Кремль 2222. Юго-Восток - Виталий Сертаков

Нео облизнул клыки, выудил из волосатого уха пару насекомых, внимательно разглядел и сунул в пасть.

— Тырр, отвяжи его.

Я хотел сказать «спасибо», но опять не успел. Чо-то я сегодня ничего толком не успевал, видать, день такой неудачный. Веревку с ног отрезали, но снизу-то никто не подхватил. Башкой шмякнулся, ешкин медь, хорошо, что полы у них земляные! Руки мне развязывать не стали, лежал я и глазьями шевелил. Врезали мне здорово, правый глаз почти закрылся, и нос маленько болел. Потом стал я шеей шевелить, проверял, не сломалась ли. Вроде целая, ага. Изба ихняя построена была криво. Странно, что до сих пор не завалилась, все углы разные. В потолке дыра для дыма, дверь — вперекосяк, по углам — тюфяки.

— Зачем пришел в наш лес? — спросил главный. Незлобно так спросил, только ногой мне в живот стукнул. Ну чо, дышать я долго не мог после его тычка. Это ж нео, в нем кило двести веса и кулак с мою голову. Я, к примеру, с нео не дерусь ни на базаре, ни в лесу. Такое у меня правило. И не от страха, а просто жить охота.

— Не будешь говорить? — Папа опять замахнулся ногой. — Тырр, сунь ему огня под хвост.

Тырр обрадовался, полез в костер за головней. В отличие от отца, Тырр был почти голый и не слишком красивый. Весь в шрамах, укусах и гнойниках. Шерсть на нем росла кусками. Брат его был старше, наполовину седой, толстый, но такой же глупый. Зато носил на поясе жутко антиресную штуку, я аж загляделся. Носил он вместо ремня пулеметную ленту, только дыры под патроны были аграмадные.

— Ты, дурень… не бей… — Я выплюнул с кровью что-то твердое. — Как я могу говорить, когда ты в живот бьешь?

— Зачем пришел в наш лес?

— Меня ждет лесник Архип, слыхал о таком? — соврал я.

— Па-апа, можно я его засолю? — встрял сынок. Сынок был выше папы на полголовы, но тут же получил удар в ухо. От удара он отлетел и плечом выбил окошко. Окошко было хлипкое, вместо стекла залепленное пузырем какого-то зверя. Мне это даже понравилось, потому что дышать в закрытой избе было трудно, аж глазья слезились.

— Здесь наши земли, лесников тут нет, — сказал папа. — Хомо, ты зачем спортил огород?

— Репу подави-ил, картоху, чесночок мо-ой! — жалобно заголосил толстый Рырк.

Тут до меня дошло, почему я бежал по такой странной поляне — то яма, то кочка. Ясное дело, это был вспаханный огород! Я отбивался от рукокрылов, а сам влез на чужие грядки. Тут я старого нео даже зауважал маленько. Если он меня убьет, то будет прав. Ведь я на самое святое, ешкин медь, посягнул. Если б к нам на Факел кто вломился да ферму бы потоптал, разбираться бы долго не стали. Самое гадкое и подлое дело — весь клан без урожая оставить…

— Чесно-ок подавил… — завывал лохматый детинушка.

— Заткнись, — папа без замаха врезал старшему сынку в челюсть. Тот плюхнулся на задницу, похоже, не обиделся.

Старший почесал спину, толкнул кривую дверь. Я испужался маленько, вдруг уйдет сейчас, тогда детишки его меня мигом засолят. Руки я изо всех сил напрягал и ослаблял, чтобы путы раздвинуть, но драться с такими медведями все равно бесполезно.

Однако отец далеко не ушел. Прямо в дверях нужду справил, оторвал с веревки сушеную рыбину, стал грызть вместе с костями.

— Я не хотел, правда. У меня друг умирает. Пасечники спасти могут. Слушай, нео, я заплачу, отработаю тебе…

— Ты откудова такой говорун? С Асфальта? — нехорошо так прищурился папа.

— С Факела я.

Я решил пока не докладать, кто мой батя. Успею сказать. А чо, как бы хуже не вышло или выкуп какой заломят.

— Паа-па, можно я его засушу?

Толстый с глупым вопросом вылез. Мне стало маленько жалко главного нео. Вот ведь непруха, серьезный такой мужчина, для нео очень даже телигентовый, и такие дурни у него народились. Небось в мамашу умом пошли. Если папа ихнюю мамашу так же оплеухами с юности угощал, как тут не поглупеть?

— Ты мне врешь, — сказал папа. — Ночью хомо на Пасеку не ходят. Ночью даже новые люди в огород не ходят. Ты пришел, чтоб украсть наш чеснок?

— Не надо мне чеснока! Вы же видели — рукокрылы на меня напали!

— Ты мне врешь. Платить тебе нечем. Нет у тебя ничего, только тряпка худая. А у нас хороший огород был. Ты сломал.

— Сколько ты хочешь за свой огород?

— А кто за тебя заплатит? Назови.

Тут я прикусил язык. Представил, что на Химиках творится. Пожалуй, батя за меня теперь и гайки бронзовой не даст. Побег из карантина, избил маленько лаборанта. Да ко всему, теперь уж точно ясно, притащили мы с Кладбища болезнь.

