Княжна Дубровина - Елизавета Салиас-де-Турнемир

— Да что ты знаешь о нихъ? Ты уѣхала отъ нихъ дитятей и не могла судить о нихъ.

— Я судить тогда не могла, но я чувствовала и любила, а когда вспоминаю теперь, что они мнѣ говорили, какъ наставляли меня, какъ жили, я знаю, что они люди рѣдкой доброты, честности и крѣпкихъ правилъ. Еслибы вы только узнали ихъ, вы бы ихъ оцѣнили.

— Положимъ такъ, но что ты, княжна Дубровина, поѣдешь дѣлать въ захолустье К** въ домъ своего дяди чиновника. Съ кѣмъ будешь жить послѣ нашего дома?.. Но зачѣмъ я напрасно говорю все это; не стоитъ! Я сказала нѣтъ и кончено.

— Но я имѣю право, сказала Анюта твердо.

— И оставайся при своемъ правѣ, отвѣчала тетка.

— Тетушка, сказала Анюта, — умоляю васъ, не доводите меня до крайнихъ мѣръ, до огласки и разрыва. Я не хочу ничего подобнаго.

— Слышите это! сказала Варвара Петровна выходя изъ себя, — до огласки… да развѣ ея не будетъ когда ты, безумная, оставишь насъ. Скажутъ, Господи, чего не скажутъ! И мучили, и обобрали, и не знаю что еще?

— Все это скажутъ, конечно, возразила Анюта, — если я уѣду изъ вашего дома безъ вашего согласія и послѣ ссоры, и рѣшительно ничего не скажутъ, если вы согласитесь на лѣто отпустить меня въ мое Спасское съ дядей. Всѣ знаютъ, что вы въ деревню не ѣздите.

— Послушай, въ сущности, онъ тебѣ даже не дядя, а мужъ твоей тетки…

— Конечно не дядя, но родной отецъ по его любви ко мнѣ и по моей къ нему.

— Что жь? неужели тебѣ такъ дурно жить у насъ, что ты хочешь насъ оставить. Мало я о тебѣ заботилась? Мало я о тебѣ хлопотала? А сестрица мало любила тебя, мало баловала? А Лидія не нянчилась ли съ тобою, какъ съ куклой? Неблагодарная ты, вотъ что!

— Нѣтъ, это не правда. Я благодарна и никогда не забуду, какъ вы заботливо воспитали меня и чѣмъ я вамъ обязана. Изъ своевольной, необузданной дѣвочки, какою меня привезли къ вамъ, вы…

— Ты стало-быть сознаешься, какое образцовое воспитаніе получила у своего дяди, въ его мѣщанской семьѣ! воскликнула съ торжествомъ Варвара Петровна.

— Позвольте мнѣ договорить. Вы воспитали во мнѣ не только свѣтскую дѣвушку, но еще и будущую семьянинку. Вы стиснули мой характеръ, научили меня владѣть собою, приготовили къ жизни и я чрезмѣрно вамъ благодарна за это, но…

Варвара Петровна зорко взглянула на Анюту, слушала съ удивленіемъ ея слова и поняла, что имѣетъ дѣло не съ дѣвочкой, но со взрослою девушкой, много размышлявшею и для своихъ лѣтъ весьма созрѣвшею. Она перемѣнила тонъ и заговорила голосомъ болѣе мягкимъ и болѣе допускающимъ нѣкоторое равенство.

— Ты все это знаешь и въ этомъ признаешься и однако…

— Выслушайте меня… Въ семействѣ дяди я научилась любить своихъ родныхъ больше чѣмъ себя, научилась жить счастливо при недостаткѣ денегъ, научилась уважать людей не за ихъ положеніе, но за ихъ добродѣтели, узнала людей бѣдныхъ, но счастливыхъ несмотря на бѣдность… и мало ли чего хорошаго, высшаго, лучшаго узнала я въ ихъ семьѣ — въ моей семьѣ, говорю я съ гордостію.

— А y насъ въ домѣ ты видѣла дурное? спросила Варвара Петровна.

— Нѣтъ, я дурнаго ничего не видала, напротивъ, всё хорошее, но только на другой ладъ, до иному масштабу. Одно только видѣла я не хорошее, которое пронзило мое сердце и быть-можетъ помогло мнѣ принять рѣшеніе васъ оставить.

— Что такое? спросила Варвара Петровна ежеминутно удивляясь больше и больше.

— Ваше пренебреженiе къ семьѣ моей, сказала Анюта и встала и стояла предъ теткой съ гордою осанкой и лицомъ измѣнившимся отъ внутренняго волненія; — скажите, за что вы такъ презираете людей, которыхъ не знаете? Зачѣмъ вы оскорбляли меня постоянно, съ дѣтства, въ лицѣ моихъ родныхъ? Зачѣмъ мѣшали мнѣ полюбить, какъ бы я должна была всѣхъ васъ и васъ самихъ, мою воспитательницу? Зачѣмъ умалили мое уваженіе къ себѣ? Можно ли любить лицъ, которыя оскорбляютъ всё вамъ наиболѣе дорогое, можно ли цѣнить вполнѣ того, кто несправедливъ, высокомѣренъ и гордъ?

— И это твое обо мнѣ мнѣніе?.. Признаюсь, этого я не ожидала и могу назвать тебя…

— Да, въ отношеніи семьи моей вы были несправедливы, высокомѣрны и жестоки… я повторяю это, потому что это правда. Вы не позволяли мнѣ называть моего дядю дорогимъ мнѣ именемъ отца и всякій разъ лицо ваше омрачалось неудовольствіемъ, когда я поминала о сестрахъ и братьяхъ, такъ мною любимыхъ!

