Простые вещи, или Причинение справедливости - Павел Шмелев

На аукцион заявляются две компании. Одна, например, «Монтажспецстрой», в ходе аукциона, лучше в самом начале, заявляет цену чуть ниже стартовой цены лота. Вторая компания, допустим, «Спецпроект», подыгрывает первой. Задача второй компании — через пять секунд после появления цены «Монтажспецстроя» указать другую, крайне низкую цену. Процентов на пятьдесят, а то и семьдесят ниже предложения «Монтажспецстроя». Эта новая цена должна быть настолько невыгодной, чтобы никому из участников не пришло в голову ее понижать следующим шагом аукциона. Поскольку никто еще более низкой цены не предлагает, аукцион заканчивается.

При проверке вторых частей (есть такие) заявок выясняется, что «Спецпроект» что-то напутал в документации. То ли в списке лицензий ошибка, то ли страницы не пронумерованы (это очень существенное нарушение), а подписи с печатями не того цвета, да это и не важно. Заявка «Спецпроекта» отклоняется в соответствие с регламентом площадки, а право заключения контракта переходит к «Монтажспецстрою», чье предложение о цене соответствует всем условиям и является следующим по цене после предложения «Спецпроекта». Естественно, документация «Монтажспецстроя» в полнейшем порядке, и факт заключения госконтракта с этим участником не подлежит оспариванию. Жалоб никто никуда не направляет — нет оснований, все было по закону.

А как же эти компании, эти два молочных брата (их аффилированность — страшная тайна, разгадать которую не под силу ни МВД, ни антимонопольной службе) смогут опознать друг друга среди множества других участников аукциона? Ведь на экране монитора в интерфейсе торговой площадки они обезличены, им только номера присвоены: номер пять и номер семь. А вот как. При направлении заявки каждая компания получает от оператора электронной торговой площадки номер в порядке поступления заявок. Поэтому, кстати, выгодно заявляться в самые последние минуты перед моментом окончания приема заявок — сразу понятно, сколько уже имеется конкурентов. Ну, а потом «Монтажспецстрой» звонит «Спецпроекту»: «Петрович, ты какой там, пятый? Ну, а я седьмой». Вот тебе и анонимность. Бывали случаи, когда и десяток компаний еще до начала аукциона так идентифицировали друг друга и в ходе аукциона поддерживали связь, торговались, спорили, уступали, распределяли роли, делили будущую прибыль. Время есть, промежуток между шагами аукциона десять минут.

Вишенкой на торте являлось добровольное снижение победителем аукциона стоимости контракта на два процента. Не то, чтобы эти два процента так уж важны для бюджета, тем более что контракт «уходил» за цену в полтора, а то и в три раза большую, чем его реальная стоимость. Но так уж повелось с этими двумя процентами, традиция. Добрый, любящий заказчика бизнес и бережливая, социально-ориентированная власть. Что может быть умилительнее этого финансового инцеста? К тому же эта подачка (прямо не говорилось, но все знали, а особенно — благосклонный Следственный Комитет) резко снижала вероятность доказывания умысла на хищение денежных средств и практически исключала подозрения в коррупции — раз отдают сами, значит, бессребреники.

«Скрепка» не оставляет шансов посторонним. Даже если появится в ходе аукциона какой-то кретин, намеревающийся сбить цену, он не успеет подать предложение в пятисекундном промежутке. А если случайность? Если проворный окажется, да члены «скрепки» замешкаются? Ну, тут уж вдумчивая комиссия вступит в игру или сам заказчик. Обоснуют отказ, пространно указав на непреодолимые и опасные недостатки, отпишутся. Время — оно работает против жалобщиков. Или, чтобы не злить кретина (кретины попадаются очень принципиальные, настойчивые, изворотливые) и дезавуировать его обращение в ФАС или суд, могут даже и весь аукцион отменить. Дескать, бюджет пересмотрели, срочно нужны денежные ассигнования для инвалидов, или там наводнение какое-нибудь, или свиной мор, неважно. Ах, нельзя просто так бюджет пересмотреть, он законом субъекта Российской Федерации утвержден? Ну, какие проблемы? Соберется профильный комитет, внесет предложение, спикер Думы беседует с кем надо, вся Дума голосует. Ну, типа голосует — пройдет доверенный человек мимо кресел, кнопки нажмет. Из-за десяти миллионов рублей такого делать не станут, и ради сотни миллионов не станут. А когда пара миллиардов — могут. Но не было такого пока, даже кретин что-то слышал о Сервантесе и понимал, что в сражении с ветряной мельницей побеждает… Нет, не мельница. Воздух. Что на блатном жаргоне означает деньги.

