Знаменитые судебные процессы - Фредерик Поттешер

Тюремщик ожидает его на пороге, не говоря ни слова. Бывший магистр немного удивлен этим молчанием. Обычно этот маленький черноволосый человечек наполняет всю камеру раскатами своего певучего голоса. Он родом из Тарба. Жак де Моле не против. Эта болтовня так часто развлекала его.

— Как ты думаешь. Тьерри, прибыл сюда монсеньор папа, чтобы присутствовать на моем процессе? Он ведь обещал выслушать меня сам…

Тюремщик молча стоит, опустив голову, бывший тамплиер продолжает говорить, словно обращаясь к самому себе:

— Нет, его тан не будет! Я его знаю хорошо. Если бы он захотел со мной увидеться, то приказал бы доставить меня в Авиньон. Он хитрец.

Тьерри поднял голову.

— Не надо кощунствовать, мессир магистр.

— Ты прав. Он не хитрец, он трус.

Тюремщик беспокойно переминается с ноги на ногу;

— Надо бы вам поторопиться, мессир магистр, нас давно уже ждут.

— А известно ли тебе, где будет суд? Я полагаю, в епископском дворце?

Человечек в явном замешательстве отводит глаза:

— Нет, мессир магистр, в соборе Парижской богоматери.

Сидя в телеге, увозящей его в собор, Жак де Моле стискивает зубы. Он думал, ничто уже не сможет его взволновать. Но когда ему, еще одетому в орденский плащ, приходится ехать по улицам в этой телеге, слушать насмешки и оскорбления толпы, в нем пробуждается забытое чувство: гнев. Чудовищный гнев, отметающий прочь все страхи, всю накопившуюся усталость и придающий нежданную силу. Он осознает всю глубину своего падения при виде прискорбного зрелища, которое являют собой его товарищи по несчастью — иссохшие, боязливые старички в грязных, заплатанных плащах, головы их подпрыгивают при каждой встряске телеги, плохо держась на тощих птичьих шеях.

— Смелее держитесь, братья! Держитесь смелее, во имя господа бога!

Он крикнул это изо всех сил; на него глядят с тревогой, будто он вдруг сошел с ума. Он испепеляет их взглядом, выпрямившись во весь рост, развернув плечи. Но старичкам все равно. Им безразлично, что о них думают. У них давно уже пет сил стыдиться. Бывший приор Аквитании и Пуату Жоффруа де Гонвиль отводит глаза и с равнодушным видом разглядывает дома, мимо которых они едут, а бывший приор Нормандии Жоффруа де Шарне сидит с открытым ртом, вперив взгляд в пустоту, словно пьяный. Только бывший генеральный досмотрщик Франции Гюг де Пейро выдерживает взгляд того, кто был великим магистром. Когда телега выезжает на площадь перед собором, он бросает ему:

— Мы больше ничего не должны, мессир Жак, ни вам, ни ордену…

Но Жак де Моле не успевает ответить. Он видит толпу, собравшуюся перед порталом собора, и кровь застывает у него в жилах. Он понимает, что папа окончательно отступился от него и сейчас его, побежденного, выставят напоказ, словно урода на ярмарке. Понимает, что был обманут и никогда уже не сможет спасти орден. Понимает, что ему предстоит свидание не с судьями, а с самим собой.

Восседающие под балдахином красного бархата епископы папского трибунала выставили напоказ расшитые золотом одеяния и толстые животы. Погрузившись в глубокие кресла, сверкая перстнями на пальцах, они спокойно беседуют, рассеянно поглядывая, как бывшие сановники ордена поднимаются на помост перед собором. Похоже, церемония будет скучноватая. Нужно, чтобы тамплиеры еще раз торжественно подтвердили свои признания. На этом настаивает король. Монсеньор Филипп де Мариньи, по приказу которого сожгли стольких рыцарей ордена, властно обращается к бывшим сановникам;

— Повторите перед богом и людьми, в каких злодеяниях вы признали себя виновными…

Толпа ропщет. Тамплиеры читают признания. Толпа вопит. Тамплиеры молят о прощении. Толпа грозит кулаками. Тамплиеры слышат, как их приговаривают к вечному заключению…

И тогда происходит неслыханное. Все видят, как Жак де Моле встает и поворачивается лицом к судьям. Это уже не старик. Это рыцарь с громовым голосом, вдруг давший волю гневу и возмущению. Это великий магистр ордена тамплиеров призывает народ в свидетели:

— Справедливость требует, чтобы в этот ужасный день, с последние минуты моей жизни я разоблачил всю низость лжи и дал восторжествовать истине. Итак, заявляю перед лицом земли и неба, утверждаю, хотя и к вечному моему стыду: я действительно совершил величайшее преступление, но заключается оно в том, что я признал себя виновным в злодеяниях, которые с таким вероломством приписывают нашему ордену. Я говорю, и говорить это вынуждает меня истина: орден невиновен! Если я и утверждал обратное, то только для прекращения чрезмерных страданий, вызванных пыткой, и умилостивления тех, кто заставлял меня все это терпеть. Я знаю, каким мучениям подвергали рыцарей, имевших мужество отказаться от своих признаний, но ужасное зрелище, которое мы сейчас видим, не может заставить меня подтвердить новой ложью старую ложь. Жизнь, предлагаемая мне на этих условиях, столь жалка, что я добровольно отказываюсь от сделки.

