Коронованный странник - Сергей Карпущенко

А Ребров-Замостный между тем как-то незаметно для Александра тоже растерял в танце свои античные одежды, остался нагим, и нагота его старого тела оскорбила Александра чрезвычайно. Внезапно осознав, что шутовские одежды по-прежнему на нем, он резким ударом о колено переломил скипетр, сорвал с головы корону, а с плеч мантию. Вскочив на ноги, закричал повелительно и грозно:

- Что, ирод бесстыжий, и сейчас говорить будешь, что дворовые девки твои по воле своей да с превеликим желанием нагишом вытанцовывают, а ты между ними, похотник старый, в сраме, точно рыба в воде, купаешься! Э-эй, звание свое позоришь, предков память! А ещё князь! Завтра ж утром капитану-исправнику о поделках преступных твоих и пакостных жалобу подам! Сам в свидетели пойду!

Едва Александр начал свою гневную речь, у него мелькнула мысль, что балет сразу прекратится и музыка стихнет. Но ничуть не бывало: Ребров-Замостный и его голые плясуньи продолжали отчебучивать удалые коленца, и только князь метал на гостя мягкоукоризненный взгляд: "И чего вдруг человек взъерепенился?"

- Да кто тебе сказал, Василь Сергеич, милый, что девчата мои нагишом против своей воли танец ведут? - говорил Ребров-Замостный, чуть притомившись от резких движений. - Может, Терпс и хорочка моя, сиречь Дунька? А ну-ка, Дунька, говори господину офицеру, принуждал ли я тебя к сему бесстыдству?

- Не-а! - задорно ответила плясовица, уперевшая руки в боки и молотившая босыми ногами по доскам пола тай бойко и часто, что быстро-быстро подпрыгивали в такт движениям её изрядного размера груди. Мне дело оное очинно по душе, я перед барином своим или перед тем, на кого укажет он, ходить голая хоть с утра до вечера буду. Сие не черная работа. Или в поле спину гнуть лучше, или лен теребить да холсты ткать? Снимай мундир, барин хороший, да и иди в наш круг. У нас очинно весело! И-и-и-и! пронзительно взвизгнула Дунька-Терпсихора, а Ребров-Замотный наградил её за правильный ответ благодарным звонким шлепком по заду.

- А хоть всех муз опроси, Василь Сергеич, - ликовал князь, - каждая тебе тож самое ответит - хошь Клио, хошь Калиопа. А капитан-исправнику кляузу понесешь, так сам в неловком положении окажешься, потому как сей ответственный чин - мой заветный кум, если не сродственник прямой, и здесь, в театре, не раз гащивал да муз моих своими очесами видывал да руками поглаживал. А, что, музочки мои? Гладил вас Митрофан Никодимыч ручками своими?

Девицы, продолжали танцевать и ластиться к вихляшему бедрами князю, дружно захихикали:

- Еще как оглаживал, Евграф Ефимыч!

- Да и не токмо ручками одними прилаживался!

- Ну вот, видишь?! - радостно воскликнул барин. - И ты, Василь Сергеич, приложишься, ибо почетный ты гость, и никуда я тебя остель не выпущу, покуда не отведаешь моего творца. А готовил я сей товарец со тщанием, для наилучших моих друзей и гостей. Ну, любую выбирай, а хошь двух или сразу трех, да и веди в свои покои. Там найдешь ты усладу и не будешь больше поминать о капитане-исправнике, китайский бог!

Александр весь трясся от негодования, а Ребров-Замостный, видя его состояние, ещё и дразнил гостя:

- Ах, как тебя разобрало-то - весь ажно дрожишь от страсти, как породистый жеребец перед случкой. Ну, скитывай мундир, полезай к нам. А вы, музочки мои, помогите господину офицеру разоблачиться, а то он от волнения-то сам не свой - пуговицы оторвет, гляди!

Подталкиваемые шлепками барина, девицы с хохотом и воплями дьяволиц, обретших беззащитную жертву, стали прыгать со сцены, две из них уже вцепились в мундир Александра, две других принялись целовать обезумевшего от стыда и страха Александра, и вдруг, будто из последних сил, он закричал:

- Мало мне двух или трех, Евграф Ефимыч! Все девок подавай! Хозяином их буду!

Ребро-Замостный, за неимением муз бросивший танец, посмотрел на важного гостя с видом немалого изумления, сел на край сцены, спустив вниз толстые ноги. Такой прыти в белкловатом и лысоватом мужичке он не ожидал:

- А ведь не выдюжишь, Василь Сергеич, скопытишься, будто кляча поганая...

Александр, отлепив на некоторое время прильнувших к нему девок, продолжал кричать:

- Всех, всех хочу! Тебе не оставлю! Единственным хозяином их буду!

