материализовался страшным образом. Он превратился в новейшие вооружения для армии. А даже ружье, повешенное на стену, рано или поздно стреляет. И хотя задачи по объединению германской нации были решены без военных столкновений, оружие должно было быть пущено в ход. Гитлер спешил, ведь техника быстро устаревает. А объединенные ресурсы многочисленных врагов могут в ближайшем будущем создать значительно превосходящие силы. В дальнейшем это и произошло.

А пока же диавольски хитрая финансовая комбинация оказалась необычайно выгодна для правительства. Членам кабинета впору было повторить слова гётевского казначея, обращенные к императору:

Мне нравится, что казначеюТы в помощь назначаешь чародея.

Норман и Шахт тут точно были как Мефистофель с Фаустом.[84] Кстати, Фауст Третьего рейха выкрутился и после войны. Шахт, занимавший ключевые должности до самого падения рейха, избежал наказания в Нюрнберге, в отличие, например, от Юлиуса Штрайхера, лишенного еще в 1939 году всех официальных постов за неприятие военных действий.

Меж тем на третьем году войны фюрер подбадривал заимодавцев: «Выплата долгов… не представляет никаких проблем. Во-первых, территории, которые мы захватили силой оружия, поставляют нам ценности, намного превосходящие затраты на ведение войны; во-вторых, дешевый труд двадцати миллионов иностранцев в германской промышленности представляет собой экономию, размер которой опять-таки намного превосходит суммы долговых обязательств государства».[85]