— Братьевъ двоюродныхъ, не родныхъ, и приказывала называть дядю дядей. Какое же тутъ преступленіе? Я хотѣла излѣчить тебя отъ аффектаціи, которою ты была заражена, и конечно хотѣла, я не отрицаю этого, отдалить тебя отъ дальнихъ родныхъ не принадлежащихъ къ нашему кругу, которыхъ и жизнь, и понятія, и привычки не могли согласоваться съ твоимъ новымъ положеніемъ.

— И всѣмъ этимъ удвоили любовь мою къ моей семьѣ и сдѣлали невозможнымъ нашу жизнь вмѣстѣ. Еслибы не это желаніе оторвать меня отъ моей семьи, быть-можетъ я бы привыкла къ тишинѣ и пустынности вашего дома, полюбила бы васъ сильнѣе и главное, была бы откровенна съ вами и не заключилась бы въ самой себѣ въ продолженіе шести долгихъ лѣтъ! Я не была съ вами счастлива, хотя вы обо мнѣ заботились и по своему любили меня.

Анюта заплакала. Варвара Петровна смотрѣла на нее съ удивленіемъ, но безъ сердечности. Яйцо ея какъ-то осунулось и окаменѣло. Она молчала долго, и наконецъ сказала:

— Окончимъ этотъ слишкомъ длинный и слишкомъ непріятный разговоръ. Я вижу, что мы никогда не поймемъ другъ друга: мы на всё глядимъ различно. Я не соглашаюсь на отъѣздъ твой и нынче же выпишу изъ Петербурга брата Петра. Онъ опекунъ и ему предстоитъ рѣшить этотъ вопросъ.

— Я буду ждать его пріѣзда, сказала Анюта выходя изъ комнаты, но воротилась назадъ.

— Тетушка, сказала она, — я говорила съ вами одной, чтобы не встревожить тетю Сашу, но вы сами осторожно сообщите ей.

— Ничего сообщать я не стану. Я сказала, что выпишу брата Петра и тогда мы рѣшимъ какъ должны поступить съ тобою.

Анюта не возразила ни слова и ушла къ себѣ, гдѣ осталась до обѣда. Когда она сошла внизъ, то ни тѣни волненія не было на лицѣ ея; она даже очень мило и весело разсказала тетѣ Сашѣ о новомъ англійскомъ романѣ, въ которомъ играло видную роль весьма комическое лицо. Но Варвара Петровна не могла стряхнуть съ себя бремя невеселыхъ мыслей и быть-можетъ позднихъ сожалѣній. Два раза старшая сестра спрашивала, что съ ней, и два раза недовольнымъ голосомъ она отвѣтила: ничего, ma soeur!

Глава VII

Высокій, толстый, краснощекій, коротко остриженный генералъ съ широкимъ затылкомъ и широкими плечами, казалось, наполнялъ собою небольшую диванную Александры Петровны. Его большіе черные глаза, добродушное лицо съ крупными чертами, его толстыхъ очертаній губы подъ густыми усами, обличали доброе сердце и веселый нравъ. Онъ любилъ плотно покушать, крѣпко уснуть, отправивъ свои обязанности по службѣ, и терпѣть не могъ всего что могло бы потревожить его правильно и комфортабельно сложившуюся жизнь. Карьера его шла блистательно; онъ не безъ причины хвалился милостями двора и успѣхами въ свѣтѣ, гдѣ любили веселаго, остроумнаго, вѣчно молодаго генерала. Держался онъ прямо, гордо, съ военною выправкой и свѣтскою непринужденностію, смѣялся добродушно, шутилъ съ неистощимою веселостію. Сестры его сидѣли, онъ стоялъ посреди ихъ статный щеголь и вмѣстѣ съ тѣмъ важный генералъ свиты.

— Я понять не могу, сказалъ онъ съ оттѣнкомъ досады, — какъ вы не сумѣли овладѣть ею, какъ не внушили ей, что она можетъ и должна жить до замужства только съ вами, какъ не успѣли воспитать ее какъ дѣвицу большаго свѣта и хорошаго тона.

Легкій румянецъ покрылъ щеки Варвара Петровны.

— Ты едва переступилъ порогъ нашъ, сказала она со сдерживаемымъ неудовольствіемъ, — еще не видалъ Анны, а ужь осудилъ насъ.

— Я говорю съ вашихъ же словъ, возразилъ генералъ Богуславовъ. — Если она подняла такой бунтъ, стало-быть не воспитана. Я бы желалъ видѣть какъ бы дочь моя осмѣлилась говорить со мною и женой моею и требовать…

— Дочь! воскликнула Александра Петровна съ необычною живостію, — да въ томъ-то и дѣло, что она не дочь, считаетъ своимъ отцомъ Долинскаго и его семью своею; а намъ она доводится une petite nièce, прибавила она по-французски.

— Она досталась намъ двѣнадцати лѣтъ, уже съ привычками и понятіями усвоенными, добавила Варвара Петровна.

— Съ необычайною, нѣжною любовію къ своимъ, какъ она называла и называетъ семью Долинскихъ, сказала Александра Петровна. — Я всегда говорила, что сестрица повела дѣло слишкомъ круто, не позволяла ей звать дядю папочкой; все это мелочи, но онѣ ее раздражали.

— Совсѣмъ не то и ничего не вела я круто, отвѣчала Варвара Петровна рѣзко. — Еслибъ я повела дѣло рѣшительно и не пускала бы въ домъ студента Долинскаго ничего бы этого не случилось. Онъ всему злу корень.