Наполеон: Жизнь после смерти - Эдвард Радзинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Император помолчал и добавил почти мстительно:
— И там лишил ее невинности! Завтрак нам подали уже в общую постель. — Он засмеялся. — Именно так император милостью революции должен был стать родственником Людовика и Марии Антуанетты, казненных этой революцией… У новой жены были полные губы, пышная грудь… Несколько великоватый габсбургский нос, но зато молода… у нее тело пахло яблоками… Жениться надо на австриячках, Лас-Каз. Они свежи, как розы, и пахнут яблоками…
Я, конечно же, подумал: как странно все это ему говорить теперь, когда он уже знает, что «свежая, как роза» тотчас его предала и нынче живет с австрийским генералом, которого подсунули ей Меттерних и заботливый папа Франц…
Но император повторил, глядя на меня в упор:
— Жениться надо на австриячках… свежи, как розы… — И добавил, помолчав: — Вот так я развелся с императрицей Жозефиной.
Маршан рассказал мне: «Перед смертью он был в полузабытьи… и вдруг очнулся и произнес: „Я видел мою славную Жозефину, но она не разрешила мне себя обнять“.
— Тринадцать епископов отказались присутствовать на церемонии бракосочетания в знак протеста против высылки Папы из Рима. Пришлось сослать и их, лишив сана.
Париж устроил блестящий праздник. Я и новая императрица присутствовали на обеде в ратуше, потом — на Марсовом Поле, где выстроилась моя гвардия. От лица всей Великой армии гвардейцы славили брак своего императора.
Австрийский посол решил не отстать и первого июля устроил торжественный прием. И тут случилось ужасное — во время фейерверка загорелась бальная зала. Жена посла и много гостей сгорели заживо. Насмерть перепуганную Марию Луизу я сам вынес из горящих комнат… И я еще раз убедился: мои отношения с судьбой складываются по-новому — и опасно.
Вскоре Фуше, делая доклад, подробно рассказал, что говорили в Париже. Конечно же, вспоминали торжества в честь брака Людовика и Антуанетты, когда во время фейерверка сгорело множество народа, говорили, что Мария Луиза тоже австриячка и родственница той, «от которой пошли все несчастья». Говорили и о других зловещих совпадениях и предзнаменованиях…
Фуше докладывал мне об этом с плохо скрытым злорадством. И я позаботился, чтобы этот год, кроме брака, принес мне еще одну радость — избавление от этого мерзавца. В последнее время я постоянно не ладил с ним. Он взял привычку преследовать людей моим именем, и часто я ничего не знал об этих преследованиях. Когда в ярости я вызывал его, он холодно доказывал, как опасны эти люди и какую услугу он мне оказал, посадив или выслав их. Он ловко выскальзывал из моих рук… и продолжал рыть, рыть и рыть!
Но в десятом году он наконец попался. Я узнал, что, не имея от меня никаких полномочий, он тайно начал вести переговоры с англичанами о мире. Вел он их через того же банкира Уврара. Я велел тотчас арестовать Уврара и отправить в Венсеннский замок, где он быстро все выложил следствию.
На первом же заседании Совета министров я спросил Фуше:
«Правда ли то, что показал Уврар?»
Он ответил совершенно спокойно:
«Да, Уврар сказал правду. Я вел переговоры с Англией… тайно. Ибо хотел сделать вам подарок, подготовив мир с самым опасным вашим врагом, Сир».
«Вы заслуживаете эшафота… вы понимаете это?»
«Скорее благодарности, Сир», — ответил Фуше.
Я обратился к министрам:
«Что полагается за подобные деяния?»
И они дружно подтвердили:
«Смерть!»
Но Фуше был абсолютно спокоен. Он отлично знал — наказания не будет. Он обладает изумительно изворотливым умом, так что вообще отказаться от его услуг я не мог. Но освободить от него министерство полиции — должен был. Чтобы не слишком злить опасного негодяя, я решил назначить его губернатором Рима. Главное — держать его подальше от Парижа…
Я велел ему прибыть в Тюильри и сказал:
«Я решил вас простить, хотя уверен, что совершаю большую ошибку».
Он вежливо поклонился.
«В моем сердце, — продолжал я, — есть только два города — Париж и Рим. Второй я отдаю вам».
Он вновь поклонился. И поблагодарил.
Новым министром полиции я назначил боевого генерала Савари. Знаю, выдвижение Савари заставило умных людей пожимать плечами. Да, человек он второстепенный, у него нет ни опыта, ни способностей, чтобы стоять во главе такой машины. Но зато он был мне предан, как верный пес. Он безропотно расстрелял герцога Энгиенского. Да что герцог! Вели я ему отделаться от собственной жены и детей, он и тогда не стал бы колебаться.
