Сквозь Топку - Джеймс Дашнер

Томас задавался вопросом: когда и каким образом Минхо вернул себе роль лидера, забрав её у Хорхе? Он взглянул на их проводника... и увидел Бренду. Та тихо стояла у стены, глядя в пол. Томас очень жалел о том, что случилось накануне. Ему ведь на самом деле хотелось её поцеловать. И одновременно он чувствовал какое-то необъяснимое отвращение. Может — из-за наркотика. Может — из-за Терезы. А может...

— Эй, Томас! — гаркнул на него Минхо. — Чувак, проснись! Уходим!

Несколько приютелей уже покинули помещение и вышли на улицу, под палящее солнце. Интересно, сколько времени прошло с тех пор, как он принял наркотик? Целые сутки? Или только несколько часов? Он пошёл вслед за всеми, только приостановился около Бренды и слегка подтолкнул её к двери. На миг он забеспокоился, что она не захочет идти с ними, но девушка поколебалась лишь одну секунду, а затем двинулась вслед за приютелями.

Минхо, Ньют и Хорхе ждали, держа своё оружие наготове, пока все, кроме Томаса и Бренды не вышли на улицу. Томас приостановился в дверях, обернулся и увидел, как трое оставшихся приютелей[8] медленно отходят к двери задом, размеренно поводя остриями своих клинков туда-сюда. Но непохоже было, чтобы кто-нибудь собирался чинить им препятствия. Должно быть, хряски были рады, что живы остались.

Все собрались снаружи, в переулке, отойдя от ступенек на приличное расстояние. Томас стоял ближе к лестнице, тогда как Бренда протолкалась на другую сторону группы. Он поклялся себе, что как только выдастся случай, обязательно переговорит с ней наедине. Она нравилась ему, он хотел быть её другом, если уж ничего другого не получалось. Что ещё важнее — он питал к ней теперь те же чувства, что и когда-то к Чаку. По непонятной причине он стал считать себя ответственным за неё, и от этого чувства так просто не отмахнёшься.

— … рвём туда изо всех сил.

Оказывается, Минхо держал речь. Томас встряхнул головой, тысяча кинжалов вонзились ему в череп изнутри, но мозги немного прояснились.

— Осталось всего-то не больше мили, — продолжал Минхо. — С этими хрясками всё же можно управиться. Так что...

— Эй! — донеслось откуда-то из-за спины Томаса.

Громкий, визгливый голос, в котором уже довольно ясно слышалось безумие. Томас обернулся и увидел Белобрысого — тот стоял на нижней ступеньке у распахнутой двери. Одна рука была вытянута вперёд. Костяшки пальцев побелели — с такой силой маньяк сжимал в ладони пистолет. Странное дело — рука с оружием ничуть не дрожала. Отверстие ствола твёрдо смотрело прямо на Томаса.

Прежде чем кто-либо успел среагировать, в узком переулке прогрохотал выстрел.

Левое плечо Томаса разорвалось от боли.

ГЛАВА 40

Выстрелом юношу отбросило назад, он перевернулся в воздухе и упал плашмя лицом вниз, расквасив нос об асфальт. Сквозь боль и оглушительный звон в ушах он услышал ещё один выстрел, потом раздались звуки ударов и сопровождающие их короткие энергичные выдохи. Что-то с металлическим стуком запрыгало по мостовой.

Он перекатился на спину, схватившись руками за простреленное место. Старался собраться с духом, чтобы взглянуть на рану. Звон в ушах нарастал, мешая сосредоточиться на происходящем, но ему удалось увидеть, как Белобрысого свалили на землю. Кто-то яростно, что было силы колошматил его.

Минхо.

Томас наконец набрался смелости взглянуть на рану. Оттого, что увидел, сердце забилось вдвое быстрей.

В майке зияла небольшая дырочка. В мясистой части, как раз над левой подмышкой, набух маленький багровый желвак. Из раны непрерывной струёй текла кровь. Было очень больно. Даже хуже, чем просто очень больно. Если раньше он думал, что головная боль, терзавшая его в танцзале, была ужасна, то здесь было раза в три-четыре хуже. Вся эта мука сосредоточилась плече, стянувшись в тугой клубок, а оттуда волнами расходилась по всему телу.

На него смотрели встревоженные глаза Ньюта.

— Он застрелил меня! — вырвалось у Томаса. Вот, пожалуйста, теперь эту реплику можно смело ставить под номером 1 в список самых больших изречённых им глупостей. Словно тысяча стальных иголок пронзала его внутренности, царапала, колола, терзала... Он почувствовал, что уплывает. Второй раз за сутки его мозг засасывала тьма.

Кто-то протянул Ньюту сложенную майку, тот плотно прижал её к ране. Новая волна муки прошла по телу Томаса, он закричал, и ему было всё равно — пусть считают его маменькиным сынком. Такой боли ему ещё ни разу за всю свою жизнь не доводилось испытывать. Мир вокруг потемнел ещё больше.