— Па-апа, можно я его засолю?

Папа дожевал рыбу и зевнул. Ему стало со мной неинтересно. С нижней губы его сыпалась чешуя.

— Рырк, отрежешь ему ноги. Огнем остановишь кровь. Одну ногу засоли, другую сейчас зажарим, съедим. Смотри не убивай его! На огороде работать будет, рыбу чистить будет.

От таких добрых слов я едва не заплакал.

Старый обезьян громыхнул дверью и ушел. В разбитом оконце я видел огоньки других домишек. Похоже, никто за меня не вступится…

С улицы приперся Тырр, потирая разбитую харю. Без отца два здоровяка мигом запутались и едва не перерезали друг дружку.

— Левую ногу на засолку, я тебе говорю!

— Погоди резать, глупый же ты! Сперва же кровь надо выпустить!

Меня снова дернули вверх. Земляной пол повис перед носом.

— А чего только ногу солить-то?

— Папа так сказал.

— А я хочу сейчас сушеного мяска.

— А тебе вечно лишь бы жрать. Ты хоть одну умную мысль помнишь?

— А зачем он нам в огороде? Он же все сожрет. И репу сожрет, и чеснок, и картоху…

— Не сожрет, мы ему щас зубы выбьем. Эй, хомо, пасть открой, а то бить неудобно!

— Стойте, стойте, — закричал я, когда кто-то схватил за голову. — Меня нельзя есть!

— Это почему? — С губ Тырра потекла слюна. В лапе он держал обломок молотка.

— Не слу-ушай его, — заныл Рырк. — Папа что говорил? Хомо хитрые очень. Не слушай его…

— Не хитрее меня, — надулся старший. — Хомо, ты глупый. Нет такого мяса, которое мы не можем есть. Новые люди могут есть все. Поэтому мы лучше всех!

— Мы лучше всех! — подтвердил младший и начал пилить мне ногу ржавой пилой. Пила тут же сломалась. Я изо всех сил качнулся, вырвал башку из лапы Тырра и заехал лбом ему в нос. Получилось красиво, хрустнуло громко. Нео плюхнулся на задницу, схватился за нос, стал выть и растирать кровь.

— Он меня-аа уда-арил!

— Ща я его, ща! — Старший брат не стал искать пилу. Вытащил из-под тюфяка здоровый кривой нож и нацелился мне в бок. Видно, ногу решил отхватить мне прямо по пояс.

— Эй, глупые, снова орете? — Дунуло холодом, в избу ворвался злобный папа. — Тырр, чего воешь?

— Он мне нос… нос мне-ее…

— Рырк, оторви ему ноги, зачем тебе нож? Как лосю жареному ноги скручиваешь, так и этому скрути! Чего трудного? Ох, давай я сам!

Папа шагнул ко мне, схватил за коленку… и упал. Ешкин медь, я даже забыл, что собрался помирать. Много раз нео видал, но, чтоб здоровый медведь, как щенок, катался и визжал, — такого не припомню. Папа прокатился подо мной, повалил стол, разбил в щепу лавку кривую и все визжал. Обе руки засунул себе под занавес, зажал между ног, будто не мог никак до ветру сходить. Тырр тоже выпучился на отца, и вдруг подскочил до потолка. И так же сильно завизжал, ага. И свалился на меня. Меня стало сильно раскачивать. Дык качаюсь, а ничо сделать-то не могу, руки-то прижаты. Эти двое орут, шерсть на себе рвут, по бокам хлопают. Старший сынок не меньше моего испужался, спиной к двери попятился да еще обделался со страху.

— Па-апа, па-апа! — басом стал орать. Я подумал, что после его криков у всех рыб в ихнем озере ноги повырастут. Уйдет рыба куда глаза глядят, лишь бы таких некультурных нео не слушать.

И вдруг светло стало. До того очаг маленько светил да пара лучинок по стенкам тлели, а тут мне прямо по глазьям резануло.

Пасечники.

Кто-то в один мах рубанул веревку. Ну чо, такой уж день нынче неудачный, все время башкой об землю бьюсь. Не успел я им крикнуть, чтоб, мол, вперед руки развязали. Грохнулся в земляной пол, лежу, глазьями вращаю. Одним глазом, правый совсем заплыл.

Лесник Архип присел на корточки, ухмыльнулся так невесело. Взади него с фонарями топтались двое пасечников со здоровыми ульями на загривках… и еще там была Иголка.

— Славка, больно тебе? — смешно спросила она. — Они тебя порезали?

— Это все фигня… — Я выплюнул землю.

— Кроме пчел, однако, — заржали пасечники.

— Это вот, ты чего тут бродишь? — спросил Архип и вытянул руку ладошкой вверх.

Я поглядел на Иголку и малость застыдился. Хорош жених, ешкин медь! Валяюсь босиком, в защитке рваной, связанный как порося перед забоем, харя разбитая, и вообще некультурный. Но Иголка не смеялась, глазьями огромными смотрела, ручки к груди прижала и вроде как заплакать собиралась. Но не заплакала, вот так девка!