Роковые обстоятельства - Олег Валентинович Суворов

Не смею навязывать вам свое мнение, однако мадам Дешам мало походит на тип коварной отравительницы, принесшей разврат и смерть в доверившуюся ей семью. Скорее эту женщину можно упрекнуть в легкомыслии, не позволившем справиться с порывами своей натуры в условиях нашей традиционной безалаберности. Однако за это она уже наказана позором и тюремным заключением!

Что касается ее воспитанника, то, похоже, этот юноша относился к тому типу семейных деспотов, которые с малолетства полагают себя центром жизни семьи, а потому нимало не считаются с желаниями окружающих. Не умея обуздывать свои желания и не развивая характер, подобные создания крайне болезненно воспринимают любое столкновение с реальной действительностью, несамортизированное любящими руками родителей. Безволие и безответственность весьма неприятно сказываются и на характере подобных молодых людей, как правило, склонных к преувеличенному самолюбованию и чрезмерной саморефлексии. Вспомните те отрывки, которые нам зачитывались из дневника Юлия Симонова… — Председатель прервался, нашел на своем столе нужную бумагу и зачитал ее вслух:

— «…Многие дурные качества проявились в моем характере, мое прежде чувствительное сердце словно бы окаменело, во мне развилось искусственное хладнокровие. Хуже того, я стал атеистом и приобрел много таких взглядов, особенно на женщин и родителей, которых не пожелаешь и врагу!»

Как следует из свидетельств его товарищей, юный Симонов начинал тяготиться навязчивостью своей любовницы гувернантки, особенно ее ревностью. Другие свидетельства об их совместном времяпрепровождении вызывают у людей зрелого возраста не менее тягостные чувства. Да и как иначе, господа присяжные, если на наших с вами глазах неоперившиеся юнцы нарочито развязным тоном повествуют о своих пирушках, похваляясь тем, кто из них больше выпил коньяку!

Уважаемые господа присяжные заседатели! Вам предстоит решить — случайно или намеренно произошел факт отравления, и при этом вы, разумеется, не оставите без внимания вышеприведенные слова из дневника покойного юноши, выражавшие его разочарование в жизни. Учтите и то обстоятельство, что для большинства случаев самоубийств, совершенных не в припадке безумия, а вполне осознанно, характерно оставление предсмертной записки. В данном случае этого не было, как не было и явственно высказанного намерения лишить себя жизни.

Итак, я заканчиваю и передаю это дело на ваше усмотрение. Порядок совещаний вам известен — решение постановляется по большинству, а при равенстве голосов, поданных за и против, основывается на голосах, поданных в пользу подсудимой. Сомнение также толкуется в пользу обвиняемой, а признание виновности может сопровождаться просьбой о снисхождении. Не скрою, что вашему решению предстоит весьма сложное дело, но смею надеяться, что вы выйдете из него со спокойной совестью перед обществом, которое будет терпеливо ждать вашего справедливого решения.

Гром аплодисментов заглушил последние слова председателя. Затем присяжные удалились в совещательную комнату, а Макар Александрович, который практически постоянно находился в зале, начал пробираться к выходу. Приблизившись к двери, он вдруг заметил знакомую фигуру. Студент Винокуров, застыв от удивления и вытянув шею, пытался рассмотреть молоденькую девушку, смуглую и черноглазую. Все заседание она провела в первых рядах, а теперь, воспользовавшись перерывом, встала со своего места, подошла к бывшей гувернантке, сидевшей за барьером в окружении двух солдат, и заговорила с ней.

— И вы тоже здесь, господин студент? — Макар Александрович легко тронул его за плечо. — Интересуетесь данным процессом?

— А? Здравствуйте, господин следователь, — и Винокуров рассеянно глянул на Гурского.

— Увидели кого-то знакомого?

— Да, кажется… Простите, но вы случайно не знаете, кто та юная мадемуазель, которая сейчас разговаривает с мадам Дешам?

— Это ее дочь Жаклин.

— Ее дочь?

— Да, а что вас так удивляет?

И тут Винокуров вдруг смутился и нервно передернул плечами.

— Нет, ничего.

— Вы где-то видели ее раньше?

— А вам обязательно все знать?

— Послушайте, господин студент, — со скрытой угрозой в голосе заговорил Макар Александрович, чувствуя, что начинает раздражаться. До чего же утомительна современная молодежь со всем ее апломбом, глупостью и нигилизмом, порождающим столько нелепых поступков, зачастую весьма опасных для общества и для государства! — Вы забываете, что я веду сразу два дела, связанные с семьей Симоновых, поэтому просто обязан вникать во все мелочи, имеющие до них касательство. Где и когда вы видели мадемуазель Жаклин?

— Совсем недавно… в борделе на Шпалерной улице, — покраснев, признался Винокуров, произнеся последние слова почти шепотом.

— Вот как?

Макар Александрович не успел удивиться и расспросить поподробнее, как его окликнул знакомый медэксперт по фамилии Вознесенский.

— Мы еще поговорим об этом, — пообещал Гурский, отпуская студента и протягивая руку подходившему эксперту. — Рад повидаться, Михаил Сергеевич. А я и не знал, что вы задействованы по этому делу.

— Да я, собственно, заглянул сюда из чистого любопытства, — отвечал Вознесенский — черноволосый, плотно сбитый мужчина средних лет, с золоченым пенсне на толстом носу. В своем деле он был профессионалом высокого класса, однако это его достоинство изрядно портили рассеянность и необязательность. — Как хорошо, что мы встретились, Макар Александрович! У меня припасен один прелюбопытнейший документ, с которым я уже давно собираюсь вас ознакомить, да все руки не доходят. Отойдемте в сторонку, — и, взяв заинтересованного Гурского за локоть, эксперт отвел его к окну, после чего принялся лихорадочно рыться в карманах своего потрепанного сюртука, постоянно приговаривая одну и ту же фразу: — Куда же я ее сунул, проклятущую?

— Можно узнать, что вы ищете? — терпеливо выждав какое-то время, поинтересовался Гурский.

— Записку.

— Какую именно?

— Записку, найденную в одежде убитого мальчика… Николая Захарова.

— И вы уверены, что она меня заинтересует? — озадачился следователь, тщетно пытавшийся припомнить дело об убийстве мальчика по имени Николай Захаров.

— Еще бы! То есть, я почти в этом уверен… Нет, не почти, а вполне уверен!

— Однако я не знаю никакого Захарова.

— Как? — удивился Вознесенский. — Об этом же писали в газетах. Этот тот самый подросток, который вместе с конвойными казаком был убит первой же бомбой, брошенной в нашего государя.

— Ага! И что же?

— Он был рассыльным в мясной лавке и в тот злополучный день нес банкиру Дворжецкому корзину с мясом и некую записку от хорошо известного вам субъекта… Да вот же она наконец! — и эксперт извлек смятый и надорванный конверт, испачканный бурыми следами давно засохшей крови. — Извольте взглянуть.

Макар Александрович жадно схватил конверт, проворно извлек оттуда испачканную в крови бумагу и погрузился в чтение. В этой записке, написанной каллиграфическим почерком, содержалось следующее сообщение:

«Уважаемый господин Дворжецкий! Ввиду внезапно возникших роковых обстоятельств, довожу до вашего сведения, что вынужден расторгнуть нашу сделку, аванс за которую будет полностью возвращен вам в ближайшие дни. В связи с этим