«Скрепка» работает, когда ей ничто не мешает. «Скрепка» — как пожарный из анекдота. Всем его служба хороша — зарплата, бесплатная форма, усиленное питание, медстраховка, большой отпуск и выслуга лет. Но вот как пожар, тут хоть увольняйся. Сапарова знала про схему «скрепка» все, и даже сверх того, поскольку участвовала в ней неоднократно. Часто Наталья задавалась вопросом — нельзя ли блокировать возможность подачи ценовых предложений участниками аукциона? И каждый раз приходила к выводу — нельзя. Законным способом нельзя. Но Наталья изменилась, а значит, изменился мир вокруг нее. На этой войне позволено все — никаких Женевских конвенций, и пленных не берем.

Глава 34

Офисный центр «Звезда», что на улице Богдана Хмельницкого в Саранске, принадлежал членам семьи прошлого губернатора региона Каркушкина. Помещения на двенадцати этажах бывшего Дома Быта отремонтировали сообразно с провинциальными представлениями о деловом комфорте офиса класса В. Где могли — положили недорогой керамогранит, в помещениях ограничились покраской стен, дешевым линолеумом и пенопластовыми фальшпотолками. Немножко потратились на двери, уж чего-чего, а деревянных дверей в Мордовии — что селедки в Атлантике. Лифты менять не стали, дорого. Кондиционеры? Кому надо — поставят сами. Старая проводка оказалось проблемой, ее замена уже не укладывалась в смету. Обошлись установкой новых пакетных предохранителей и устройств защитного отключения да провели отдельный кабельный ввод для предполагаемой серверной. Резервного питания заводить не стали — чай, не дивизия ПВО. Всего этого оказалось достаточно, чтобы объявить заоблачную для Саранска арендную плату в пятьсот рублей за метр. Ну а что? Престижно, центр. Парковочка на улице, шлагбаум, охранник с термосом. И люди потянулись. На первом этаже пристроилась кафешка, открылись фитнесс-центр и аптека. Арендаторов набралось штук пятьдесят, от мелких, ютящихся в клетушках по пятнадцать метров, до крупных, вроде «Монтажспецстроя», вольготно занявшего добрую половину второго этажа.

Настеньке Задорожной ее работа решительно не нравилась. Настенька не представляла, как вообще кому-то доставляет удовольствие сидение на попе восемь часов в день в скучном офисе. Жуткие обои, медленный интернет, «Вконтакте» и ICQ отключены сисадмином, пованивает из холодильника, а в туалете всегда накурено. А комары? Они влетали в открытые окна и садились на молочно-белую настенькину кожу! Это ужасно: может, они малярийные или переносят СПИД? Девушка пребывала в шоке. Изящно изогнув кисти рук, она всем так и говорила про свою работу: «Я в шоке!». И, хотя это было первое рабочее место во всей двадцатитрехлетней жизни, она уже успела понять — для работы она не создана. Ведь она Ариэль, принцесса, а принцессы не работают, их предназначение — посмотреть мир и стать неизбывным счастьем для сказочных принцев. Для одного принца? Ну, может и так. Настя пока не решила, поскольку принцев на примете было трое. Одного Настя допускала до тела регулярно, а двоим другим позволяла добиваться своей благосклонности эпизодически, что тем и удавалось изредка, по очереди.

Настенькин папуля в начале девяностых трудился простым бухгалтером на заштатном заводе, а мамуля оператором на почте, что рядом с проходной. Папуля ту почту регулярно посещал, переводил алименты первой жене, с которой не сложилось. Там, у окошка приема бандеролей, и завязался роман между положительным мужчиной средних лет с грустными глазами и скромной почтальоншей. Та знала простую истину — если блузку не застегивать на три верхние пуговицы, то можно сэкономить на тенях и помаде, и это сработало. Сходили в кафе, в кино, через недельку поскрипели на панцирной кровати, а потом и сочетались браком от безысходности — как ни крути, а вдвоем легче. Находящийся при смерти завод на последнем издыхании выдал «однушку» в хрущевке. Зажили мирно, хорошо, хоть и небогато. Папуля так и работал бухгалтером, теперь в акционированном заводе (все так и говорили — «в заводе»), пил в меру, руку на жену поднимал редко. Родилась дочь. В общем, обычное тихое семейное счастье.

Психологам известно, что наибольшее воспитательное значение для ребенка имеет то, что он слышит от родителей в те минуты, когда они его не воспитывают. От родителей Настенька взяла воспитания изрядно, предки психику ребенка не перегружали избыточными нравоучениями. А вот меж собой собачились регулярно. Оттуда, из застеночных полуночных кухонных перепалок, Настенька и вывела для себя формулу: «жизнь — унылое говно, но если приспособиться и денежного мужика найти, то потянет». Так Настенька и выросла вроде многолетнего цветочка в клумбе — некрасивой, бестолковой, цепкой и по-житейски хитрой. Пришло время — пристроили троечницу в мутноватый местный институт, единственным достоинством которого для Настеньки оказалась его близость к дому. После окончания с грехом пополам засунули дочурку в «Монтажспецстрой», где у папули главбух знакомый оказался, и вздохнули с облегчением — выкормили, воспитали, в жизнь выпустили.