Фуше попросил у него три недели на сборы, чтобы «вывезти принадлежащие ему вещи». И простодушный Савари, не спросив меня, согласился. Я узнал об этом лишь на третий день и велел ему немедля ехать в министерство и гнать оттуда Фуше. Но было поздно: архив, секретные досье, знаменитая картотека осведомителей — все было предано огню или вывезено. Концы в воду! Но главное — исчезли мои бумаги! Несчастный Савари, вернувшись, сказал мне: «У меня было такое ощущение, что министерства полиции на набережной Малакке не существовало вовсе».
Я велел Савари передать Фуше: «Все мои заметки, инструкции, моя переписка… должны быть немедленно переданы мне». На что мерзавец преспокойно ответил: «Как жаль, что я не смогу исполнить желание Его Величества. Передайте императору, что я все сжег». После чего сказал в салоне Каролины: «Да, я принадлежу к партии интриганов, но к партии жертв — никогда». Так мерзавец открыто намекнул, что все припрятал.
Я вызвал его в Тюильри и потребовал:
«Отдайте бумаги».
«Я их сжег… Конечно, это наивно. Куда осмотрительнее было бы их припрятать. Вдруг Вашему Величеству придет в голову со мной расправиться…»
Так он посмел мне угрожать.
«Вы играете с огнем, Фуше. Отдайте бумаги!»
Мерзавец вздохнул и сказал, глядя мне прямо в глаза:
«Что делать, Сир… Вы столько раз на меня гневались, что я привык укладываться спать „с головой на эшафоте“… Я не стал их хранить, Сир, только потому, что верю — ваше благоволение ко мне будет неизменным. Я их сжег».
«Отдайте бумаги!»
«Я их сжег».
«Убирайтесь!»
«Я их сжег!»
«Катитесь, я вам говорю!»
И он ушел со своей гнусной усмешкой…
Вскоре после моего брака произошло еще одно событие, которое следовало причислить к числу роковых. Я совершил непростительную ошибку: королем Швеции стал Бернадот. Старую династию Ваза шведы попросту изгнали из страны… И избрали Бернадота. Он был не только моим маршалом, он был и моим родственником. Поэтому шведы имели все основания думать, что я одобрю их выбор… Но он всегда был моим врагом! И не только из зависти. Мои невинные отношения в юности с его женой Дезире вызывали мрачную ревность этого человека, да и в ее душе со временем окрепла странная обида…
Я осмелился спросить императора: не следует ли подробнее рассказать об этом? В ответ услышал обычное:
— Про Дезире, конечно же, следует все вычеркнуть и оставить только: «Бернадот всегда был моим врагом». Его не покидало чувство, будто я перехватил его судьбу. Это он, оказывается, должен был стать вождем революционных армий и повелителем мира. На самом деле он был хорошим генералом — и только! Да и то не всегда. Несколько раз из-за его бездарных действий мы оказывались в трудном положении.
Я не любил его, и он это знал. И боялся, что я помешаю его избранию. Демонстрируя покорность, он пришел просить моего согласия. Он говорил, что примет корону, только если это будет приятно мне. Я сам был избран народом и не стал противиться воле другого народа. Я слишком часто бывал непозволительно великодушен для истинного политика. И забывал главное правило: «Врага можно простить, но предварительно его надо уничтожить».
Так что, все зная о Бернадоте, я допустил… нет, хуже… потворствовал врагу — помог ему сесть на трон. Конечно, я сказал Бернадоту о так называемых «моих условиях». Эти условия я когда-то изложил в письме королю Голландии, который посмел меня убеждать, как важна для Голландии торговля с Англией. И я написал ему: «Помни, первый твой долг служить мне, второй — Франции… все другие обязанности, даже по отношению к народу, которые я тебе доверил, второстепенны».
Все это слово в слово я высказал и Бернадоту. Но с самого начала он постарался забыть мои условия. Впрочем, как забывали их и мои братья, тотчас после того, как я сажал их на очередной трон… И уже вскоре я узнал, что Бернадот тайно не исполняет условий континентальной блокады. Но в это время я не мог его обуздать. Я готовился к войне, которая должна была сделать всех их покорными!
К тому же случилось радостное событие, непростительно затмившее для меня все: девятнадцатого марта моя Луиза родила! Перед родами доктор спросил меня: «Если случится что-то непредвиденное — кого спасать?» Но разве я зверь? Я сказал: «Заботьтесь о матери».
