Легионер. Век Траяна - Александр Старшинов

О боги! Ну конечно! Ее осенило. Этот парень, чья грудная клетка будто сплющена молотом Вулкана,[80] побеждал всегда в коротком поединке. Длинный бой ему попросту не выстоять. Он вымотается и начнет задыхаться.

Мевии хотелось завопить от радости, но она лишь плотнее стиснула зубы.

Зрители на трибунах по-прежнему скандировали:

— Паук! Паук!

Теперь ей было плевать на крики. Главное — карлик все сильнее и сильнее задыхался. Надо заставить его двигаться. Не просто двигаться — носиться по арене. И он сдохнет.

Когда Паук в очередной раз бросился на нее, она в первый раз за время поединка нанесла по щиту карлика два удара. Слева и справа. Всего два. Но как это было красиво! Трибуны завопили от восторга. Паук разозлился и атаковал снова. На этот раз нанес прямой укол. Мевия ловко увернулась и вдогонку пнула урода в зад. Тот растянулся на песке — но далеко не так красиво, как в первый раз. Мевия подняла руки вверх, как делала это прежде, побеждая. Но тогда она побеждала женщин.

Толпа ответила презрительным свистом. Толпа хотела крови. А нынешний бой напоминал утренние поединки, то есть дурашливый и безобидный балаган.

В итоге Паук сам помог Мевии. Он все еще был уверен, что превосходит противницу во всем, кроме роста, и теперь двинулся на нее с высоко поднятым щитом, провоцируя на удары. И Мевия их нанесла. Сначала справа сверху изо всей силы. Потом слева сверху, продемонстрировав всю грациозность сильного и гибкого тела. Потом справа сверху — пусть зрители оценят красоту ее практически обнаженного торса. «Вот он, миг решающего удара», — подумал Паук. И он нанес его в обнаженную грудь женщины. А затем с недоумением уставился на струю крови, брызнувшей из его правого бока.

Зрители ничего поначалу не поняли, но завопили в исступлении при виде долгожданного алого фонтана.

Мевия усмехнулась — она-то заранее поняла, куда и как ударит карлик, и для своего коронного рассекающего, отработанного до автоматизма удара рухнула на колени и пригнулась. Да, из такой позиции удар получился не таким сильным, как во время тренировок, но своей цели меч достиг.

Паук не упал на песок, он лишь пошатнулся, тут же вновь ударил, но рука пошла вверх слишком медленно и опустилась без прежней мощи. Мевия даже не стала поднимать руку со щитом, она парировала удар справа мечом и тут же нанесла повторный удар снизу. Все в тот же правый бок горбуна. На этот раз ее удар был куда мощнее. Кровь вновь хлынула. Паук попятился, за ним по песку потянулся кровавый след. Шатаясь, карлик вновь принялся размахивать мечом.

«Ну-ну… теперь мне твои уколы не страшны, паршивец. Я сильнее, понял!»

Мевия могла, ничего не опасаясь, поработать на зрелищность. Она уже все время опережала, отбивала удары раненого противника, будто с неохотой, с ленцой.

Зрители вопили:

— Добей! Добей! Добей!

Было ясно — проигравшему в этой схватке пощады не будет. Когда вой толпы достиг пика, Мевия нанесла третий удар в бок карлика — уже такой силы, что Паук растянулся на песке.

В этот раз амфитеатр и Домициан были едины — смерть проигравшему. Впрочем, это был даже скорее удар милосердия — с такими ранами не живут. И Мевия во второй раз за этот день ударила поверженного противника в шею. Не морщась, не уклоняясь, подставила лицо и тело под кровавую струю. Она будто охмелела, будто опилась фалерном.

— Триумф! Триумф! — повторяли беззвучно губы, пока она, подняв руки, обходила арену.

Тем временем служители утаскивали тело проигравшего в сполиарий через ворота смерти.

— Ну вот, Гай Осторий, я принес твой выигрыш. — Хрисипп тряхнул кожаный мешок, и в нем на все голоса запели монеты. — Сейчас отсчитаю тебе твои тридцать две тысячи.

— Прямо сейчас? — Осторию это обещание пришлось не по нраву.

— Конечно!

Грек принялся выкладывать на скамью столбиками монеты различного достоинства — все больше медные ассы или латунные сестерции, немного серебряных денариев и всего несколько золотых ауреев.

Ни один бы кошелек не смог вместить столько монет. Осторий велел Гаю снять плащ, завязал по углам и, соорудив что-то вроде мешка, принялся сгребать туда выигрыш.

Гай огляделся. Амфитеатр уже опустел, лишь в отдалении на скамье сидели несколько человек. Сидели неподвижно, но Гай отчетливо различал их силуэты: огромная луна в красном ореоле висела над Квириналом. В ее свете амфитеатр казался огромной серебряной чашей. Ночной ветерок теребил неубранные гирлянды цветов над императорской ложей, раздувал трескучее пламя в серных факелах на арене: служители вышли с корзинами и лопатами убирать грязный песок, иначе завтра в амфитеатр будет не войти из-за вони. Рабы в грязных туниках переговаривались и громко смеялись, нагружая корзины, не подозревая, что на дальних рядах слышны их грубые шутки.

— Вообрази, дохлого карлика какая-то матрона к себе увезла, — захлебывался от смеха голый по пояс здоровяк. — Прибыла на лектике и велела положить тело в носилки. Правду, значится, говорили, будто урод из патрициев.

— Может, любовница? — хмыкнул другой.

— Так ей лет пятьдесят… Хотя и накрашена, и в белом парике.

— Ха, зрелые матроны самые что ни на есть любвеобильные. Я тут намедни был у одной, так она в атрий голая выскочила меня встречать, бежит, груди болтаются, киска развевается… а киска крашеная, рыжая от галльского мыла…

Гай невольно заливался краской, слушая эти разговоры.

— Тут все, как договаривались. Тридцать две тысячи, денег много, могут ограбить, — хмыкнул Хрисипп.

— Это вряд ли! — засмеялся Осторий. — На, держи! — Он вручил сыну мешок с деньгами, ловко закрутил горловину самодельного мешка ремнем. — Я так в военном плаще камни и землю носил, когда рядом корзины не было! — Осторий положил руку сыну на плечо и подтолкнул к проходу. — Быстрее!

— Римлянину не пристало бегать — только на тренировках или когда идет в атаку, — ответствовал Гай.

— Ну-ну… Тогда выступаем, исполненные достоинства.

У выхода из амфитеатра дежурила ночная стража. Центурион подмигнул Осторию — Гаю показалось, что они лично знакомы. Центурион что-то протянул бывшему военному трибуну. Во всяком случае, тут на них не нападут…

А дальше?

Послышалось, кто-то идет. Гай обернулся. Нет, никого. Пока. Чтобы добраться домой, надо идти через Субуру — самый мерзкий и подлый район Рима.

Вечером император Домициан пригласил к себе управителя в опочивальню, расспрашивая о делах, усадил на ложе рядом с собой. Раб, длинный и тощий, с постным лицом (не принято было держать при себе столь безобразных, а Домициан держал, будто находил в чужом уродстве особое наслаждение), принес со стола императора блюдо со всевозможными яствами, кратер с разбавленными вином и чаши, выставил все эти угощения на изящный одноногий столик. Хрупкая безделка, казалось, вот-вот подломится под тяжестью огромного серебряного блюда и кубков.