Колумбарий - Александр Александрович Подольский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Арбуз откашлялся, отплевался и встал рядом. Мы смотрели на тело ведьмы, которое утаскивала Усвяча. Река принимала ее в себя, чтоб пережевать и выплюнуть далеко-далеко, ниже по течению. Провожали ведьму склонившие головы ивы да камыши. Над водой, словно похоронное эхо, множились крики ночных птиц. Небо вновь сверкнуло, и в реку ударили первые капли. Бабку Софью забрала черная вода, и на поверхности Усвячи осталась болтаться только крохотная полузатопленная лодка.
Мы шагали по поляне у сгоревшей школы. После Усвячи дождь казался нагретой на печи водой. Я хромал вперед, опираясь на доску – настоящую палку-выручалку, как в том мультфильме, – и все время оборачиваясь к реке.
– Мих, а Мих.
– Чего тебе?
– Прикинь. Мы правда убили ведьму. Юрец обалдеет.
– Да не то слово.
Я не хотел пугать Арбуза, но в камышах мне померещился рогатый. Он не двигался, просто смотрел нам вслед. Когда я повернул голову опять, его уже не было.
– Наверное, теперь все ее заклинания не работают, да? Ну, знаки эти, с кровью.
Молния подсветила здание школы, и в окне второго этажа появилась рогатая тень. Я зажмурил глаза так сильно, как мог. Пытался выкинуть из памяти все, что сегодня случилось. Ведьму, страшилки от Юрца, черта из воды, убийство… Следующая вспышка высветила уже пустое окно. Потому что рогатый стоял в дверях первого этажа.
– Мих.
Я обернулся к Арбузу. Рогатый рос над ним мохнатой тушей и длинными пальцами гладил по волосам. По лицу Арбуза текли слезы.
– Мих.
Козлиная голова наклонилась, из пасти вывалился язык и лизнул Арбузу лицо. Я перестал дышать. Рогатый шагнул ко мне, оставляя в дорожной колее следы копыт. На небе вновь вспыхнуло, но на этот раз погасло не все. Полоска горизонта будто нагрелась, накалилась. Где-то там, за лесной чащей, поднимался солнечный диск. Запели петухи. Я моргнул, и рогатый исчез.
Я упал в грязь, отбросил доску и разревелся, как девчонка. Одна ночь, прошла всего лишь одна ночь. А для меня считай что лет десять.
– Мих.
Арбуз поднял доску. С одного края у нее торчал гвоздь. Арбуз ткнул в него пальцем, на землю капнула кровь.
– Ты прости, Мих, – говорит. – Он из меня все забрал. Слизнул. Я пустой теперь.
Он поднес гвоздь к горлу, с силой надавил и вытащил. Брызнуло, потекло по шее, по футболке.
– Арбуз!
Я бросился к нему, попробовал отнять доску, но получил такой удар, что рухнул назад в грязь. Арбуз глядел прямо перед собой. Туда, где темноту вокруг заброшенных изб еще не прогнал рассвет. Где стучали о землю копыта, где когти скребли стекло, где рога царапали гнилые доски. Арбуз всматривался во мрак и видел свою смерть.
– Не надо…
Но Арбуз не послушал. Он превратил свою шею в решето и умер. А я просто сидел рядом с телом лучшего друга, испачканный в его крови. Дрожал, всхлипывал и молился, чтобы солнце скорее залило каждый уголок этой проклятой деревни.
Через час или два я ковылял по разбитой асфальтированной дороге, которая уходила из Церковища. Шагал вперед и надеялся, что меня кто-нибудь заметит, подберет. Батя со смены, Юрец, мужик на продуктовом грузовике – кто угодно. Лишь бы выбраться из этого кошмара.
Утренний туман плыл по земле, укутывая основания столбов вдоль дороги. На их верхушках в гнездах ворочались аисты. Просыпались лесные обитатели.
Мотоцикл я узнал сразу. «Яву» Юрец прислонил к старому колодцу у дороги, а сам встал посреди развалин дома, от которого сохранилась только печь. Он смотрел в лес.
– Високосный год, понял, да?!
Я сошел с дороги и двинулся к нему.
– Ламес! Праздник урожая!
Я поравнялся с ним и наконец увидел его лицо. Юрец плакал.
– Каждый високосный год. Ламес. Вот когда нечистым раздолье.
Юрец говорил, не поворачивая ко мне головы. Он смотрел в чащу, где в темноте кто-то большой пробирался через листву.
– У студенточки сиськи все-таки лучше, чем у Арбуза. Мы с ней поиграли немного, понял, да? Она тоже Церковище знает. Показала мне статьи в компьютере. В високосный год всегда смерти, понял, да? С Ламеса начинаются, тринадцать дней.
Юрец повернулся и сунул мне шлем.
– Зачем? – спрашиваю.
Юрец покачал головой. Моргнул. У него были совершенно пустые глаза.
– Не надо было шлем снимать, – говорит. – Как бы он тогда лизнул? Может, не забрал бы все, понял, да?
Юрец доковылял до колодца, сел на мотоцикл и оглянулся к дороге. Вдалеке, за пригорком, шумела машина.
– Смотри, как умею, – говорит.
Заурчала «Ява». Юрец выкатился на дорогу, отъехал подальше и развернулся.
– Понял, да?!
Он погнал «Яву» вперед и на полной скорости влетел в дерево. Мотоцикл смяло, как консервную банку, а голову Юрца вывернуло в обратную сторону. В чаще все стихло. Я так и стоял с его шлемом в руках, когда рядом затормозила машина и все закончилось…
…Я правда думал, что все закончилось. Потому что ничего не знал. Прошло четыре года, а я помню все до детальки. Хотел бы забыть, но никак. После той ночи батю моего нашли в петле там же, где повесилась мама. Тогда в Церковище много кого нашли, в газетах писали о двух сотнях. Кто на косу упал, кто дом по пьяни спалил, кого собаки загрызли. И все из-за меня.
После интерната я вернулся. Теперь это мертвая деревня, жилых домов наберется десятка полтора, да и те используют только как летние дачи. Я занял нашу старую штаб-квартиру. Юрец бы не возражал, да и Арбуз тоже. Ради них, ради родителей, ради всех мертвых и всех, кто еще живет в ближайших деревнях, я и приехал. Потому что пришел очередной високосный год, праздник урожая. Ламес. И вода в Усвяче такая же ледяная, как и четыре года назад.
В доме бабки Софьи я нашел книги и дневники, по ним и готовился. Из них узнал, что рогатые выходят из проклятых водоемов по всему миру, и везде есть те, кто их сдерживает.
В високосные годы после Ламеса в Церковище умирало по пять-семь человек, а рогатому семь душ за весь цикл – только аппетит нагулять. Но четыре года назад он попировал знатно.
У меня все было готово. В комнате среди оберегов стояла и фотография бабки Софьи. Той, которая рисовала на домах защитные символы, спасала тонущего Арбуза