Он хотел потерять сознание. Впасть в бесчувствие, всё что угодно, только не эта боль.

Издалёка доносились голоса — в точности, как его собственный, тогда, на танцплощадке, когда его накачали наркотиком.

— Я могу извлечь из него эту гадость. — Хорхе. Кто бы мог подумать. — Но мне понадобится огонь.

— Мы не можем заняться этим здесь. — А это кто? Ньют?

— Валим на хрен из этого грёбаного города. — Грубиян Минхо, кто же ещё.

— Хорошо. Помогите мне нести его. — Чёрт его знает, кто это.

Под него подсунули руки, схватились за ноги. Боль. Кто-то сказал что-то про «на счёт три». Боль. Ах, какая ужасная боль. Раз. Боль. Два. «О-ох!» Три!

Он вознёсся к небу, и ему показалось, что его бедное тело разорвалось на куски.

И тут его желание потерять сознание осуществилось, и благодатная тьма унесла все его страдания прочь.

Он очнулся. Мозг окутывал туман.

Ослепительный свет — Томас не мог открыть глаза полностью. Движение — его тело подпрыгивало и содрогалось в крепко держащих его руках. Он слышал тяжёлое, быстрое дыхание, топот ног по асфальту. Кто-то что-то крикнул — Томас не разобрал слов. Откуда-то доносились безумные вопли хрясков. Довольно близко, впрочем. За ними гонятся?

Зной. Воздух обжигал жаром.

Плечо тоже горело. Жар. Боль. Боль, похожая на залп ядовитых выбросов, словно разрывала всё его тело на куски. Он снова спасся бегством во тьму бессознательности.

Он с трудом разлепил веки.

На этот раз вместо ослепляющего солнечного пламени его окутывал мягкий золотой свет сумерек. Томас лежал на спине, под ним была твёрдая земля. В поясницу врезался острый камешек, но это небольшое неудобство было сущим пустяком по сравнению со жгучей болью в плече. Вокруг сновали приютели, тихо перебрасываясь отрывочными фразами.

Визги и завывания хрясков осталось где-то далеко позади. Чистое небо над ним не загромождалось никакими зданиями.

Боль в плече. Ох, как больно.

Где-то рядом вспыхнул и зашипел огонь.Горячий воздух стал ещё горячее. Раненый почувствовал, как на него повеяло жаром.

Кто-то сказал:

— Держите его за руки и за ноги.

И хотя туман, окутывавший его мозг, притуплял эмоции, эти слова ему не понравились.

В глаза блеснуло что-то красно-оранжевое, отразившись от какой-то серебристой поверхности. Заходящее солнце на... лезвии ножа?

— Будет ужасно больно. — Интересно, кто это сказал.

Что-то зашипело, и тут же миллион фунтов динамита взорвалось в его плече.

Его сознание сделало ручкой в третий раз.

Прошло долгое время, прежде чем он снова открыл глаза. Небо было похоже на необъятный чёрный зонт, а сияющие на нём звёзды — на крошечные дырочки, через которые пробивается дневной свет. Кто-то держал его за руку. Он хотел было повернуть голову, но тело пронзила новая волна мучительной боли. А впрочем, зачем смотреть? Он и так знал, что это Бренда. Кто же ещё? К тому же, рука была маленькой и мягкой. Конечно, Бренда.

Прежняя страшная боль сменилась новой. Ему, фактически, стало хуже. Словно в него проникла тяжёлая, изнурительная болезнь, подтачивала, выедала его внутренности. Казалось, что по венам струится не кровь, а поток каких-то мерзких червей. Черви оседали в костях, поселялись в мускулах и принимались пожирать его.

Боль теперь ощущалась скорее как огонь во всём теле — глубокий и безжалостный. Всё горело — живот, грудь, мышцы...

Он не знал откуда взял это, но был уверен, что с ним что-то очень и очень не так.

В сознании всплыло слово «инфекция», всплыло да так и осталось. Он отключился.

Томас очнулся на рассвете. Первое, что он осознал — это что Бренда больше не держит его за руку. Затем ощутил на коже лёгкое прикосновение прохладного утреннего ветерка — настоящее блаженство!

Но это мгновение было кратким — снова навалилась боль, населяющая каждую молекулу в каждой клетке, пожирающая его тело. Боль не имела больше отношения к огнестрельной ране в плече. Что-то ужасное и непоправимое случилось со всем его организмом.

«Инфекция». Опять это слово.

Он не знал, как ему продержаться следующие пять минут. Или час. Уже не говоря о целом дне. Затем уснуть, проснуться и — всё заново? Его поглотило отчаяние, оно засасывало его в зловещую пустоту, а потом глубже, глубже — в бездну. Страх перед бездной сводил его с ума. И над всем этим царила бесконечная боль.