- На эти слова, Василь Сергеич, возражений у меня не отыщется. Ты государь, а посему и сила в тебе должна отыскаться такая... что справишься. Но, китайский бог, порхнула мыслишка, мою слабую голову маленько встревожившая. Скажи-ка, государь, каким-таким хозяином возмечтал ты быть, каким Аполлоном? Не видно разве, что поллон тут я?

И замер в улыбке настороженно-презрительной. Александр поулыбался тоже, но его улыбка была насмешливо-победной. Царь в нем встрепенулся вновь, и, освобождая от неволи этих рабынь, он становился вновь не только царем-вершителем закона, но и просто повелителем, имеющим и деньги, и относительно молодые годы и, главное, право повелевать.

- Нет, Аполлоном, Евграф Ефимович, не извольте-ка называться! прокричал Александр снова, негодующе размахивая рядом с его носом пальцем. - Я к капитану-исправнику вас не поведу, но вот хочу - и станут девки твоим моими!

- Да каким-таким манером сие чудесное представление произойдет, китайский бог? - шлепнул по голым ляжкам Ребров-Замостный.

- А вот каким, ваше сиятельство! - находясь на вершине охватившего все его существо чувства, продолжал Александр. - Куплю я у вас танцовщиц, Евграф Ефимыч!

- Купишь?! - со смехом осыпал себя шлепками Ребров-Замостный. - А что, если я возьму да и откажусь тебе их продать? Не продажный, скажу тебе, товар, лелеемый да холимый для одного лишь собственного употребления, а, что тогда, китайский бог?!

- Нет, не откажешься, ваше сиятельство! - усмехнулся Александр. - Знаю я, почем дворовые девки продаются - по пятисот рублей. Я же тебе по две тысячи за каждую музу дам, потому как сам захотел быть Аполлоном, их покровителем.

Ребров-Замостный опешил. Конечно, девки были красавицами да к тому же умели не только плясать под оркестр и творить все, что нравилось ему, их властелину, но, с другой стороны, помножив две тысячи на девять, князь увидел, какой барыш он может получить от их продажи. На восемнадцать тысяч он сумел бы приобресть у соседа деревеньку в сто с лишним душ, а уж в ней наверняка отыскались бы не девять потерянных при продаже девок, а двадцать, не меньше, плюс остальные души, работники, да пахотные земли, да луга, да рощица. Но Ребров-Замостный был ещё и просто повелителем над своими людьми, а поэтому стремление гостя сделаться в сравнении с ним повелителем ещё большего масштаба уязвляло самолюбие князя, давно уже не видевшего равных себе по могуществу во всей губернии. Униженное самолюбие сейчас могло спасти лишь похищение большей части денежных средств чудного гостя.

- Предложение твое, Василь Сергеич, - провел по густым усам Ребров-Замостный, - весьма интересно есть. Но... не таковские мы, и девок, на коих затрачено денег куча, чтоб обучить их искусствам, задаром отдавать не станем, к-хе, китайский бог...

Александр, поуменьшивший богатство своей страннической казны едва ли не на четыре пятых от начальной цифры, чуть призадумался и уже с оттенком робости в голосе сказал:

- Ну, уж не думаю, что пять тысяч серебром и золотом за каждую музу не удовлетворит ваше сребролюбие. Слышал, что отменным по личным качествам крестьянам и пятьсот рублей ассигнациями красная цена.

Неуверенность голоса покупателя была тут же уловлена голопузым человеком, умевшим не только изыскать сотню способов для утоления своих властных притязаний художественного свойства, но и помнившим, что средства к ним должны быть постоянно пополняемы методами совсем не артистическими. И Евграф Ефимович, с подчеркнутой небрежностью почесав у себя где-то пониже брюха, изрек:

- И не извольте-ка трудиться, сударь, называя такие мизерные цены. Музы вообще-то есть товар бесценный.

- Ах, бросьте вы кривляться, полупочтеннейший! - отлично понял линию поведения Александр. - Пять тысяч назначаю за каждую из муз!

Девки, прекрасно знавшие, что и пока ещё молодые груди и ляжки стоят по средним меркам от пятисот до тысячи рублей, так и ахнули, услышав о цене, назначаемой этим лысоватым и голубоглазым господином за их тела. Евграф же Ефимович, видя, что гость, в котором он увидел персону необыкновенную, превосходящую его самого по силе, смекнул, что он сейчас или полностью утешит свое встревоженное самолюбие, услышав отказ гостя, или... или ухватит немалый куш. Желая казаться равнодушным, тихо молвил:

- Десять тысяч за каждую, и ни копейки меньше... китайский бог!

Александр не был бы императором, властелином в душе, если бы позволил сейчас этому ничтожному человеку одержать над ним верх, укрепив за собой право на владение стоявшими вокруг него нагими танцовщицами. Но он также знал, что если бы князь запросил больше десяти тысяч за каждую из них, то у него просто не нашлось бы средств рассчитаться.