Роковые обстоятельства - Олег Валентинович Суворов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«…И тогда ты наиболее отчетливо сознаешь всю глубинную мудрость старого латинского выражения: „О мертвых либо хорошо, либо ничего“. Смерть настолько ужасна, что по сравнению с ней наши земные деяния представляются совершенно незначительными. Именно поэтому нет смысла, как это делали в средние века, злорадствовать над мертвыми врагами, разрывая могилы и вытаскивая полуистлевшие тела на эшафот. Ужас смерти сознания не поддается описанию, — и что перед ним подобное глумление над прахом? Только видимость дополнительного наказания тех, кто уже и так обрел самую страшную кару…»
— Фи! — захлопывая книгу, с негодованием воскликнула Маргарита. — Как можно читаль на ночь такой кошмар? Молодой мальчик не должен столько много думать о смерть — это удел старики. Ничего удивительно, что потом ти так плёхо спишь и пить морфий, — и она брезгливо потрогала двумя пальцами склянку с порошком, стоявшую на том же столике. — А ведь это вредно для молодой организм, потому что можно привыкать и стать морфи… — француженка наморщила нос, пытаясь произнести трудное русское слово, которое неоднократно слышала от отца и сына: —…морфинистом. О, эти сложный русский окончаний!
Юлий не отзывался, но она пока не обращала на это внимания, поскольку подошла к окну и принялась энергично раздвигать гардины.
— Вставайте же, мсье! — весело произнесла Маргарита, сдергивая одеяло со своего воспитанника.
И только теперь, при дневном свете, она заметила странную бледность неподвижно лежавшего на боку Юлия. Испуганно охнув, гувернантка склонилась над ним и нерешительно протянула руку к лицу юноши. Коснувшись его ледяного лба кончиками пальцев, она негромко вскрикнула и отшатнулась.
— Мсье Юлий…
Гимназист не шевелился, но его веки были сомкнуты столь неплотно, что создавалось впечатление, будто он нарочно щурится, наблюдая за ней исподтишка. Маргарита вновь наклонилась и дрожащей рукой хлопнула его по щеке, один, а потом и второй раз.
— Юлий…
Наклонившись пониже, француженка смогла разглядеть его уже застывший в остекленелой неподвижности левый глаз, после чего ее охватил столь дикий ужас, что она страшно закричала и бросилась вон из комнаты...
К полудню, когда дом Симоновых уже покинула полиция, увезя с собой тело Юлия для проведения медицинской экспертизы и арестовав гувернантку в качестве главной подозреваемой, среди оставшихся членов семейства воцарилась атмосфера истеричной растерянности.
Ангелина Николаевна непрерывно рыдала и пила сердечные капли, а Павел Константинович, всегда застегнутый на все пуговицы, выглядел непривычно — глаза красные, полубезумные, волосы взъерошены, руки трясутся, а сюртук одет прямо поверх ночной сорочки…
Надин рано утром уехала на генеральную репетицию — завтра в Пассаже должна была состояться премьера любительского спектакля, в котором она исполняла одну из главных ролей, — а потому еще ничего не знала о случившемся несчастье. Срочно прибывшая в родительский дом Катрин отправила к сестре своего мужа, строго наказав ему держать язык за зубами.
Сама же она выглядела весьма возбужденной, но глаза ее были совершенно сухими, и лишь тонкие пальцы непрерывно терзали ненужный носовой платок.
Уложив Ангелину Николаевну в постель и вызвав ей врача, отец и старшая дочь вернулись в кабинет и сели друг против друга.
— Что мы теперь будем делать? — нарушила молчание Катрин. — Сегодня он ждет нашего окончательного решения…
Ей не нужно было лишний раз напоминать отцу о ком идет речь, поскольку Павел Константинович непроизвольно содрогнулся и поежился.
— Что ты предлагаешь? — после недолгой паузы спросил он, не глядя на дочь.
— Надо отправить к нему Надин, — отчеканила молодая женщина, — но до этого ни в коем случае не говорить ей о смерти Юлия.
— А это возможно?
— Почему же нет? Аристарх дождется окончания репетиции и привезет ее к нам. Она переночует в нашем доме, а завтра вечером отправится на премьеру. После спектакля за ней заедет Дворжецкий — и все произойдет так, как мы и договаривались…
На этот раз Павел Константинович думал долго — слишком долго, по мнению внимательно наблюдавшей за ним дочери. Наконец он тяжело вздохнул, отер лоб и нерешительно покачал головой.
— Нет, я не смею!
— В чем дело, папенька? — строгим голосом поинтересовалась Катрин. — Чего вы не смеете?
— Не смею рисковать! — повысил голос Симонов. — А если Надин не перенесет этого позора? Вспомни ее обморок! Нет, нет, я слишком боюсь… Я только что потерял сына и не хочу потерять еще и дочь!
— О какой потере вы говорите? С Надин ничего не случится… разве что обычная в таких случаях истерика. А в обморок она падала и раньше… Потом, если потребуется, отправите ее полечить нервы за границей, ведь тогда вам будет по средствам оплатить лучший курорт.
— Как ты жестока, Катрин!
— А вы папенька? Давно ли вы сами стали таким сентиментальным?
— С сегодняшнего дня…
— Ах, оставьте, — раздраженно заявила дочь, — это в вас говорит потрясение от случившегося. Когда вы успокоитесь, то поймете, что я была права.
— Права? — горько усмехнулся Симонов. — В чем? В том, что понуждаешь родную сестру лечь в постель этого жирного отродья?
— Да что с вами такое! — еще строже прикрикнула на отца Катрин. — А про то, какие деньги нам платит это отродье, вы забыли? А про имение в окрестностях Серпухова, которое мы почти сторговали? Да ведь и аванс-то вы уже начали тратить…
— Я знаю, что я подлец, — уныло покачал головой Павел Константинович, после чего вскинул на Катрин глаза, в которых блеснуло какое-то новое, никогда прежде не виданное ею выражение. — Но ведь и ты чудовище! Глядя на тебя, мне становится страшно!
— Это еще почему?
— Над чьей могилой ты способна пролить хотя бы слезинку?
— О Боже! Что еще за глупости? И какое вам дело до моих слез? Хотите прямо сейчас расплачусь, чтоб вы только успокоились?
— Нет, не хочу… Люди должны плакать не только от досады на сорвавшуюся сделку, но и из жалости к ближним.
— Оставьте это, умоляю! Лучше давайте решать, что нам теперь делать.
— А я уже все решил, — с неожиданным спокойствием заявил Симонов, поднимаясь с дивана и переходя к столу. Усевшись поудобнее, он взял перо, открыл чернильницу и принялся писать.
Заинтригованная действиями отца, Катрин не смела ни о чем спрашивать и молча дожидалась того момента, когда он отложит перо и протянет бумагу ей.
— «Уважаемый господин Дворжецкий! Ввиду внезапно возникших роковых обстоятельств… — Катрин начала читать вслух, но, заметив гримасу боли на лице отца, смолкла и дочитала записку в полной тишине. — Так… Значит, вы решили вернуть аванс и расторгнуть сделку.
— Как видишь, —