Один из сержантов бросается на Жака де Моле и тащит его назад. Другой затыкает ему рот рукой. Бывший великий магистр отбивается. И вдруг раздается еще один голос. Жоффруа де Шарне в свою очередь защищает упраздненный орден: «Мы рыцари Христа, устав наш святой, справедливый и католический…» На помосте начинается свалка. Лучники становятся цепью, стараясь сдержать толпу: потрясенные речами обоих сановников, парижане вдруг принимают сторону тамплиеров. Вот-вот начнется мятеж. Епископы, прикрываемые войсками, пускаются наутек. Королевским рыцарям приходится обнажить мечи и защищаться. Бывших сановников грубо заталкивают внутрь собора, едва успев отнять у толпы, которая хочет освободить их.

В последнюю минуту Жак де Моле сумел посрамить короля и спасти честь тамплиеров.

Последний акт драмы разыгрывается вечером того же дня, на Еврейском острове, расположенном у оконечности острова Сите, напротив королевского дворца. Жак де Моле и Жоффруа де Шарне, оба в бумажных колпаках еретиков, поднимаются на костер. Епископы, оправившись от испуга, приговорила их как неисправимых отступников к сожжению заживо.

Kaк только солнце исчезает за горизонтом, Филипп Красивый, устроившийся па балконе западной башни дворца, медленно поднимает руку, словно приветствуя громадную толпу, собравшуюся на берегах Сены. Это злак палачу. Пылающие факелы со свистом вонзаются в вязанки хвороста. Языки пламени озаряют ночь. И вдруг из костра в последний раз доносится голос. Голос ужасающий, нечеловеческий:

— Папа Климент! Король Филипп!.. Не пройдет и года, как я вызову вас на суд божий!

Слова, раздающиеся из пламени, превращаются в нечленораздельные вопли. Тысячи людей внимают им в глубоком молчании.

После того как две недели спустя умер папа и после смерти короля, последовавшей в ноябре того же года, они будут утверждать, что слышали голос Жака де Моле.

10. ПЕТИО

Итак, не побоимся сказать: процесс Петио, который начался 18 марта 1946 года после полудня в парижском Дворце правосудия, был самым крупным спектаклем после процесса над маршалом Петеном. Подумать только, входные билеты в зал суда продавались даже на черном рынке!.. Повсюду давка, толкотня, зал полон, публика в нетерпении. Наконец входит оп, чудовище, доктор Сатана, как его теперь называют. Входит, подобно популярному актеру, и тут же он поднимает руки, за которые его держат два идущих с обеих сторон стражника. Доктор Петио хочет, чтобы ему освободили руки. Так и есть! Его освобождают от наручников! И вот с торжествующей улыбкой он подходит к скамье подсудимых, снимает пальто в крупную клетку, тщательно складывает его и поворачивается к фоторепортерам. Спектакль можно начинать… И какой спектакль!

Петио обвиняется в убийстве двадцати семи человек, да-да, двадцати семи! Смуглый, худощавый, он обводит черными глазами, глазами гипнотизера, толпу, которая пришла сюда ради него. Ослепленный магниевыми вспышками, Петио заслоняется, а потом вдруг восклицает:

— О, господа, какие страсти! Мы же не в Альгамбре![31]

Тон задан. Этот необычный убийца становится столь же необычным подсудимым. На протяжении всего процесса on будет дерзко вступать в пререкания, язвить, наносить оскорбления. И временами люди будут забывать о его ужасных преступлениях, о чемоданах, поднимающихся за его спиной горой до самого потолка. Чемоданах всех тех, кто отправился в путь без возврата после встречи с ним, доктором Сатаной!

— Ушиуов Иоахим, Ван Бевер Жан-Марк, Хотэн Денис…

Секретарь суда зачитывает длинный список тех, кого больше никто никогда не увидит:

— …Гриппэ Жозефина, Дрейфус Иван…

И тут Петио, который, казалось, дремал, поднимается и кричит:

— Я не Желаю, чтобы меня представляли здесь как виновного!

И снова головы присутствующих поворачиваются к подсудимому: какой взгляд! Устремленный из-под огромного лба и угольно-черных бровей, он завораживает, гипнотизирует. Именно так. Гипнотизирует, как змея свою добычу. Секретарь суда закончил чтение ужасного перечня: двадцать семь жертв, из них пятнадцать евреев и евреек, четыре сутенера, четыре проститутки, три пациента доктора Петио и один неопознанный труп. Эта бойня, эти жертвы всесожжения были обнаружены совершенно случайно два года назад. Однажды, в марте 1944 года, мужчина, живущий по соседству с элегантным частным особняком в XVI округе Парижа на улице Сюер, сообщил о том, что из трубы особняка валит дым, странный дым с нестерпимым запахом.